Дерево на ветру

То, что её сосед турок, Хазан знала давно. Он много раз проходил под окнами дома, прижав плечом к уху мобильник, громко причитая трубным баритоном «Ya sabır!» на языке потомков древних османов. Когда ландшафтная компания в открытом фургоне доставила к его порогу нелепый топиарий в виде гигантского лебедя, он не выдержал и срывающимся голосом раздавал указания рабочим: «Dur!», «Sola! Hayır, doğru!», мученически заламывая густые брови на откормленном лице. Работяги прекрасно всё понимали, они были турецкими мигрантами, приехавшими в Германию искать лучшей доли. Когда сосед был не в духе, то, возмущаясь и матерно ругаясь по-турецки, пинал тяжёлые предметы в доме. Словом, Хазан была знакома с не только национальной принадлежностью мужчины, жившего по соседству, но и скверным характером, вкупе с дурным вкусом и тягой к роскоши. Про себя она презрительно именовала его «наследный принц», «Шехзаде в изгнании» и «бровастая проблема». Казалось бы, обнаружить бывшего соотечественника в чужой, местами недружелюбной стране, большая удача, живи да радуйся, общаясь периодически с соседом о погоде и турецких новостях. Но девушка и сама не понимала природу раздражения, вызываемого типом с монаршими повадками. Заглянув однажды совершенно случайно через ограду, разделявшую участки, она заметила в саду столик, сервированный серебряными приборами для завтрака. — Чёртов мажор, — пробормотала Хазан и окончательно укоренилась в неприязни к данному субъекту. Может, он сутенёр или наркоторговец? В любом случае, решила рассудительная особа, надо держаться от него подальше. Ежедневно, в половину восьмого утра неприлично дорогой серебристый двухдверный мерседес-купе, являвшийся мечтой любого холостяка, с хищным рокотом выезжал из автоматически поднимающихся ворот кирпичного гаража и, разгоняясь до ста километров в час за четыре секунды, уносился прочь, издавая рёв своим восьмицилиндровым движком. Вот бы на улице установили камеру ограничения скорости, злорадно мечтала Хазан, или лежачего полицейского, а лучше и то, и другое! Она научилась безошибочно узнавать тихий шелест шин качественного немецкого спорткара по не менее качественному немецкому асфальту, когда доморощенный гонщик подкатывал к участку вечером, ровно в семь тридцать. К обидным прозвищам соседа добавились: «А секс тоже по расписанию?» и «Феттель турецкого разлива». Завидев бодро вышагивающего от гаража до входных дверей дома мужчину, Хазан поджимала губы и с негодованием опускала бамбуковые римские шторы на окнах, что выходили на соседний двор. По воскресным дням, когда у неприятного индивида был выходной, он позволял себе развлекаться. А глубокой субботней ночью частенько привозил подвыпивших полуголых девиц, клюнувших на дорогую машину и модный гардероб. Одёргивая задирающиеся на бёдрах платья, они глупо хихикали, ворковали по-немецки, реже — по-турецки, и не убирали его огромную ладонь со своих круглых задниц. Однажды Хазан стала невольной свидетельницей подобной малоприятной сцены. Любившая по субботам читать или смотреть фильмы допоздна, она ловила себя на том, что шла на кухню за водой или чем-нибудь съедобненьким. Именно в это время наследный принц привозил очередную соискательницу титула домой. Не зажигая света, Хазан наблюдала за неспешными, притягивающими взгляд движениями ленивого хищника, осведомлённого, что жертва не сорвётся с крючка. Он был уверен, что не придётся прикладывать никаких усилий, чтобы охота завершилась удачно. — Противный слизняк, — шептала девушка, не в силах отвести взгляд от страстно обнимающейся парочки на освещённом пороге, — омерзительный, гадкий слизняк. Она редко задумывалась о природе неприязни к соседу, вся энергия уходила на эту самую неприязнь. Бесило буквально всё: от его образа жизни, внешнего вида и мелких привычек до тембра голоса и манеры постоянно закатывать глаза. Ворочаясь до трёх ночи в постели, Хазан ждала, когда по улице неспешно прокатится жёлтое такси в поисках нужного дома. В начале четвёртого мужчина выпроваживал засидевшуюся гостью прочь, сажая в машину и целуя на прощанье руку. Хазан брезгливо морщилась и, отворачиваясь к стене, наконец засыпала. Жизнь в эмиграции не заставила её отказаться от старых привычек и искать друзей, чтобы социализироваться. Свою нелюдимость Хазан перевезла через границу и поселила в небольшом доме на окраине Кройцберга. У девушки была крыша над головой, на которую была потрачена значительная часть её турецких сбережений, и работа, составлявшая весь смысл существования. Родственница матери — сестра Бинназ, переехавшая в Берлин тридцать лет назад, устроила новоприбывшую в Центр помощи мигрантам. В отдел, который отвечал за детей. Работа была тяжелой, и заниматься приходилось в основном семьями беженцев с Востока, поэтому очереди из соискателей в отдел не стояло. Хазан, несмотря на некоторую угрюмость, прекрасно ладила с маленькими людьми, раскрываясь и преображаясь при общении с ними, и для этого не требовалось знание ни сирийского, ни иракского, ни других языков. Посещая временные пункты для беженцев, приходилось сталкиваться с поломанными судьбами, разрушенными семьями, горем, болью и безысходностью. После тяжёлого рабочего дня она гораздо острее реагировала на расточительный и беззаботный образ жизни соседа. Хазан понимала, что любой другой на её месте давно бы познакомился, наладил общение, постарался найти в жителе по соседству положительные качества. В конце концов, турки славились гостеприимством. Заявись она к нему в дом со сладостями на тарелке, сосед бы принял её радушно, изображая радостное удивление на лице, надув щёки. Проблема состояла в том, что вредина этого не хотела. Она прекрасно знала, какой он на самом деле, и ей не нужны были ни радушие, ни удивление, ни, тем более, щёки. До поры до времени девушке удавалось успешно избегать любого столкновения с неприятным субъектом. Она покидала дом после того, как мужчина уносился в неизвестность на спорткаре, и обычно возвращалась обратно за несколько минут до его появления. Иногда, правда, рабочий день Хазан несколько затягивался. С наступлением осени темнело очень рано, поэтому под покровом ночи она пробиралась от угла улицы, где останавливался автобус, до входной двери дома никем не замеченной. По воскресеньям, когда принц отсыпался после ночных подвигов, Хазан отправлялась в супермаркет за покупками, возвращаясь в полдень на такси. Она знала, что сосед к этому времени ещё спал. Будь нелюдимая эмигрантка посообразительней, могла бы улыбками и разговорами сподвигнуть водителя помочь донести покупки до дверей. Но Хазан ехала всю дорогу насупленной, отвернувшись к окну, в беседу не вступала, вопросы игнорировала. Стоило ли удивляться, что тяжёлые пакеты из багажника она выуживала самостоятельно и тащила до дома сама. Драгоценному Шехзаде продукты доставлялись прямиком из элитной сети супермаркетов «Всё для заносчивых задниц» или как-то так, Хазан точно не помнила. А ещё к нему каждый понедельник наведывались уборщицы, и пока его высочество трудился на благо новой родины, вылизывали дочиста царские покои. Она успевала набегаться за неделю и валилась с ног от усталости, а потом драила полы до блеска в выходные. Помимо этого приходилось идти в магазин и пытаться приготовить съестного на несколько дней вперёд. Поэтому вид праздно шатающегося по участку соседа с планшетом в руках сильно раздражал. — Разве это справедливо? — спрашивала Хазан у скопившейся за несколько приёмов пищи посуды, наваленной горкой в раковине. Краем глаза девушка наблюдала, как принц, играя ключами от машины, вышел из дома и направился к гаражу. Конечно, ранним воскресным вечером можно было съездить на прогулку в центр Берлина, сходить в театр или на премьеру фильма, посетить ресторан. Только у Хазан, отсылавшей все заработанные деньги в Стамбул матери и младшей сестре, в кошельке водились купюры на самое необходимое — еду, счета, редкое обновление унылого гардероба. Жизнь заграницей оказалась совсем не такой, какой Хазан себе представляла. Она оказалась не лучше и не хуже, просто была другой. Здесь всё отличалось от привычной турецкой обстановки: климат, язык, деньги. Последние перетекали со счетов на счета, практически не касаясь человеческих рук. В Кройцберге самому мелкому лавочнику можно было оплатить товар банковской картой. Девушка редко касалась металла монет и ощущала шершавость купюр местных денег. Они для неё были немного эфемерным понятием. Впрочем, мать не особо жаловалась, видимо деньги доходили в полном, не иллюзорном виде. — Как приедешь, купим тебе всё, что пожелаешь! — кричала госпожа Фазилет, когда они общались в выходные по видеосвязи, никак не желая принять доводы дочери, что та её прекрасно слышала. Хазан опасалась, что сосед мог «прекрасно её услышать», и тогда немалая частичка жизни скрытной соседки стала бы известна, и… Что «тогда», девушка никак не могла придумать. В её фантазиях принц, после обнаружения бывшей соотечественницы под боком, всегда вёл себя смешно и неадекватно. Она вздыхала и в который раз пыталась втолковать матери, что туда-сюда не налетаешься за одной одеждой. Для этого необходимо пересекать границу, чтобы соблюдать миграционный режим, билеты дорогие, а жизнь в Берлине ещё дороже. Замечая непонимание в карих глазах госпожи Фазилет, Хазан вздыхала. Как объяснить, что большую, по турецким меркам, местную зарплату рвали на части налоги, оплата аренды и коммунальных услуг, медицинская страховка, проезд. — Ну прости, что я вынуждена здесь питаться и одеваться! — драматично закатывала она глаза. На этом разговор с далёкой родиной можно было считать законченным. Хазан с негодованием захлопывала ноутбук, едва не расплющивая экран о клавиатуру, и принималась нервно обкусывать ногти, переваривая семейную поддержку в виде недовольства, упрёков и раздражения. Чтобы успокоиться, прохаживалась по комнатам дома, который ей действительно очень-очень нравился. Муж сестры Бинназ занимался недвижимостью в этом районе Берлина, и ему удалось найти девушке жилище практически за бесценок по местным меркам. Хазан, пересмотрев до этого несколько скромных квартирок, в которых и ребёнок бы с трудом разместился, импульсивно выложила за вместительное одноэтажное строение кругленькую сумму. По задумке архитектора высотность домов на улице чередовалась. Дворец господина соседа состоял, конечно же, из двух этажей и мансарды, имел гараж, а не навес для машины, как у Хазан, и более просторный сад. Но девушка не завидовала роскошным жилищным условиям принца. — Каждому своё, — назидательно бубнила она, наблюдая в окно, как облачённый в дорогостоящее шерстяное пальто мужчина разговаривал по телефону, меряя вдоль и поперёк придомовой участок полутораметровыми шагами. Сосед нажал на отбой, сел в мерседес и с рокотом укатил в неизвестность. В дверь позвонили. Хазан по привычке закатила глаза, как и всякий раз, когда нарушали личное пространство, пробормотав «lan», поплелась открывать. На пороге стоял низкорослый азиат в жёлтой безрукавке с названием курьерской службы на груди. Рядом с ним примостилась объёмная картонная коробка почти с него ростом. — Ягиза Гимена? — проворковал курьер, оскалив белоснежные зубы в широкой улыбке. — Я не понимаю по-китайски, — раздражённо ответила Хазан. — Бансая, — привёл аргумент азиат, подпихнул не желавшую поддаваться коробку вперёд и протянул девушке бланк с данными о доставке. — Вы ошиблись, — нахмурилась она и стала отступать назад. — Бансая Ягиза Гимена, — втолковывал курьер, преданно уставившись раскосыми глазами на непонятливую. — Расписаться. — Дайте сюда! — Хазан выхватила бумаги из его рук. Она пробежалась глазами по накладной, жадно вчитываясь в каждую буковку. Её соседа звали Ягыз Эгемен, и он заказал себе бонсай в стиле «фукинагаси» — дерево на ветру. — Вы ошиблись, — девушка вернула бумаги азиату. — Вам нужен следующий дом! — Господина уехать и чуть не сбить мой велик. Вы расписаться и передать господина. Пожалуйста. — Что? — возмутилась Хазан. — Я не буду нигде расписываться и тем более ничего передавать! Оставьте ему под дверью! — Однажды так делать, и господина сильно ругаться. Чуть не разнести офис в щепка. Пожалуйста, добрая госпожа, расписаться. В узких глазах курьера влажно затрепыхалась мольба. Турчанка вздохнула. — Вы с самого начала знали, что «Ягиза Гимена» здесь не живёт, и всё равно позвонили. — Простить меня, что я разрушить ваши хорошие мысли обо мне, — ещё больше прищурился хитрый курьер. — Аллах с вами, давайте своё дерево. Доставщик просиял, вернул хозяйке дома накладную, ценой неимоверных усилий поднял коробку и поставил на порог. Хазан черкнула в графе получателя «Добрая госпожа», за что удостоилась потока отборной лести со стороны маленького азиата. Высказавшись о её душевных качествах в самых высокопарных выражениях, курьер коряво добавил на ломанном языке, что своей лучезарностью госпожа украшает эту сторону света и немножко другую. После чего оседлал велосипед и был таков. Девушка осталась стоять вместе с чужим деревом на осеннем ветру.