Ты тоже его видишь?

Джон угрюмо сверлил глазами стену. Когда-то расстрелянный со всей жестокостью, но по-прежнему ухмыляющийся смайл бесил его до невозможности: будь под руками пистолет, бывший военврач разнёс бы стену в камни. А может быть, даже вместе со своей головой. Хорошо то или плохо, но Лестрейд конфисковал у него оружие ещё на второй день после похорон, предчувствуя, какую мишень Уотсон может выбрать. Болван. Зачем было его отдавать? Чёрт, да это невозможно. Невыносимо. Мало ему было посттравматического синдрома после Афгана, теперь он элементарно съехал с катушек. Иначе как ещё можно было бы объяснить, что Шерлок, сбросившийся с крыши целую агонию назад, сидел напротив него и смотрел с такой мучительной нежностью, будто чувствовал себя виноватым? — Прекрати пялиться на меня, как будто разбил любимую мамину вазу, — сердито бросил Джон, с нескрываемой горечью кривя губы, — я на это не куплюсь. Ты, чёрт тебя подери, даже не понимаешь, что сделал! Оставь уже меня в покое! Он взметнулся прочь из кресла, напрочь игнорируя жалобное «Джон…» с сидения напротив и собственные злые слёзы, загустевшие в большой ком где-то в горле. За ним с грохотом закрылась дверь, и Шерлок услышал, как за закрытым замком раздаётся звук опрокидываемой мебели. Он нерешительно подобрался к двери и осторожно постучал, понимая, что Джона нельзя оставлять одного. Тот мог покалечиться, всерьёз переусердствовав с яростью, и его рука… Шерлок не успел додумать это, когда из-за двери донёсся резкий голос капитана Уотсона: — Я же сказал, оставь меня в покое!!! Я не позволю тебе стоять у меня под дверью и клянчить прощения за то, чего ты даже осмыслить не в состоянии!!! Шерлок отшатнулся: удары ниже пояса никогда не были спецификой Джона. Его друг сильно изменился. Впрочем, после этих двух лет ему вряд ли стоит рассчитывать на что-то другое… Эта мысль, безжалостная, больная, совершенно извращённая, почему-то успокоила детектива, и он медленно поплёлся обратно в гостиную, стараясь делать как можно меньше резких движений и поберечь рубцы. Джона можно дождаться там, раз сидеть у него под дверью не выйдет. Уж лучше видеть его таким, слушать его оскорбления и ругательства, терпеть тычки и желчь, чем не иметь ни малейшего представления, жив ли его друг. Если Джон таким способом справляется со стрессом, кто он такой, чтобы его упрекнуть? На следующий день, когда Джон вышел в гостиную с мрачной решимостью прожить ещё один омерзительно-бессмысленный день, Шерлок уже был там. Его большая, поразительно складная при таком-то росте фигура странно гармонировала с этим низеньким кожаным креслом, в котором он восседал, сложив руки на подлокотниках. Джон ничего не ответил. Молча протопав в кухню, он вытащил с сушилки две кружки и щёлкнул чайником, по-прежнему не поднимая головы и не задумываясь над тем, что делает. Привычная рутина — к чему менять то, что он делает по утрам последние четыре года? Шерлок слабо улыбнулся. Кажется, всё наладится. Сейчас Джон поставит эту чашку на столик рядом с его креслом, затем плюхнется в своё и посмотрит на него, недовольно хмуря брови. А потом он расскажет ему, расскажет всё, всю правду о последних двух годах нескончаемой пытки одиночеством, страхом, отвращением, расскажет о том, как ломал себя, чтобы вернуться домой, к своему другу и миру, который нужно было спасти пусть бы и такой ценой… Джон развернулся, одним длинным глотком выпил горячий чай, шмякнул чашку на стол и вышел с кухни, даже не повернув голову в сторону Шерлока. Его медленные, усталые шаги эхом отдавались в голове Холмса, который в отчаянии откинулся на спинку и мучительно вскрикнул от прошившей раны боли. Дверь за Джоном захлопнулась, как крышка гроба, и Шерлок не осмелился его окликнуть. Он помнил, каким был его друг у пустой могилы. Помнил, какой сломанной выглядела его крепко сбитая фигура. Его друга будто бы прижало к земле что-то гораздо более тяжёлое, чем крушение привычного мира, траур или потеря друга. Джон выглядел так, будто все Атланты разом отпустили руки, предоставив ему возможность в одиночку удержать небеса. А небеса крушили… Как он, не догадавшийся об эмоциональной травме социопат, может упрекать в чём-либо Джона? Удивительно, что тот вообще его впустил на Бейкер-стрит, а не врезал по гениальным мозгам.

***

Так прошло два дня. Шерлок привык к тому, что Джон молчит, иногда огрызаясь и упорно не подпуская к себе ближе чем на три метра. Притерпелся каждое утро сидеть в кресле, ожидая, что его лучший друг выйдет в гостиную, чтобы протопать к чайнику, не глядя приготовить две чашки чая, выпить одну и уйти на работу. Детектив благоговейно касался пальцами чашки, которую Джон доставал с полки абсолютно механически, выпивал остывший напиток, мыл чашку и возвращал её на полку. Так повторялось каждый раз. Возвращался врач поздно, в одиннадцатом часу, вяло жевал то, что оставалось в холодильнике, и убирался в свою комнату, запирая за собой дверь. Он уже не помнил, сколько чашек чая приготовил утром. Да и если бы вторую было кому выпить, она бы осталась грязной, а лучше — с какой-нибудь свежеразведённой колонией бактерий. Он стонал во сне — так мучительно, что Шерлок не мог усидеть на месте и срывался к двери, громко убеждая друга, что всё в прошлом. После того, как однажды дверь приотворилась и из неё вылетела, разбиваясь вдребезги, огромная ваза (подарок Гарри), он перестал пытаться разбудить Уотсона. Джон привык к тому, что Шерлок всегда сидел в кресле. Иногда, совсем как прежде, лениво листал какой-то седой от пыли фолиант, рассматривал винты микроскопа, раскачивался на сидении, поджав под себя ноги и обхватив ладонями одни только коленные чашечки. Что было совсем другим, так это неизбежное внимание этого призрака: Шерлок не уносился в свои Чертоги и, казалось, не думал, не стрелял по стенам в раздирающей апатии и всегда, всегда смотрел на него своими кристально-светлыми глазами. В детстве он любил истории о привидениях и помнил, как часто они возвращаются в места, любимые ими при жизни. Он не удивлялся, что Шерлок решил посмертно поселиться в квартирке 221-B. Где ещё, как не здесь? Но почему, почему, ради всего святого, этот призрак так реален, так правдоподобен, будто состоит из плоти и крови, будто его можно обнять или ударить? А может быть, и правда можно? Джон слишком злился на мир и собственную психику, так некстати решивших поиграть с ним в весёлые игры, чтобы позволить себе проверить. — Джон… мы можем поговорить? Был вечер; за окном лил дождь и угрюмые тучи затянули все просветы между крышами. Джон поднял голову. Холмс стоял у камина, опираясь на полку и рассеянно пробегаясь пальцами по гладко отполированному черепу. Снова. Боже, он сходит с ума. — Мы никогда не говорили, чего ради сейчас? — С того, что ты зол. Я же вижу. — Да что ты говоришь, — ядовито протянул Джон, отбрасывая в сторону какой-то бессмысленный роман, который он полчаса назад наугад вытащил с полки, — ты же видишь. Видишь, да не наблюдаешь, Шерлок, как можно быть таким кретином? Он вскочил на ноги, сердито рванув на себя ноутбук и еле успев поймать его ускользающую тяжесть. Шерлок, рванувшийся было вниз, слабо взвыл сквозь зубы, обхватывая своими длинными пальцами один из углов Макбука, но Джон уже держал его и поднялся на ноги, разворачиваясь, чтобы уйти. Это было невыносимо. — Джон! Пожалуйста! Тот замер. Тяжёлое дыхание за его спиной, казалось, вот-вот должно было оборваться, и Джон откинул голову, борясь с мучительным порывом бросить всё, метнуться назад, обхватить такие знакомые руки и ловить пальцами пульс, чтобы позволить себе обмануться. Хрип позади становился всё тише и тише, наконец, вовсе умолкнув. — Поверь мне ещё раз: мне действительно жаль, что всё так сложилось. Конечно. Всё ужасно сложилось. Ты спрыгнул с грёбанного пятого этажа. Твоя кровь залила всю мостовую. Твои кристальные глаза смотрели на меня, не видя больше ничего, не анализируя ни одной детали, твои волосы были бурыми от крови. Ты мёртв. Я плакал на твоей могиле. Я оплакивал тебя. Джон покачал головой, отчаянно жмурясь. — Нет, чёрт подери. Если бы тебе было жаль, ты бы тогда не прыгнул.

***

Что есть, то есть. Шерлок успокаивал себя мыслью, что лучше пусть Джон ненавидит его, но не прогоняет совсем из квартиры. Там можно было обитать безбоязненно, пытаясь вернуться к состоянию двухгодичной давности. В родных стенах, видя Джона, пусть по-прежнему апатичного, сердитого, закрывшегося, можно было пытаться жить дальше, хоть от этого зрелища и хотелось повеситься на собственном шарфе. Может, если попытаться вернуть всё, как было, система сама придёт к балансу? Шерлок знал, как глупо это звучало, но надеялся выдержать этот эксперимент. Условия были идеальны. Миссис Хадсон гостила у подруги, Майкрофт дал слово не вмешиваться, хотя и вдоволь наязвил про радушную встречу, Молли закрывала смену только через два дня и вряд ли придёт сюда с визитом. Никого лишнего. Только они вдвоём против всего мира, а скорее, против того мира, каким его сделал Шерлок. Пусть Джон кричит, пусть бьёт посуду и швыряет в него книгами, пусть запирается и бросается оскорблениями на каждое его слово — это лучше, стократ лучше, чем получать доклад от Майкрофта, в котором нет ни слова об Уотсоне. Лучше, чем просыпаться, зная, что дома может никто не ждать. Такими мыслями Холмс пытался успокоить себя, когда поздно вечером снова натолкнулся на неприкрытую ярость в ответ на тихий вопрос о самочувствии. День был промозглый, сырой, Джон опять ушёл в тонкой осенней куртке и сейчас упёрто прижимал локоть к боку, стремясь обездвижить простреливаемое адской болью плечо. Если бы только он позволил Холмсу размять мышцы у основания шеи, если бы сел в кресло, а не на стул на кухне, ему бы стало легче через каких-то пятнадцать минут... — Ты ведёшь себя, как подросток! Дай мне посмотреть, мы ведь справлялись с твоим плечом раньше! — Моё плечо, тебя не касается! — Тебе же больно, Джон! Я бы… — Мне больно? — взревел Джон, вскакивая на ноги и устремляясь в гостиную к замершему у кресла Шерлоку, — Браво, Ваше Величество, отменная дедукция!!! Интересно, что тебе подсказало? То, что я грёбанных два года не могу дышать? Что каждые три дня я ездил на твою могилу? Что я сбежал от всех наших друзей, потому что они заколебали меня своей лживой жалостью? Или то, что я снова каждую ночь оказываюсь на той мостовой и держу твою руку, пытаясь нащупать, мать его, пульс?! При виде этой вспышки Шерлок опешил. Его рука невольно встрепенулась, стремясь коснуться плеча друга, как он иногда делал в прошлой жизни, но Джон отшатнулся, вскидывая руки: — Нет, это невыносимо, совершенно невыносимо… Прежний Шерлок бы непременно упрекнул Джона в театральности и чрезмерной экзальтированности поведения. Новый промолчал, следя глазами за тем, как друг — бывший или ещё нет? — побрёл вниз по лестнице. На улицу, подышать воздухом? В такую погоду? Нельзя его пускать, нужно устроить что-то, нужно его удержать… Впервые он был так рад неуверенному двойному звонку с трёхсекундной заминкой. Лестрейд. Либо удержит его дома, либо доведёт до бара, всё лучше, чем если бы Джон слонялся по городу один… — Дружище, что-то от тебя ни слуху ни духу! Вот решил заскочить, узнать, как ты. — И тебе привет, Грег. Ничего, всё идёт как идёт. Опрокинем по пинте Гиннесса?— преувеличенно весёлый голос Джона вряд ли мог бы кого-то обмануть, но Грег — так ведь его зовут? — сейчас прекрасно подходил на роль недалёкого провожатого. Детектив вышел на лестничную площадку и мягким голосом посоветовал: — Надень зелёную куртку, на улице холодно. — Без твоих грёб… — начал было Джон и вдруг замер, глядя на ошарашенно замершего Лестрейда, в немом шоке указывающего рукой на вершину лестницы. Шерлок непонимающе повёл бровью. На пару минут воцарилась тишина. — Нет, ну ты паршивец… — восхищённо протянул Лестрейд и буквально взлетел вверх по лестнице, заключая скривившегося Шерлока в медвежьи объятия, — Как?.. Почему?.. Когда ты?.. Джон? Тот молчал, глотая воздух дрожащими губами, и долгих несколько минут не мог выговорить ни слова. Наконец, сжав кулаки так, что у него побелели костяшки, мужчина выдохнул: — Ты тоже … его видишь? — Ещё бы! Нет, ты только подумай, Джон, нет бы сказать… Шерлок перевёл взгляд на друга и замер, прошитый мгновенной и ужасающей догадкой. Джон думал, что всё это время видел призрака. Джон был убеждён, что свихнулся. Джон впервые осознал, что Шерлок — не его личная галлюцинация. Вот почему у его друга резко опустились руки и начали неистово дрожать колени, вот почему кровь мгновенно отлила от лица и дыхание участилось — подействовал резкий выброс адреналина в кровь. Лестрейд, с радостной улыбкой смотрящий то на Шерлока, то на Джона, всё же понял, что что-то не так, и с ворчанием ушёл на кухню, ища чайник и бормоча что-то про гениальных засранцев. Ступень, ещё ступень, пресловутая скрипучая, ещё, ещё — шаг за шагом Шерлок медленно спустился вниз, не отрывая глаз от словно громом поражённого Джона. Тот молчал, и детектив с горечью подмечал, как друг с каждым шагом сжимается, как от боли. Шаг за шагом. Два дня резкостей, взаимных мучений, впустую потраченного времени, две чашки впустую приготовленного, как казалось Уотсону, чая. Две ночи кошмаров, четыре попытки попасть под автобус. Бесконечные мысли о том, стоит ли рассудок всей этой боли, от которой хотелось, о как же хотелось свихнуться. — Поверь мне ещё раз, Джон, — тихо попросил бархатный баритон, когда Шерлок медленно протянул руку запястьем вверх, — поверь, что я жив.