Багряные звезды

Ворин рос на учениях Мефалы и — совсем немного, мать помнила их куда хуже, — альмсиви. С раннего детства он знал, что мир вокруг полон насилия и жестокости, и за все в этом мире следует бороться. Если хочешь есть — отними еду, вырви из чужих пальцев. Если хочешь безопасности — заставь других уважать твои границы. Если хочешь выжить — учись лгать, подставлять, предавать, учись чувствовать чужую силу и чужую слабость… Что делать, если хочешь свободы, его мать не знала. Она вообще мало что знала, кроме того, что за все желаемое стоит бороться — и за каждую обиду мстить. И не замечать ни чужие слезы, ни чужие мольбы — потому что боги, жестокие и почти-справедливые, дали смертным право ненавидеть и осуждать. Ворин хорошо усвоил этот урок — и закрепил огнем. Напоминание на его лице выжгли. Ворин не мог отомстить Марети, когда был ребенком и подростком — рабу не позволено даже мыслить об укусе хозяйской руки. Ворин не мог отомстить Марети сразу после побега — его раненное, слабое, едва получившее протезы тело могло предать в любое мгновение. И когда он только вернулся в Морровинд — тоже не мог отомстить. У него не хватало влияния, денег, знаний на это. И свободы — от чужих ожиданий и надежд — не хватало тоже. Когда воюешь за целостность собственного рассудка, не до идеальной мести. И Азура, и Шармат, и природа хортатора попили немало его крови — и даже голоса других-него, прежде тихие и ненавязчивые, не раз и не два пытались заглушить его истинные желания. Но это не значит, что он позабыл о мести. Мысли о ней, горько-сладкой, идеально просчитанной, согревали его холодными ночами и вели за собой в часы тьмы. Поэтому он собирал информацию, копил деньги, просчитывал варианты, создавал десятки личин — и ждал подходящего часа. И дождался. Его бывший хозяин, Давур Марети, овдовел еще до того, как Ворин сумел сбежать. Тот помнил его жену — жестокую, истеричную, слишком легко меняющую настроение, — и тихо жалел, что не сумел до нее добраться. Вскрыть ее горло, превратить ее острый, лживый язык в красивый анвильский галстук… было бы хорошо и красиво. Но — не судьба. Ворин не хотел бы убивать Давура так рано — он хотел убить его позже, когда многие из Марети уже умрут, когда чужой страх будет так силен, что желчь смешается с кровью… Но не сдержался, не смог остановить себя, не смог отпустить попавшую в руки жертву. Давур Марети умер мучительно — и все же недостаточно мучительно. Он не страдал, не дрожал в страхе долгие месяцы, не проливал слезы над могилами друзей, слуг и близких. И даже то, что Ворину удалось подбросить сожженное мясо на кухню и добиться его подачи на стол, не слишком утешило. Если бы мертвые действительно могли вернуться по воле смертных, Ворин бы воскрешал его — и убивал бессчетное множество раз. Но кому как не ему знать, что воскреснуть способны лишь боги. Ворин, конечно, под видом нанятого слуги насладился ужасом на чужих лицах... но ему мало. Ему никогда не будет достаточно. Месть роду Марети только начинается, а ему уже мало. Давур Марети легко отделался, но такую ошибку Ворин больше не совершит. Отныне он спокоен и хладнокровен — и никогда не планирует повторяться. Он уже решил, что дочь и новая жена Давура будут мучаться не телом, но духом. Может быть, он даже не убьет их сразу. Может быть, он пощадит их, чтобы вернуться в самом конце и забрать их жизни — или еще раз раскрошить их хрупкие души в пыль. Он еще думает над этим. По крайней мере, Ралсин Марети, его первая женщина, его бывшая хозяйка, его кузина останется жить до самого конца. А жена… Ниесса Марети станет черновиком — у Ворина слишком много противоречивых идей, чтобы выбрать для Ралсин что-то одно именно сейчас. Он знает лишь одно: он сделает все, чтобы подвести их обеих к черте безумия. Хортатор не может не вести за собой — и не важно, к вечности или к забвению он движется. Он — истинный хортатор. И он заведет род своего отца в алчную пасть Обливиона.