***
В колледже мысли Тихо становятся более конкретными — и более плотскими. Он выбирает специализацию не по астрофизике, как предполагали, а по генетике. Здесь он неизвестен; здесь не цитируют старые работы его отца и новые — дяди, здесь "Паскаль" и "Тихо" становятся отдельными сущностями, которых вернее описывают другие определения, чем общая на двоих фамилия. Когда он, утомленный, засыпает над учебниками и раскрытыми на планшете статьями, ему снится острие, с медлительной нежностью проходящее сквозь кожу и жировую прослойку; снятся руки в прозрачных перчатках, вскрывающие, вычищающие, неумолимо находящие место для нового, своего. После лабораторной работы во сне он бродит по лабиринту сосудов, тонких, богатых кровью, оплетающих самый ценный, самый важный – несуществующий в этом конкретном, дорогостоящем манекене, но существовавший когда-то – орган: не под пластиком, под рыхлой белизной; тело помнит. И помнит Тихо: потому что именно так начинался он сам. Восемнадцатилетие он встречает, вглядываясь в пробирку с наследственным материалом, перебирая в уме список необходимых анализов. У него будет стипендия, чтобы провести на самом себе то, что он уже с блеском отработал на опытных образцах. Он с закрытыми глазами может провести ДНК-анализ, все этапы, безошибочно-точно. Он умеет склеивать и разделять, точечно выстреливать молекулами по цели, встраивать и блокировать фрагменты генома. Он уже на несколько лет опережает учебный план, впитывает все самые передовые методы, точно губка (точно вспоминает то, что когда-то, давным-давно, знал и позабыл; а значит — может вспомнить и больше). Он ведет себя примернее всех на курсе, заслуживая допуск ко внеучебным архивам: в том числе — задокументированным случаям "абдукции" и их медицинским итогам. Разумеется, документы — это не всё; его собственного случая в архивных карточках нет, и Тихо качает головой, удивляясь и не удивляясь одновременно этому формальному не-существованию. В колледже не замечают его зеленую кожу — так же старательно, как когда-то не замечали черную и желтую. Профессора запинаются лишь на тончайшую долю секунды, прежде чем обратиться к нему. Он кивает и улыбается – по-прежнему не показывая зубов, извиняя простительную неловкость. За курсовую работу Тихо получает самый высокий балл из возможных. По ходу исследования он почти убеждается в бесплодии тех гибридов, которым не посчастливилось родиться женщинами. Точнее, с набором хромосом, близким к женскому — бессмыслица для человеческой биологии, но не для ситуации, когда насильно смешиваются две столь далеких генетических линии; то, что это хоть сколько-то удается, уже можно считать успехом. Он почти убеждается; для точной оценки недостаточно данных. Пускай даже что-то мешает женским гибридам развиться так, как им подобные развиваются в Улье — выносить здоровое человеческое потомство при этом, вероятно, еще возможно. Человеческое. Лишенное качеств одного из предковых видов. Эволюционный тупик. Экспансионная неудача. Но он — успешный результат. Он не может себе позволить, чтобы всё на нем и закончилось.***
Он возвращается домой поздним вечером, почти ночью, на последнем автобусе. Мерная тряска на этот раз не может ни усыпить, ни успокоить; Тихо смотрит наружу, прижавшись к холодному стеклу лбом, и считает пробежавших мимо дороги собак. Дом встречает его темнотой и тишиной. Дядя Лазло – на конференции, дядя Видкунд – с делегацией учащихся на командном конкурсе в ГСУ, там же – его и Лазло дети. (Снится ли им то же самое, что и Тихо, когда они ворочаются на казенных постелях под выходящими на пустыню окнами? Видят ли они Видкунда распятым и голым, вывернутым наизнанку со всем возможным тщанием – и даже любовью? Он никогда не спрашивал, потому что считал очевидным, но теперь — теперь это действительно важно. Но он все равно начнет первым. Он — старший; иначе не может быть). Сумка со всем необходимым оттягивает плечо Тихо, пока он поднимается на порог, проходит дом целиком и залезает на крышу. Отец, как и раньше, предпочитает спать наверху, под открытым небом — у самой лестницы к телескопам. Неосмотрительная беспечность, в которой он весь — Паскаль Кьюриос. (Единственный из трех братьев, кто забеременел почти случайно, а не намеренно, не ставя эксперимент, а походя предложив себя звездам). Рядом есть столик — не плетеный, по счастью: металлический, вкрученный намертво в плоскую поверхность крыши. Небольшой, но вполне удобный — сгодится. Сумка сползает с онемелого плеча с таким звуком, который Тихо кажется грохотом. Вздрогнув, он достает инвентарь, раскладывает в нужном порядке — по назначению и востребованности. Это отвлекает; помогает сделать так, чтобы руки у него больше не тряслись. Отец не просыпается. Почти не дыша, Тихо подходит еще на шаг ближе и сдвигает вниз резинку его пижамных штанов. Сам Тихо уже обнажен. Ему не холодно — ему никогда не бывало холодно здесь, в Стренджтауне. Ничего по-прежнему не происходит; грудь Паскаля вздымается и опускается так же ровно. Можно стащить с него штаны целиком, аккуратно придержав за ногу, у лодыжки. Можно проследить взглядом: чем именно его орган — наполовину скрытый лобковыми волосами, еще спящий так же, как сам Паскаль — похож и не похож на то, чем располагает Тихо. Да, разумеется, анатомия и физиология человека, вспомогательный курс по общей медицине. Но индивидуальные особенности — и прихоти наследственности — тоже вызывают понятное любопытство. С другой половиной своего наследства по этой части Тихо уже знаком. Знала бы улыбчивая, постаревшая раньше времени тетя Джен, как ее муж, ее Полли — Опылительный Техник в отставке — стоит, вытянувшись всем своим обнаженным, костлявым, насекомоподобным телом напротив Тихо; как водит суставчатыми длинными пальцами по промежности — его и своей — почти не касаясь: раскрывает, показывает принципиальные анатомические отличия между ними, и — восхищается гибридной приспособленностью, которую демонстрирует Тихо. Знала бы тетя Джен, что у её мужа, лишенного «летающей тарелки» (лаборатории, потерпевшей такое неудачное крушение неподалеку), остались его память и чертежи, которыми он охотно — даже слишком охотно, хоть и брюзжа (безобидно, по-стариковски – «в мое-то время», «и почему мой сын не интересуется семейным делом, хотел бы знать») — делится с племянником, кого никогда племянником наедине не зовет. Только при тете Джен — она не поймет обращения «коллега»; не стоит ее волновать. Знала бы тетя Джен, что ее способ производить для мужа детей самим этим мужем до сих пор считается — восхитительным, да, вдобавок не требующим такой усиленной подготовки, но всё же — чуть менее изощренным и того стоящим, чем профессиональный продукт «опылителей». Что ее матка – не настолько совершенна, как псевдоорган, частично собранный, частично выращенный Тихо – по тем самым чертежам. Тихо защелкивает держатели на аккуратно вытянутых, чтобы свести дискомфорт по этой части к минимуму, руках и ногах отца, продевает в кольца прочные кожаные ремни и завязывает их узлами на ножках кровати. Натягивает перчатки – такие тонкие, даже почти не мешающие чувствительности. И начинает двигать рукой. Отцовские глаза распахиваются, стоит физиологическим признаком возбуждения проявиться явно. Паскаль чуть дёргается, но следом осознаёт свое положение – и так же резко перестаёт. Тихо стоит над ним, сжимая в другой ладони собственную, тщательно контролируемую эрекцию. Он осознаёт, как выглядит: темная, с зеленым отливом тень. Инопланетная. Паскаль дышит ртом, не носом, и воздуха быстро начинает ему не хватать. Он подается навстречу чужой руке, вздрагивая всем телом – часто и крупно. Тихо переступает ногами, чтобы остаться на необходимо близком расстоянии, но при этом не коснуться бедром отцовской ноги. Одна его ладонь движется в такт другой, словно две синусоиды, взаимно гасящие колебания: одна вниз, другая вверх. Только общая амплитуда телесных сокращений не падает. Ровно наоборот. — Дай... мне... — умоляет отец, без голоса, пересохшим горлом; так ли он умолял его другого отца, не-отца, Техника, опылителя, работника расы?.. Дать ему — кончить? Дать ему собственный член — вставив внутрь? Тихо не знает. Он знает: для первого — еще не время, второе — просто излишне. Да, им движет желание. Но не... такое. Он пробовал вставлять свой член в однокурсников — и парней, и девчонок; это было приятно, но и только. Ничто в этом процессе не заставляло его ощущать ту волнительную, сладко-предвкушающую дрожь, которую он чувствовал при мысли об опылении. Оплодотворении. Дрожь, от которой у него темнеет в глазах прямо сейчас, и приходится прикусить губу — до выступающей крови, все-таки алой, пускай на оттенок гуще, чем у не-гибридов. Его ладони теряют синхронность; та, что работала над отцом, слегка сжимается, оставляя его в подвешенном состоянии – а вторая, наоборот, начинает двигаться быстрее. Он спускает в заранее подготовленную ёмкость, уже готовую к помещению в разделитель. Гибридная ДНК сложнее распознается, расплетается и копируется, чем даже чистая инопланетная. Но Тихо тренировался. Он берет самый тонкий из подготовленных инструментов — пока искусственная матка на пробу сокращается и растягивается, готовясь вобрать генетический материал. Сначала из первого разделителя, потом (уже скоро – так скоро, насколько позволяют условия) из второго. Тихо уже разметил полигон работы глазами, но теперь проводит снова – пальцами, чуть липкими от прикосновения к членам, - по коже отцовского живота. Следы касаний поблескивают в темноте. Такая разметка – все же немного лучше, чем вообще никакой; однако Тихо всё же нужно нечто чуть более определенное. Но он не может не сделать еще кое-что — вместе с первым пробным не-надрезом. — Ты понимаешь, кто я? – спрашивает он, не пытаясь даже понижать голос. Он никогда не делал этого в лаборатории, в конце концов. — Да, пап? Не дожидаясь ответа, он аккуратно проводит скальпелем снова. И ещё раз. Вскоре на коже Паскаля проступает целая сетка царапин. Кое-где в них видно немного крови. Кое-где — нет. — Почему?.. — шепчет, наконец, Паскаль одними губами. Раскинувшийся, дрожащий, с размеченным для вторжения животом и торчащим членом, будто слегка пульсирующим от напряжения, отец выглядит настолько жалко и одновременно привлекательно (настолько по-человечески), что на мгновение Тихо охватывает желание — третье, полностью иррациональное. Опуститься сверху на этот член, почувствовать это с другой стороны; самому сделаться — хотя бы в потенциале — носителем потомства своего вида. Быть может, в следующий раз. — Ты хорошо подходишь, — объясняет Тихо, будто непонятливому соседу по парте. — Дядя Полли говорит, что даже дедушка Гларн был не так хорош. А мне... надо попробовать. Прежде чем начинать более широкую практику. Он улыбается — на этот раз «с зубами», он ведь дома, с семьёй — видя, как понимание отражается на отцовском лице. И все-таки наклоняется, касаясь губами — прежде, чем деловито собрать всё, что высвободило из отцовского члена это быстрое прикосновение. Он хорошо подготовился: ни капли материала не проливается на пол. Тихо облизывает губы, чувствуя на них вкус — солоноватый, приятный настолько, насколько приятна хорошо проделанная работа. Впрочем, основная работа ему как раз только еще предстоит. За время обработки генетического материала Тихо обязан подготовить расширение к отцовской кровеносной системе, вырезать часть тканей, проверить показатели внутренних органов. И только следом поместить «матку» внутрь, соединив её с остальными системами организма, чтобы избежать отторжения. Последовательность движений Тихо не раз отрабатывал на наполненном манекене — хотя ключевой элемент ему заменяло обычное анатомическое пособие. Он готов к тому, что плод трудов этой ночи окажется нежизнеспособным. Готов к последствиям заражения, хотя просчитал все возможности свести их к минимуму. Он будет следить за отцом и сможет его спасти, случись что, руководствуясь своим знанием и опытом Техника Номер Девять; но он не простит себе, если не решится вовсе. — Расслабься, пап, — обещает Тихо. — Ты ведь уже проходил через это. Он не добавляет: "Будет не больно". В конце концов, отцу более чем хорошо известно, что это ложь.