*Рим, где ты? Ты был со мной. Сегодня ты тюрьма, а я — пленник. Рим — древний город, А теперь — древняя реальность. Ты не замечаешь меня и не знаешь, как меня огорчаешь. Но небо дождём проливается над городом…
18 апреля.
Насильно мил не будешь. Но в моей ситуации карты легли так, что фраза немножко поменяла суть. Я влезла в болото с дёгтем, где сама же себя топлю. Никто не тянул меня за язык, никто не заставлял произносить тяжёлое «да», никто не забирал у меня право выбора. Я справилась сама. Я сама решила, что всем так будет лучше. Счастье осталось далеко позади. В ближайшее время мне его не видать как собственных ушей. И всё же, оставшись за моей спиной, оно напоминает о своём существовании лёгким покалыванием в лопатках. Словно там когда-то были крылья, а сейчас их обрубили, и глубокие раны только-только покрылись тоненькой белой корочкой. В последние дни я отчётливее ощущаю каждое прикосновение, каждое дуновение касающегося кожи ветра. Я чувствую, как кожа покрывается сотней мурашек, когда в соседней комнате открывают окно. И все шрамы, все незажившие ссадины и оставленные следы загораются прошлой болью. Моё тело пылает, и я не знаю как это остановить. Я ничего не могу сделать. Я просто пытаюсь вытерпеть. Мы ехали молча. Никто не решался задать вопрос, крутящийся в голове у всех. Почему я не поехала с Егором? Все то ли перенервничали из-за деда, то ли боялись разозлить меня ещё сильнее. Хотя я не знала, что может быть выше той злости, какую я испытала сегодня. Но злость отошла на второй план, уступая место привычному, сводящему с ума страху. Страшно теперь вдвойне. Егор, ставший мне мужем и не помнящий того, что сделал, и Женёк, видящий мои шрамы. И если за первый страх я могу некоторое время не переживать, то за второй я трясусь как кленовый лист. Этот высокий, худой парень едет в машине перед нами и, я уверена на все сто, исследует мои странички в социальных сетях. Он будет рыть и узнает. Упёртый баран. А Егор — чудовище. Отвратительное, грязное животное, потакающее своим диким потребностям. Это чудовище, от которого я бегу со всех ног, которое ненавижу и презираю всем существом и которое второй раз переворачивает мою жизнь с ног на голову. Но я не хочу, чтобы он знал, что он чудовище. Пусть это знаю только я. Пусть из всего его окружения, близких друзей, родни и знакомых только я знаю, какой он моральный урод и на что он был способен до аварии. Я приьерегу это, чтобы в один момент ударить по нему с такой силой, какую он во мне пока не подозревает. Егор: Ты уже переименовала меня на мужа? Идиот. Ну почему мне попался такой тупой мужик? За какие грехи? Сколько раз ему вдалбливать значение слова «фиктивный»? Там что, такой крохотный мозг? Я: Фиктивного. Егор: Это временно. Я: Куда мы едем? Егор: Праздновать. Мама собрала кучу народа. Нам придётся поулыбаться. Я: Я не буду улыбаться. Егор: Тогда все скажут, что я обидел свою женушку. Так ты и обидел. Только ты забыл. Егор: На самом деле мы заедем на пять минут. Нужно сделать несколько снимков для журналистов. Я: Я не знала что они будут. Егор: Устала? Я посмотрела в зеркало на сияющее от счастья лицо отца. Несмотря на внезапный и не очень радостный приезд деда, мой отец сверкал ярче любого алмаза, улыбался так, что белизна зубов освещала наш путь на много километров вперёд. Разве я могла своей усталостью в один миг закончить такое счастье? Я: Нет. Отпразднуем. Егор: Мы сделаем пару фоток и уедем. Я: Сделаем всё, как положено. Егор: Мы уедем. Я: Нельзя. Егор: Мне напомнить, где ты была несколько часов назад? Я: Мне напомнить, что ты фиктивный и не можешь мной командовать? Егор: По хорошему, ты должна была оставаться в больнице! Я: Действую по плохому. Взялся тут умник, видите ли. Беспокоится он за меня. Уж лучше за себя беспокойся, Егор Крид. Я стану твоим кошмаром. Егор: Не кидайся пафосными фразочками. На меня не действует. Мы уедем домой и точка.18 апреля.
Роскошнее этого места только Кремль. Его мама не на шутку перестаралась. Наверняка ее глаз до сих пор дёргается от того, что мы отказались от лимузина. И скорее всего, руки сами собой тянутся к моей шее, потому что я села в другую машину. Как же будет эта воспитанная, благородная дама объяснять журналистам, что муж и жена приехали раздельно? Егор как-то странно вылетел из автомобиля и ринулся проявлять галантность, открывая для меня дверь. Да боже мой, я не гордая, у меня есть функционирующие руки, я в адекватном состоянии. Не нужно со мной так любезничать. Он также протянул ладонь, какую я собиралась демонстративно проигнорировать, но не получилось. Вспышки камер ослепили меня и мне просто пришлось схватиться за руку Егора, чтобы не упасть обратно в салон от неожиданности. В глазах замелькала сине-фиолетовые кружки. Голова загудела. Приготовившись к вопросу Егора «в порядке ли я?», я готова была ответить «да». Но он ничего не спросил. Я почувствовала, как он положил руку на мою голову и притянул к себе. Нос уткнулся ему в грудь. От резких движений заныла шея. Было очень громко. Голоса, посторонние звуки улицы, музыка — всё смешалось в неразборчивую массу. Я ничего не понимала. Егор повёл меня вперёд. Отовсюду шёл запах дорогих, пресных духов. С каждым шагом становилось всё хуже. Я задыхалась ими. — Очень плохо. — пробубнила я в рубашку Егора. Опять тишина в ответ. И хотя стоял невероятный шум, я уловила его молчание. Я знала, что он не проигнорировал мои слова. Я знала это, потому что теперь он немного опустился, чтобы моя голова смогла достать его плеча. Егор шёл на полусогнутых коленях, а я презирала его за это. Эти мелкие детали, которые он делает неосознанно и даже в некоторые моменты не замечает, дёргают во мне что-то, пробуждают Сашу, которая мечется внутри, стучит со всей дури во все стены и кричит: отвернись! оставь! уйди! исчезни! Другая рука помогла мне подняться по ступенькам. И хоть на пять минут я забыла про него, вот он — Женёк. Женёк, готовый испортить всё, что только можно. Эта длинная чёртова палка, лезущая в мои колёса. — Не упади, а то поранишься. — тихонько шепнул мне парень и прошёл вперёд. — Это кошмар! Не успела я прийти в себя, как мама Егора впала в дикую ярость и чуть ли не рвала мою плоть зубами. Она зашла самой последней и кричала так, будто мир рухнул, а виноватой была я. — Олег Иванович. — Егор, предчувствуя надвигающуюся бурю, обратился к членам моей семьи, — Я прошу вас, проходите в зал. Все уже собрались. Мама, пытающаяся возразить подходящим словом и остаться, была перехвачена отцом, который в непринуждённом счастливом танце повёл её в зал. Дяди последовали за ними. В конце дверь закрылась Полиной. Мы остались втроём. — Позор! Она никогда не успокоится. — Ты слышал, что они говорили?! Никогда. — Наша репутация. Наш статус. Наша семья! — Что такого ужасного случилось, мам? — Егор подошёл ко мне. — В каком состоянии она вышла! Ужас! Я молчала, когда она сменила платье! Ага. Как же. Молчала она. Да она рвала и метала. Я помню, когда она впервые увидела меня в новом платье. В ушах звон ещё не утих от крика. — Я молчала, когда она отказалась от лимузина! Не «она», а мы. Егор тоже был против. Но статус «сы́ночка» закрывает ей глаза на все его промахи. — Я молчала, когда она отказалась от пышного бракосочетания. Но хотя бы тут она действительно промолчала. Возможно она не хотела видеть посторонних на церемонии. Или не хотела, чтобы кто-то ещё видел, как её изумруд говорит «да» такой как я. — Но есть предел. Где цветы? Я забыла про них. Они остались в машине. Это конец. Марина Петровна напоминала мне про них каждые две минуты. Но мы ехали в разных машинах, где никто не жужжал мне на ухо, не давал советов, не передёргивал едким словом и где я напрочь забыла и про свекровь, и про букет. — А я скажу где они. Они в машине! А почему они там?! Потому что их не взяли! — Мам, пожалуйста. Не сегодня. — А с лицом что?! Улыбаться не научили! Шла, как с похорон. В Егора вжалась, как собака испуганная! — Мама! — Что «мама»?! Что?! Попросили по-человечески всё сделать. Вежливо всё объяснили. Но не понимает человек, не понимает. Что мне делать? — Да в самом деле! — я взяла своего муженька, подтащила к двери, через которую мы перешагнули недавно, поправила его нелепую бабочку и открыла её. Ногой правда, но кажется никто не заметил. Некоторые журналисты укладывали камеры и собирались уезжать. Но большинство из них остались, разбредясь по территории как муравьи, в ожидании вечера, когда пьяные дамы и господа будут шатаясь покидать банкет. — Улыбайся, муж. — растянув губы, я пнула Крида в бок. — Что ты делаешь, жена? — прошептал он, улыбнувшись. — Спасаю свою нервную систему. И опять они закричали наперебой. Я пыталась услышать хоть один целый вопрос, но мои уши улавливали только обрывки разных фраз: «кто», «сделали предложение», «разве настоящая», «была против», «семья недавно», «лейбл», «год счастливы», «пережили», «ваш отец». «Ваш отец». Интересно, а Егор выяснил, что случилось с его отцом? Почему он не приехал? Что с ним? Где он? — Горько! — выкрикнул один из журналистов. Там стоит разгневанная Марина Петровна и пристально следит за моими действиями, тут массовое сборище газетных крыс с фотокамерами, делающими фото каждого нашего вздоха. Я… Опять нет выбора? Я… Я не могу. Даже под гнётом таких двух факторов. Я… Никак. Не получится. Я просто не… — Егор! Сын мой! — сквозь толпу прорывался мужчина, — Егор! Это был крупный человек в брюках и джинсовой куртке. Я не сразу признала в нём Николая Борисовича, отца Егора. Скорее он походил на случайного любознательного незнакомца. Мужчина почти что раскидывал людей перед собой, освобождая путь. Егор перекинулся через перила и прищурился, пытаясь разобрать откуда доносится звук. Он точно искал человека в строгом чёрном смокинге и даже не обращал внимание на других. Когда же он всё же заметил отца, то сбежал по ступенькам и обнял его. Николай Борисович ответил на объятие скупо. Он почему-то всё время смотрел на меня. — Приношу свои извинения. — уголки его губ приподнялись для ближайшей камеры, — Опоздал. Каюсь. С вашего позволения, украду своего сына и невестку для поздравлений. — Ты где был всё это время? Поднявшись наверх, Николай Борисович отстранился от сына, сильно взял мою руку и завёл внутрь, плотно закрыв дверь и задёрнув штору. Марина Петровна явно не ожидала приезда мужа. Николай Борисович, не обратив внимания ни на жену, ни на сына, посмотрел на меня и, закрыв рот рукой, тяжело выдохнул. — Я понимаю, они, — он указал рукой на свою семью, — идиоты. Но как ты согласилась — я не понимаю. — Коля, послушай. Мы про… — начала Марина Петровна. — Тебе лучше молчать. Лучше молчать. — настоятельно посоветовал муж. — Ты… Я боюсь сказать тебе много лишних слов. Я скажу их тебе, но не сейчас. — В чём мама виновата? В чём я виноват? — Егор искренне старался понять отца, но не получалось. — Твоя мать… — мужчина усмехнулся и опять выдохнул, — В чём виновата? Если бы не твоя эта недавняя авария, я бы тебе всё рассказал. Марина Петровна напряглась. Никогда не видела её в таком состоянии. Она будто боялась, что с языка Николая Борисовича случайно сорвётся ненужное слово и их семья разрушится. Но по виду Николая Борисовича с полной уверенностью можно утвердить, что случайных слов нет. — Ты знал про аварию и не приехал?! — Твоя мать знает, почему я не приехал. Полина знает. — Сын попал в аварию и чуть не умер! — Ты не умер. — А если бы умер? — Ты не умер! — Я мог умереть! — Прекрати ныть! — Я ною?! Ты даже не соизволил позвонить и спросить, в порядке ли я?! — Я о твоём состоянии знаю больше, чем ты. Мне каждый вечер отправляли отчёт из больницы. А теперь отойди в сторонку и подумай своей пустой башкой, почему я не приезжал. Может вспомнишь. Он приблизился ко мне и погладил по плечу: — Ты в порядке? Егор вопросительно обернулся на нас. Николай Борисович в шоке перепутал, кто из нас кто? Что происходит? — Всё нормально. — пожала плечами я в ответ. — Нет. Не нормально. Здесь всё не нормально. Ладно. Я отвезу тебя домой. — Домой? — Домой. Твои беспокоятся, наверное. — Все мои здесь. - озадачено сказала я. Николай Борисович резко развернулся к жене: — В смысле все её здесь? Вы что творите?!