Последнее желание

Зима ворвалась в Город совершенно неожиданно. Белесым вихрем прошлась она по крышам и улицам, оставив за собой ледяной след. И каждый человек, выходя из дома, считал своим первостепенным долгом посетовать: — Какие времена! Какие пошли времена! Как ни странно, Сайтама не был исключением из этого правила. Стоит отметить, что жаловаться он не привык, да и человеком он был суровым. Годы, проведенные сначала в доме офицера-отца, а затем в кадетском корпусе сделали свое дело. Красивый, высокий, но совершенно безэмоциональный, он был гордостью своего полка и в то же время любимым объектом для обсуждения у местных девиц. И все же, даже этот суровый на вид вояка, глядя на то, как декабрьский ветер гоняет снежинки, не мог удержаться от восклицания: — Какие времена! А времена, надо сказать, действительно были суровые. Третий год в стране шла война, которая порядком истощила даже крупные города, что уж говорить о маленьких поселках вроде того, где квартировался Сайтама. Половина домов уже много месяцев пустовала, а другая половина... Впрочем, говорить о ней не приходилось: большинство помещений были отданы солдатам. В оставшихся же нескольких хатах проживали старики да женщины, которые либо не могли, либо не хотели покидать Город. По первости, Сайтама попал в эту глубинку совершенно случайно: после ранения в ногу его, как отличившегося, направили в отпуск на неделю, и он, собрав свои скудные пожитки, первым же поездом направился к себе домой, в столицу. Однако эшелон подорвали, а дальше все как всегда: рана, очередной госпиталь и враг, продвинувшийся вглубь страны настолько, что к моменту его, Сайтамы, выздоровления, граница фронта пролегала всего в нескольких километрах от Города. Так он тут и остался. Вскоре ему дали квартирку и вместе с полком оставили сдерживать все возрастающий натиск врага. Для человека, занесенного в Город волею судеб, жил он достаточно неплохо: на побелевших от инея окнах висели белые, до неприличия чистые занавесочки, стол украшала вазочка с сухоцветами, все простыни были не только выстираны, но и выглажены, и даже шкафы, потемневшие от влажности и времени, выглядели, казалось, почти как новые и — некоторые гости могли в этом поклясться — даже сверкали. Если бы Сайтама мог загадать всего одно желание, он непременно стал чаще здесь бывать, но война, стоящий на подступах к городу враг и седой декабрь ждали его. И он, закутавшись в шинель, нехотя вышел в морозное утро и направился прямиком на фронт. *** Несмотря на свое быстрое продвижение по стране, враг нападал нечасто. Противники больше готовились к сражениям, чем воевали. Дружественные же части не спешили помогать. Порой смену караула приходилось ждать по два-три часа сверх нормы. Дождаться же подвоза продовольствия или патронов, казалось, было вовсе несбыточным. Солдаты, неся караул, мрачно шутили, что их доставили сюда с оружием, большего им и не надо, но при офицерах старались просто молча смотреть вдаль, на падающий снег. Сайтама, хоть и был офицером, во многом их понимал: стоит врагу двинуться с места, и им точно конец. Так было и год, и два назад, и, как ему часто казалось, будет всегда, сколько суждено ему ходить по земле. Но дежурство кончалось, приходила смена, а враг все не нападал. И это ожидание сводило с ума пуще любого сражения. Но, как и все в этом мире, ожидание не могло длиться вечно. Не успел грузовичок с их сменой подкатить к позициям, как Сайтама услышал: стреляют. Бросив сослуживцам короткое «в бой!» он пригнулся, перемахнул через бортик грузовичка и, все так же сгорбившись и слегка поджав ноги, петляя, затрусил между воронками в сторону своих позиций. Вокруг кто-то кричал, где-то справа, как ему показалось, разорвался снаряд. Краем глаза он увидел слева нескольких товарищей, но очередная воронка вновь их разделила. Больше из пыли он ничего не выцепил. Впереди показался окоп, и он, ускорившись, юркнул в него. Над головой засвистели пули, но Сайтаму это уже мало волновало: главное — он теперь в безопасности. Справа и слева то и дело появлялись новые люди: его смена, минуя открытую местность, подтягивалась к позициям. — Ну, чего расселись как девчонки!? — раздался едва различимый голос командира. — Подъем! По позициям! Сайтама резко встал и, поудобней перехватив автомат, пополз на голос. В стенку окопа попал снаряд, но укрепления выстояли, и он, стараясь не обращать на это особого внимания, двинулся дальше. Заняв удобную позицию, он слегка высунулся и осмотрелся. Судя по всему, враг не спешил атаковать: все пространство перед ним было испещрено воронками и трупами в коричневой, как у него самого, форме. С противоположной стороны доносились звуки канонады. — Вот бы укрепления выдержали, — тихо сказал он саму себе. — А дальше мы их остановим. Только бы выдержали... Но укрепления его не услышали. Спустя пятнадцать минут тут и там по стенкам пошли трещины. В нескольких десятках метров от него от очередного снаряда обрушился блиндаж. И командир то ли от страха, то ли от отчаяния, сиплым голосом прокричал: — В атаку! И они пошли. Что им оставалось? Умереть от снаряда в поле или окопе; Сайтаме не нравились оба варианта, но выбора ему, впрочем как и всегда, не оставили. И он, стиснув автомат и истошно закричав, выскочил из окопа на удивительно белый снег и побежал. Пули засвистели со всех сторон. Канонада тоже не стихала. Несколько раз он падал, затем снова поднимался и бежал. Бежал, пока не достиг середины поля, где, выругавшись, немного притормозил и выстрелил очередью по вражеским позициям. Раздался крик. Чуть поутихла канонада. Из-за укреплений показались синие головы вражеских солдат. Сайтама нырнул вправо, перекатился и снова прошелся очередью по их позициям. Несколько голов скрылись за укреплениями, другие, напротив, перемахнув через них, ринулись на него. *** Сайтама неподвижно лежал на спине. В ушах до сих пор звучал гул множества выстрелов, в висках пульсировало, а в мозгу крутилась всего одна мысль: он все еще жив. Впрочем, радоваться ему не приходилось: вокруг него, насколько он мог видеть в полумраке позднего вечера, сидели такие же, как он, офицеры, а из-за лиственничной резной двери доносился приглушенный, но все же отчетливый звук до боли знакомой неприятельской речи. Когда голоса стихли, в двери заскрежетал ключ. Дважды щелкнул замок, и в непозволительно ярком проеме показалась высокая фигура в синем кителе. — Ну, кто следующий? — произнесла властным голосом фигура. Ответа не последовало. Вошедший обвел взглядом сидящих в помещении мужчин. — Ты, — он указал на Сайтаму, — поднимайся. Руки за спину. Без шуток. Следуй за мной. Стоило ему пересечь порог, как руки перехватили грубой веревкой. В глаза ударил свет, так что ему пришлось прищуриться. Офицер дал ему несколько секунд привыкнуть и, приставив к боку пистолет, повел его куда-то вглубь на удивление богатого дома, в который их, судя по всему, привезли акурат после сражения. Стены украшали картины, пол коридора покрывал пушистый ковер. Откуда-то из глубины дома пахло курицей и яблоками. И Сайтама, три года живший среди бесконечной войны, никак не мог понять: как среди этой седой, холодной зимы можно достать что-то теплое, вроде яблок. Но долго думать ему не дали. Офицер, остановившись у красивой, украшенной веточкой омелы двери, сказал несколько слов на своем языке. Последовал краткий ответ, и пленника впустили внутрь. За массивным дубовым столом, полном кип исписанных бумаг сидел молодой человек. Как и все в их армии, он носил синий китель. Плечи юноши украшали ярко-желтые, еще совсем новые эполеты. Лицо, совсем еще юное, казалось печальным, но в глазах, почти таких же желтых как эполеты, будто горел огонь. — Итак, — продекларировал он, — назовите имя, возраст, ранг в армии. — Сайтама, двадцать три года. А ранг вы и так, наверно, знаете. Мы погоны не успели снять. Командир кивнул. — Я — Генос, — отчеканил он. — Полковник Генос. Вы — мой пленник. Через два дня вас отправят в лагерь для военнопленных. Сайтама грустно улыбнулся. — Что толку? — отстраненно спросил он. — Все равно помирать. Спасибо за оказанную честь, — он снова улыбнулся. — Полагаю, на этом все. Полковник кивнул и что-то крикнул караульному. Тот, взяв Сайтаму за локоть, вывел его обратно в коридор, и спустя три минуты он снова оказался в полумраке, как ему показалось, гостиной, среди других заключенных. И все же, что-то в глазах полковника было не так. Он долго думал, но так и не смог понять, что же его смутило. Вскоре он провалился в глубокий сон. *** Отец кричал, плевался слюной и гнался, гнался за ним, то и дело тряся толстым кожаным ремнем. Мальчик плакал и все старался убежать куда-нибудь, что, впрочем, у него плохо получалось. Вскоре отцу надоело орать, а мальчик, потирая синие от ремня руки, юркнул за забор и помчался вниз по узкой улочке, прочь от родительского дома. Здесь они оказась совсем недавно. Похоронив жену полгода назад, отец решил развеяться, привести мысли в порядок и, собрав чемоданчик и прихватив сына, уехал на время отпуска как можно дальше от дома. Мальчик не знал, куда его привезли. Но обилие фруктов, соленый запах моря и множество пестрых лавочек ему определенно нравились. О цели путешествия он не спрашивал. Он вообще редко говорил с отцом, и большинство этих разговоров сводились к тому, что мальчик был в чем-то виноват. Поэтому, как только появлялась хоть небольшая возможность улизнуть, он непременно ею пользовался. И несмотря на отсутствие друзей или хотя бы знакомых, он справедливо считал, что гулять по окрестностям веселее, чем сидеть дома. Порой ему везло: сердобольные женщины, видя на улице ребенка, угощали его чем-нибудь. А особенно щедрые могли и подарить какую-нибудь игрушку. За такую игрушку ему как раз недавно досталось: затворник-отец решил, что мальчик ее украл и, не слушая ровным счетом никого, решил преподать ему очередной урок. — Подумаешь, — бросил мальчик, пнув попавшийся ему под ногу камень. — Скоро я вырасту, и тогда посмотрим. Он снова пнул камень. Тот, отскочив от забора, улетел куда-то в раскидистый куст акации. — Ай, — донеслось из куста. Мальчик остановился. Вскоре на дорожку вылез ребенок, чуть младше его, и, потирая локоть, недовольно буркнул, — больно же! — Прости, — выдохнул мальчик. — Смотри куда пинаешь! — не успокаивался малыш. — Может, ты еще и драться любишь? — он с недоверием покосился на мальчика. Тот, проследив его взгляд, вздрогнул и быстро замотал головой. — Ладно, — смягчился малыш. — Как тебя зовут? — Сайтама, — ответил мальчик, слегка потупившись. — А тебя? — Это не важно, — малыш отвел глаза. — Давно в этом городе? — Неделю, — признался Сайтама. — А я, представляешь, всю жизнь! Сзади послышались шаги. Дети обернулись. Нервно куря сигару, к ним двигалась высокая фигура отца мальчика. — Это за мной, — грустно сказал он. — Тогда пока, — улыбнулся малыш. — Мы же еще встретимся? — Сайтама, чуть не плача, взглянул на нового знакомого. — Обязательно. И тогда я назову тебе свое имя, хорошо? — Сайтама кивнул. — Ну, пока. Тебе пора идти. И он пошел. Взяв отца за руку, он двинулся обратно по узкой улочке. Вскоре он обернулся и взглянул туда, где раскинул свои ветви куст акации. Рядом с кустом стоял маленький мальчик, махающий ему рукой. Лицо малыша уже было почти неразличимо, но все же одна деталь, казалось, запомнится ему навсегда: из-под небрежно подстриженной соломенного цвета челки на Сайтаму смотрели два пронзительно-желтых глаза. Офицер в коричневой шинели вздрогнул и проснулся. По виску стекала струйка холодного пота. *** Его снова окружал полумрак. Только на этот раз среди полумрака были отнюдь не товарищи. Сайтама сидел в комнате, оборудованной для допросов. Вокруг него крутились двое солдат в синей форме. Где-то за тонкой перегородкой, в освещенном тусклой лампой пространстве, некто стенографировал его слова, но, в целом, работы у стенографиста было мало: застрявшие в Городе год назад солдаты мало что могли сказать о делах командования, даже если бы захотели. Судя по разговорам солдат, которые удавалось уловить Сайтаме, многие с нетерпением ждали эшелона, чтобы наконец-то сбежать. Одни хотели бежать из плена, другие из армии, а третьи, самые отчаянные, на тот свет. Сайтама же не относился ни к одной из этих групп. Он устал. Устал от войны, от приказов, от скудного пайка, состоящего из безвкусных галет и воды, устал от зимы, от Города и просто хотел тишины, которую ему, судя по всему, никто не собирался предоставлять. Солдат снова спросил у него что-то. Сайтама по привычке мотнул головой. Солдат выругался, но, как ни странно, продолжать допрос не стал. Пленного подняли за руки и медленно повели к двери. В голове снова мелькнул образ маленького мальчика, некогда повстречавшегося ему в далеком мирном городе. Много лет после этого он мечтал, как встретит его вновь на той же улочке, под той же акацией, но отца не стало, и шефство над ним взяла престарелая соседка. А дальше... Дальше все было серым, как небо перед дождем: кадетский корпус, академия, бесконечные части. Он так и не смог уехать, не смог исполнить единственное обещание. На душе стало тяжело, как никогда. «Неужели, — думал Сайтама, — неужели я так никогда и не увижу того мальчика? Неужели так и умру, не узнав имени...» Дверь в допросную закрылась. Он снова оказался в ярко освещенном коридоре. «А пропади оно все! — разъярился Сайтама. — Пропади этот штаб, солдаты! Пропади пропадом эта глупая война!» В голове снова мелькнул образ малыша, и Сайтама как никогда осознал: вот он, конец. Сердце неприятно защемило. В уголках глаз защипало; чтобы не заплакать, он закусил губу. Мимо промелькнула коричневая шинель: еще одного ведут на допрос. Скоро эшелон. Скоро... Сайтама истошно закричал. От шока сопровождающий его офицер вздрогнул и на секунду потерял бдительность. Этого хватило: Сайтама развернулся, лбом ударил конвоира и, когда тот начал падать, рванул вперед. Казалось, он бежал как никогда быстро. Впереди стоящий солдат было потянулся у кобуре, но Сайтама налетел на него, сбив с ног, и ударил ногой куда-то под ребра. Солдат пискнул и замер. Беглец снова поднялся и, что было мочи, помчался дальше. Мимо просвистела пуля, вторая оцарапала щеку, но, пригнувшись и петляя змейкой, Сайтама все же обошел еще двоих. Впереди показалась большая, обитая утеплителем дверь. В груди снова что-то защемило, но на этот раз чуть более радостно. До выхода оставалось не больше десятка шагов, когда раздался очередной выстрел. Сайтама упал. Первое, что он почувствовал, оказавшись на полу — нечто теплое и мокрое пропитало ему майку, а затем и рубашку. Потом пришла боль. Он хотел выругаться, но изо рта вырвался лишь приглушенный хрип. — Что тут происходит? В суматоху ворвался полковник. Растолкав подчиненных, он подошел к Сайтаме. Внимательно осмотрев пленного, он склонился к нему и чуть слышно произнес: — Есть последнее желание? Ты умираешь. Собрав остатки сил, Сайтама посмотрел на врага. Перед глазами все расплывалось. Сколько он ни пытался, он так и не понял, где кончается китель и начинается лицо. Но, несмотря на это, ему все же удалось различить одну деталь: два пронзительно-желтых глаза, смотрящих на него со смесью разочарования и скорби. — Имя, — прохрипел Сайтама, — Я все-таки его узнал. Он улыбнулся. Полковник закрыл глаза. — Да, — прошептал он. — Не знаю как, но мы обязательно встретимся вновь. Сайтама уже не слышал его. *** Война кончилась несколько месяцев назад. Постепенно все стало приходить в норму. Граница отодвинулась на несколько сотен километров от столицы, поэтому армейских, не зависимо от звания, уважали и любили. Вместе с весной в Город пришли и новые жители. В старой квартирке, некогда до неприличия чистой, обосновался отставной полковник. Гостей в своем доме он не жаловал, кроме одного: часто по вечерам на чай заходил высокий, налысо выбритый молодой человек. — Наверно, у меня дома уже цветут акации, — непривычно тепло бросил Генос. — Наверно, — кивнул гость. — Надо будет непременно туда вернуться. В очаге веселыми искорками догорала коричневая окровавленная шинель.