My working day

Сразу после обеда забегает Коля. Славный мальчик. Из тех, кто далеко не пойдет — задавят, растопчут и поминай как звали. — Вы ведь уже закончили с той женщиной, Ульяной? — Да, конечно. Еще утром. Опершись обеими руками на его письменный стол, Коля зачем-то понижает голос, хотя в кабинете (и на всем этаже) больше никого нет. — Леопольд Леопольдович, а можно мне копию? Я вас прошу, это неофициально, но очень важно. — «Неофициально» — значит без постановления? — Да, — нервно облизнув губы, кивает Коля. — Просто на личную почту. Мне не нужны подписи, печати — только ваши выводы. Я никому не собираюсь их предъявлять, клянусь, дальше меня это вообще не уйдет. «Ульяной» труп прозвали из-за браслета с таким жетоном, водительские права при ней были на другое имя. Права, само собой, сразу забрал Саня, и отмашку дал на вскрытие, а теперь тянул, сволочь, с официальным определением — и вот на кого, спрашивается, Леопольд теперь должен протокол заводить? На подвеску из олова? — Милый мой, вы если Александра Христофоровича подсидеть надумали, так это тоньше надо делать. Коля запинается на полувдохе, хлопает кристально-чистыми голубыми глазами. Даже отступает на шаг, резко выпрямляясь. Настолько убедительное потрясение сыграть невозможно в принципе. — Да вы что, Леопольд Леопольдович, я бы не… Но Леопольд и так прекрасно знает, что не. Коля очень молод (сколько ему вообще? двадцать три? двадцать пять?), но не дурак. А чтобы под Саню копать дураком надо быть строго обязательно. Надо иметь сорок семь хромосом, не меньше, чтобы всерьез хотеть на Санино место. — Ну а зачем тогда? В действительности, он прекрасно знает ответ и на этот вопрос, и задает его теперь совершенно не с целью что-либо новое для себя выяснить. Оставляет Коле кучу времени на душеизлияние, но минута за минутой текут впустую в гробовом молчании. Слишком прямо, слишком быстро. Теперь Коля даже не мнется как провинившийся школьник: плотно стискивает челюсти и смотрит упрямо, выжидательно. Ну очень, видимо, хочет Леопольда послать, но не может: тогда самому придется уйти ни с чем. Вслух Леопольд всегда называет его на «вы» и по имени-отчеству, лишний раз подчеркивая свое уважение и особую душевную приязнь. — Послушайте доброго совета, Николай Васильевич, — мягко произносит он. — Не пытайтесь бороться в одиночку, это вам не подходит. Вы уже сделали больше, чем должны были: блестяще раскрыли подлог и убийство, вовремя настояли на продолжении следствия. Вывели процесс на региональный уровень, в конце концов — это крайне важно. Если там, в посмертии все же есть что-то, кроме пустоты, вашему наставнику абсолютно не в чем вас упрекнуть. С тех пор, как погнали его с кафедры прямиком до этой вот пыльной комнатушки три на четыре метра, слова Леопольда постоянно теряют вес и силу. Раньше умел договариваться, находить верные аргументы в любой дискуссии, теперь почему-то сплошная пафосная хрень получается, даже стыдно. И в людях-то он в Питере разбирался гораздо лучше. Знал, под каким соусом подать собеседнику большое ничего и убедить, что тот уже получил необходимое. Теперь Коля просто хмурится и молчит. — Если я вам сейчас помогу, а вы потом от неопытности дел наделаете… — начинает Леопольд, и сразу уточняет, чтобы точно не обидеть: — Не по глупости, а именно от неопытности. Словом, если загубите все или, не дай бог, сами пострадаете — меня же совесть заест. Старенький компьютер выпадает в экранную заставку, из угла в угол бодро скачет логотип Виндоус. Леопольд следит за ним глазами, чувствуя, как постепенно нарастает напряжение в комнате. Коля ставит свою черную сумку с ноутбуком на типовую больничную кушетку, садится рядом. — Вы поверите, если я скажу: Ульяна не была обычным человеком? — Ну, знаете. Органокомплекс у нее, конечно, для предполагаемого возраста не совсем благополучный, почки вообще дрянь: правая еле живая. Но что все там по-человечески — готов расписаться. С тех пор, как объявился у них «Черный Всадник», все будто разом с ума посходили. Понять можно: то тишь да гладь и скукотища, а то вдруг за полтора месяца три «криминальных» трупа. И не замнешь ни черта, хотя Саня попытался. Маньяк. Ритуальные убийства. И ведь правда, скорее всего, что ритуальные. Газетенка местная сразу оживилась, уж кто им информацию сливал — причем не единожды, систематически — хрен знает. Додала идиотских страшилок про черный джип без номеров, который, якобы, преследовал жертв (Леопольд бы знатно офигел, объявись в их дыре приличный джип, но фантазии такие фантазии). И понеслось. — Дело не в этом. — Милый мой, я верю, что человек, протыкающий девушкам грудные клетки деревянным колом, нездоров психически. А значит, в округе теперь их, нездоровых, двое, потому что почерк разный. Чего-то подобного трудно ожидать от поселка вроде нашего, но на этом вся мистика и заканчивается. Венцом абсурда с первых полос были анонимные истории о призраках. То есть, о жертвах «Черного Всадннка», которых видели на улицах уже после похорон. Уж кто-кто, а Леопольд-то не имел бы ничего против, если бы прямо сегодня с утра эта Ульяна вылезла из пакета и свалила из бюро куда подальше (главное, до регистрации, а то потом задолбаешься отписываться) — тут на каждое туловище столько бумажек заполнять, и все срочные-пресрочные. Вообще-то он и мысли не допускает, что там, в посмертии реально что-то есть. Сказки про белого бычка. Еще в Павловке похожих наслушался: как Один Студент Со Второго Потока, договорившись со сторожем, остался на ночь в анатомичке, и такого там навидался, ну такого!.. — Домой вам надо ехать. — Не могу, вы же знаете, — ровным голосом отзывается Коля. — Это мое дело, и именно мне его доводить до конца. Славный мальчик. Столько упорства — еще бы в полезное какое-нибудь русло направить. Леопольд готов раскопать обугленный труп его шефа и придушить самолично, чтоб уж наверняка. Они всего раз виделись и то мельком, но по Гуро с первого взгляда понятно было, что сволочь редкая. Коля-то шефа, без шуток, боготворил, так смотрел, как другие в церкви на иконы смотрят. Теперь мстить собрался, и не свернешь. Зачем вообще его сюда привез, паскуда? Наверняка же видел, что не подходит Коля для этой работы. И взгляды все видел, и пользовался. — Леопольд Леопольдович, пожалуйста… — Да протокол-то я вам скину, — он щелкает мышкой, изгоняя знак Винды, открывает в проводнике нужную папку. — А толку? Вы что там обнаружить хотите, если не секрет? — Вы не поймете. Вот так вот. Дураком Леопольда Бомгарта уже месяц никто не называл. В самом деле, стоило это исправить. — Хорошо. Диктуйте адрес. До конца рабочей смены остается два часа, а документов, которые обязательно надо оформить сегодня — на все четыре.

***

Саня объявляется лично. Как раз в тот момент, когда Леопольд настраивает старенький приемник на ретро и собирается покурить в форточку. Вообще-то делать этого категорически нельзя, но потолочный датчик дыма накрылся еще год назад, и всем плевать. — Ох и вонища тут у тебя, — с порога сообщает Саня и демонстративно кривится. — Аж в нос шибает. — А что вы хотели? Второй секционный зал через стенку. Ветхая деревянная рама грозит рассыпаться в щепки, но Леопольд все равно открывает окно настежь, впуская снаружи свежий, пахнущий озоном воздух. Ему больше нравится, когда Саня присылает помощника, младшего лейтенанта Как-его-там (имя стабильно выскальзывает из памяти: то ли тоже Саша, то ли Степа). Глуповатый тип, но не бесит. И не ерничает, больше помалкивает. От Сани такого счастья ожидать не приходится. Особенно после того, как Леопольд его с флегмоной щеки послал подальше — в ЦРБ, стало быть. Но додумался ведь, еще бы геморрой у судмедэксперта полечил, почему нет? Леопольд же Гиппократу давал, значит вполне мог бы и это. Вслух Леопольд почти всегда называет его на «вы», обозначая таким образом дистанцию. — Завтра в райцентр поедем, к прокурору, — Саня хлопает по столу папкой с документами, без приглашения устраивается перед компьютером. — Первый раз слышу. Мне никто не звонил. — Забыли, наверное. Я тебе говорю. По-прежнему без спроса он открывает на компьютере Леопольда каталог с играми и с двух кликов взрывается в «Сапере». Кажется, у кого-то сегодня плохой день. Саня тот еще козел, зато свой, привычный. А во всей этой дерьмовой истории с убийствами и призраками — может быть, последний в поселке, на кого действительно можно положиться. По радио начинается «What a Wonderful World!» Армстронга, Леопольд ее обожает, а Саня крутит на приемнике колесико, чтобы сделать потише. — Поехали ко мне? Бутылку тебе проставлю. — Знаете, это обидно, — нейтральным тоном замечает Леопольд, туша сигарету о подоконник. — Что? Мне не намекать, что ты спиваешься потихоньку? Так, извини, против правды не попрешь. — Подкуп — вот что обидно. Я, слава богу, пока в состоянии и сам себе бутылку проставить. По правде говоря, на текущий момент Санин козлизм очень даже понятен. Ему, небось, совсем не так рекомендовали их пасторальный вымирающий пэгэтэ, когда перевод устраивали. С тех пор, как все шахты в округе позакрывались, с работой у местных стало туго. Народ массово ломанулся в нормальные города, остались в основном пенсионеры и такие вот, как Саня и Леопольд. Про которых забыли. Тут на год приходилось по две кражи и пьяная драка. А потом появился «Черный Всадник» на джипе без номеров, Саню месяц трясли как грушу, и в конце концов прислали аж из столицы двоих: Колю и этого Якова Петровича. Который ласты склеил буквально через пару дней, слишком бездарно для своих многочисленных регалий. — Ну сам, так сам. Давай посидим, поговорить хочу. — Работы много. Это, в общем, правда, но только отчасти: самое важное Леопольд уже закончил, остальное терпит хотя бы до утра. — А я подожду, мне спешить некуда. Сосед Леопольда, Вакула, у которого Саня пару месяцев снимал комнату сразу по приезде, его дохрена метко сравнивал с бультерьером: маленький, зубастый, вцепится — не оторвешь. Леопольд отходит от окна, чтобы сделать радио погромче. Саня снова морщится, смотрит на него снизу вверх, потом упирается лбом в живот, и они оба тянут за Армстронгом припев. Так себе трио получается. Под ладонью как-то сам собой оказывается коротко остриженный затылок; Леопольд помнит, что, отрастая хотя бы на три сантиметра, снежно-белые санины волосы становятся тонкими и мягкими, как у ребенка. А к воротам бюро подъезжает машина. Значит кто-то снова помер при сомнительных обстоятельствах в этом удивительно прекрасном мире.