Знаете, существуют люди разные. Некоторые имеют высокую чувствительность, других называют альбиносами, есть и обычные люди, и люди с заниженным болевым порогом. Люди разные. Но нет такого, как я.
Моя кожа слишком хрупкая. От каждого неверного касания она расцветает синяками, даже рвётся, оставляя на память шрамы.
-
Долго не протянет, - говорят люди моим родителям. Но они не сдаются. Никогда. Они верят в меня, а я давно уже потерял веру.
Они ходят в храмы и монастыри, молятся всем богам, платят немалые суммы на моё лечение, но всё безрезультатно. Слишком уж я необычен.
Меня давно не беспокоит мнение окружающих, которых я никогда больше не увижу, если только их не пустят в мою палату.
Таблетки. Горы разнообразных медикаментов давно заменяют мне привычную для обычных людей пищу, давая всё необходимое слабому организму. Я давно не видел солнца. Да и не знаю, когда его увижу.
А увижу ли вообще?
Моё имя стёрто и позабыто, я давно не слышал его. Лишь горькое "сыночек", отдающее непонятной болью в сердце. Впрочем, к этому я тоже привык.
Человек - существо уникальное.
Мне давно бы уже совершить суицид и не мучать ни родителей, ни докторов, но сил просто физически не хватает, хотя морально я давно уже готов сдохнуть и лишь ожидаю этого времени с неким нетерпением и сладостной решительностью.
Я верю, что там мне будет лучше.
И вновь дверь моей палаты приоткрывается, впуская внутрь измученных родителей и немного света, разбавляя темноту моей комнаты и заставляя зажмуривать слезящиеся глаза.
- Сынок, - в голосе матери вновь слышится печаль. Она не плачет, нет, она слишком сильна и горделива для этого, но душа её разрывается на части от невозможности что-то сделать, изменить судьбу единственного ребёнка.
Я лишь поворачиваю в её сторону голову, смотря на родное лицо и еле узнавая его.
Она так похудела за последнее время...
- Сынок, - вновь зовёт она, а я слегка приподнимаю уголки губ в улыбке, на большее не хватает сил. Это маленькое действие стоило мне многого. Боль пронзает меня, но улыбаться я продолжаю, буквально слыша, как лопается нежная кожа, - Как ты? Улучшения имеются? - последнее уже к доктору, что только что вошёл в мою обитель.
- Сожалею, мисс Мартель, но пока что всё по-прежнему. Главное, что ухудшений пока не наблюдается. Я вообще удивляюсь, как он сумел до шестнадцати с таким телом дожить, - отзывается доктор, вновь руша иллюзорные надежды на выздоровление.
- Эх... Вы точно всё перепробовали? Совсем ничего иного не осталось? - вновь загорается огонёк надежды в маминых глазах, но доктор безжалостно отрицательно мотает головой.
- Ему уже ничего не поможет. Осталось около трёх лет. Это максимум, на который можно лишь молиться. Минимум - два месяца, - добавляет он, добивая этим известием мать, что прячет лицо в собственных ладонях, скрывая свои слёзы, лишь плечи подрагивают, выдавая её эмоции.
- Мари, с тобой всё хорошо? - отец подбегает к маме и обнимает её, прижимая к себе и успокаивая. Я лишь молча наблюдаю. Говорить очень больно и практически невозможно из-за вероятности порвать свою кожу ещё сильнее.
- Эндрю, неужели уже ничем не помочь? - приглушённо спрашивает мать. Молчанье ей ответом...
Спустя полтора месяца
Дверь палаты вновь открывается. Что им всем от меня надо? Слегка приоткрывая один глаз, чувствуя, как рвётся кожа, течёт горячая кровь, как боль скручивает тело, хватает когтистой лапой сердце.
- Сынок, - потухший голос матери. Зачем ты расстраиваешься, мама? Ты ещё так молода!
Почему же ты так быстро постарела?..
- Мисс Мартель, выйдите из палаты, пожалуйста. Время для процедур, - говорит матери входящий доктор.
- Я хочу присутствовать. Я его мать! - вскрикивает она, а я слегка улыбаюсь, чувствуя, что горячей жидкости стало больше.
Наверно, ужасное зрелище.
- Вы не можете, поймите же наконец! - повышает голос мужчина, выпроваживая маму за дверь.
Потом начались процедуры. Ненавижу их. Единственное, что я чувствую - опустошённость и боль, что стала моим верным другом и спутником по жизни. Любое движение стало причинять больше боли, чем обычно. Значит, скоро придёт время мне уйти из этого мира. Ожидаете истерик? Зачем. Я давно смирился и лишь терпеливо и покорно ожидаю своей участи. Судьбу обмануть никому ещё не удавалось. Пусть будет так, если так решили...
Спустя ещё два дня
Чувствую, что даже дыхание стало другим. Больно вдыхать и выдыхать воздух, больно просто лежать. Просто больно.
- Сынок, держись! - кричит мама, но я её плохо слышу. Сквозь мутную пелену. Словно я попал в волшебный туман, что затягивает тебя, погружает в свой мир, где всё плохо слышно и видно. Мистический туман, как я желал жить!
Но время брало своё.
Сначала я ещё пытался бороться, уверяя самого себя, что будет всё хорошо.
Наивный. Какое "хорошо", если даже воздух стал мне врагом?
- Прости, - шепчут мои губы, а я вдруг понимаю, что это всё. Точка.
Всё кончено. Чувствую, как боль усиливается, поглощает, уничтожая мою слабую душу. Сердце буквально взрывается.
Мальчик на кровати выгнулся и затих. Тяжёлое дыхание прервалось. Тело его было изуродовано сотнями мелких и крупных шрамов, которые кровоточили, окрашивая белые больничные простыни в алый. Глаза невидяще уставились в потолок, становясь буквально на глазах стеклянными, неживыми, кукольными. В кресле около кровати с трупом сидела женщина. Прекрасные каштановые волосы стали совершенно другими. Появилась седина. И это в тридцать три года! Глаза были покрасневшие, с полопавшимися сосудами. Она явно мало спала, стараясь проводить больше времени с больным сыном. За спиной леди стоял мужчина. Блондин с сединой. Он на год старше своей супруги. Глаза похожи на её, такие же покрасневшие и немного безумные.
Только что они потеряли сына...
А он улетел, растворился. Он умер, как настоящая бабочка. Он умер, не умея летать.
Этот бедный мальчик с хрупкой кожей, напоминающей крыло бабочки...
