Месть порождает страдания. Любовь Аксёнова
Слишком грозный мир, невыносимый, жестокий, дурацкий и гадкий. Чертовский, твою же мать! Вроде бы и солнце светит, птицы что-то трещат, а тепла нет. Успеха нет. Сострадания нет. Счастья нет. Да и справедливости тоже нет. Я жив, но меня нет. Ничего уже нет и не будет никогда. Снова холодно, погода не радует, да и никогда уже не обрадует. Бездумно брожу по улицам этого тупого города, уже поздно слишком, не видно ничего, мгла одна и страдания, которые заслужил. Не всегда мажорам купаться в долларах и наркоте, когда-нибудь придётся и в дерьме поплавать. Сука… Какая же ты мерзкая и несправедливая, жизнь, порождающая людскую боль. За что? Неужто тебе так нужно издеваться над жалкими и тупыми? Сука ты, сука. Заебался я. Каково же это проснуться на больничной койке, всё ещё отходя от наркоза? Каково услышать противное и резкое «к сожалению, мы не смогли спасти вашу коллегу»? Хуево, сука. Коллега, строгая и неприступная, с глазами, в которых бушует море, лишь под конец оно успокоилось, она ушла, Вика, Родионова, моя Родионова ушла. Её нет больше. Нет! Все, кто дороги были, погибли. Именно погибли, а не сдохли. Сдох Аркаша Ипподром, хотя у меня ненависти к нему нет. Странно, да и к убийце матери нет злости, только жгучее желание всё забыть и просто исчезнуть, словно не было ни Фишера, ни ошибок отца, никого. Я жив, однако я сдох. И что, справедливость восторжествовала? Да нет её, справедливости, нет. Гнался я за ней, отомстил, но месть «одарила» новыми страданиями. Разве не сука? Сука. Я хочу исчезнуть, правда, не могу. Потому что я нужен Вике, ещё одной Вике, её Вике, маленькой и беззащитной, над которой вечно склоняются заботливый Артём и рыдающая Аня, чей взгляд мертв, но это временно, ей есть для чего жить, куда стремиться. У неё Вика есть, а у меня только её мама была. Но это не отменяет того, что я нужен дочери Дани, у которой нет родителей, есть только глупые тётя с дядей и виновник всех бед. Единственное, что обрадовало, так это то, что эти двое взяли опеку над малышкой, Жека помог. Последний безмерно рад и счастлив, наследника ждут, Нинель порхает по салонам и магазинам, в то время как её муж тихо скорбит. Ему также больно. Пряника нет, доблестная начальница умерла, Королёв тоже мертв. Самое отвратительное, что в гибели Вики и бывшего соперника виноват я, охреневший мажор, который поломал столько судеб. Ненавижу себя и справедливость свою ненавижу, как и она, подобная мне, чьё существование разбилось вдребезги. Я пришёл и отнял всё, теперь же я здесь, а Катя там, в одиночной камере, где пахнет сыростью, в глазах уже не плещется тот любимый сладкий кофе, во взоре поселилась тоска и опустошённость. Когда увидел Игнатьеву, то едва ли не пустил пулю лоб. Не та Катюха, ещё жива, однако уже находится в могиле, где ждёт лютый холод. Я ненавижу себя и свою гребаную справедливость, но её даже за смерть Родионовой не могу уничтожить. Виноват я, страдают все. Папаша играл в свои игры, предали друга, а тот не смог простить. Все твердят, что дети не отвечают за ошибки родителей. Пиздите вновь и вновь, ложь всё это, хотя вся планета заполнена лживыми дебилам, только вот среди таких можно отыскать верных и настоящих. Я почти сдох, в то время, как бывший гражданский муж Вики утоляет горе в виски. Сломлен Валерий, сломлен. Сука, он тоже поплатился. Я устал, устал до того, что сейчас хочется отправиться к ней на могилу и лечь рядом. Родионова, согрей хоть в последний раз! Увы невозможно, задолбало всё. В голове всё ещё крутится фраза беременной женушки Аверьянова, гласившая, что я не сделаю никого из обеих счастливыми. Права она. Только любил я их двоих, не больше и не меньше. Просто любил, а потом погубил. Одна обрела покой, а другая захлёбывается в одиночестве, неродной папочка предал, убил мать, биологический родитель отобрал всё, желая отомстить. Я убил её отца, а та хотела застрелить нас обоих, однако ушла другая, остался я. Верно сказала Катя, что нет никакой справедливости. Месть же сжирает изнутри, забирает без остатка, потом душа подыхает, остаётся оболочка и не более. Сука. Ненавижу, но не их. Себя. И почему так много всего дурного в этом гребаном бытие? Почему сейчас бывшая богатенькая дочурка своих родителей просиживает сутками в помещении с решетками на окнах, а я разгуливаю по улицам, которые отдались осени. Осень ненавижу, жизнь эту ненавижу, себя тоже не прощу, но почему-то её, отнявшую у меня Вику, не могу ненавидеть. Замкнутый круг, Игнатьева тоже возненавидела мою справедливость и месть, однако меня не смогла вычеркнуть. Мне же вовсе не легче, хочу заснуть и не просыпаться никогда. Жажду этого, вот только не смогу. Я нужен маленькой Вике, имя которой дала нерадивая родственница. Крохотная Виктория Даниловна, в глазах у которой мелкое озеро, да ямочки на щеках. Счастья комочек, ребёнок, суливший добро. Не знаю, возможно, она хоть когда-то меня возненавидит, тогда это будет самым заслуженным наказанием. Ненавижу и себя, и тебя, жизнь, сука ты подлая. Любил обеих, всё выбрать не мог, в итоге же уничтожил и ту, и другую. Сначала одной говорил, что всё образуется, затем метался между смертью и нынешним миром, крепко сжимая руку иной, которую обещал никогда не отпускать. Обещал и не выполнил, а Данила всё же слово сдержал, забрав любимую к себе. Свободны, души наполнены лёгкостью. Мы же сдыхаем изо дня в день. Не знаю, что будет дальше, когда же решится этот вечный вопрос. Я побеждён, растерян, растоптан, вечная мгла и холод пронизывают тело, а ветер с едкостью «повествует» о моей жалкости. Ничтожен и брошен, завтра вновь загляну к некогда счастливой Катерине, попытаюсь промолвить никчёмное «прости», после же вернусь к Вике, маленькой, хрупкой и нежной, но перед этим обязательно навещу её мать и отца. Самое же хуевое, что нет никакой радости, вроде бы Фишер сдох, однако внутри что-то шепчет о том, что я убил палача, который на самом деле был жертвой. К сожалению, это не сказка, и все здесь наказаны, везде стоит печать ярко-красного цвета, на щеках застывали слёзы женщин, а во взглядах сгорел прежний азарт. Эх, сука, вот он, привкус той самой «победы», меня раздирает всего. Я родился, чтобы сдохнуть. Мне очень жаль, но банальными фразами вину не искупишь, каждую ночь смотрю один и тот же кошмар: Катя стреляет, с ненавистью оглядывая обстановку, сначала падает Родионова, затем медленно оседаю я, сжимая ещё тёплую ладошку в своей мерзкой лапе, губы произносят последнее нежное «Вика», а перед глазами проносятся обрывки нашей былой истории. Сейчас знаю уж точно, что я никогда не должен был появиться, не понимаю, есть ли следующая жизнь, однако я жажду исчезнуть и всё забыть. Загвоздка в одном — я не смогу раствориться, а руки будут в крови. Когда-то Вика станет взрослой, и вся семья Родионовых будет посещать могилки родителей. У дочери двух ментов будет двойная фамилия, как бы вечное напоминание об ушедших и таких родных людях. Ненавижу всё это, но любил я двоих: и ту, и другую, вторая же погибла, а первая всё ещё сдыхает, борясь с остатками этой чёртовой жизни. Мажорами не рождаются, ими становятся, я же ненавижу всё это дерьмо. Где-то звучит прощальная песня, а я же просто хочу исчезнуть навсегда. Увы, я уже обречён, как и она, простая Катюха, глаза которой выражают усталость, смешанную с отчаянием, истерзаны губы, а тело всё ещё хранит мои прикосновения. Я помню аромат её волос и нежную кожу, теперь же мы выброшены в эту грязь, светлого нет и не будет. Прошу, дайте мне подохнуть поскорее. Я заебался, а их же нужно было беречь. Вот он, конец всей чёртовой мести, честного же в жизни как не было, так и нет. Сука, ты сука, мелкая, подлая и слишком колючая. Довольна? Я возненавидел себя и свою справедливость. Захлебнись же теперь! Но почему всё-таки они, а не я? Родился, чтобы сдохнуть.