Первый снег

Сегодня в аду выпал снег. Мелкие белёсые огрызки былых кружевных конфетти, жалкий плевок в пекло сквозь щербинку в зубах. Виллем поднял взгляд к тому, что должно было олицетворять небо. Безумно высокие своды пещеры уходили в бесконечность. Он никогда не верил в эти метафорические бездны, поджидающие внизу, в которые падаешь целую вечность. У всего существует предел, дно. Виллем на дне, он знает, о чём говорит или думает; в конце концов он всегда твёрдо стоял на ногах и не падал ни в какие бездонные ямы. Бездна - это лишь то, что сверху; их нет даже в чужих глазах. Снег шёл мутными небольшими комочками, словно кто-то наполнял пенопластом коробку, готовя к отправке что-то хрупкое. Или же это было из вредности, ведь все ненавидят откапывать что-то в белых гранулах, которые облепляют собой всё и годами не покидают квартир, коварно прячась по углам. Виллем никогда не любил ни пенопласт, ни снег; он никогда ничего не любил. Его никогда не существовало ни здесь, ни где-либо ещё, в любом пространстве и времени. Огонёк зажигалки смотрелся карикатурно маленьким и беспомощным на фоне красного буйства невидимых глазу огней. Адское пламя, инферно, у каждого было своим - в его глазах. Виллем видел лишь мутные отблески и слегка красный дым. Для кого-то это место было охвачено языками пламени, а кто-то здесь видел лёд, но Янсзону цветовая гамма напоминала ярость. Таким он видел мир, когда злился, непроизвольно разгрызая сигарету и потом плюясь табаком. Таким был мир при его жизни. Это было давно и неправда. Всех почему-то заботит, есть ли жизнь после смерти, но почему лишь единицы задаются вопросом, если жизнь до? Существуют ли они, или это просто иллюзия? Не выпадают ли они жалкими ошмётками снега на дно пещеры с красными всполохами тут и там? Карикатурно белая лавочка выглядела смешно среди абсолютной пустоты. Виллем думал, что ему не хватает фонарного столба, лампочка в котором стрекочет и мерцает, не справляясь с работой. Это напомнило бы о зимнем сквере, в котором он когда-то никогда не бывал. Не он помнил череду новогодних праздников, яркую иллюминацию в красноватой гамме и то, как эти отблески отражаются в до невозможного зелёных глазах. Он хотел бы сказать, что не помнит, в чьих именно, но многозначительно промолчал. В конце концов какой смысл разговаривать с самим собой, когда даже тебя самого тут нет? Снег продолжал идти, ложась неровным ковром на дно. Никто не встряхнул бы этот шарик, чтобы посмотреть, как снежинки полетят наверх, туда, где им самое место; снег не исчезнет в бездне, потому что он оттуда появляется. Виллем в этом был прав - наверху не бывает никакого дна. Разве что потолок, до которого ему чертовски далеко, почти что целую вечность. Чиркая зажигалкой, он выдавал мелодию. Его воображение легко дополняло её до концерта на пианино. Виллем утверждал, что не помнит ни название, ни композитора, но это было чистой воды ложью. У него всегда была великолепная память, позволяющая извлекать из недр прошлого удивительные мелочи; конечно, он знал, что именно пытается наиграть зажигалкой. Виллем просто не хотел упоминать это всерьёз. В конце концов это помнил не он, а кто-то совершенно другой, имеющий куда больше отношения к его жизни, чем он сам. Никакого Виллема Янсзона никогда не существовало. Это было так же закономерно, как отсутствие дна у верхушки колодца, и так же абсурдно, как падающий невесть откуда снег. Сотни и даже тысячи людей смотрели здесь совершенно разные вещи, и Янсзон отдавал себе отчёт в том, что он здесь не один, просто лично он никого не видел. Когда-то при жизни, когда весь мир был красным от застилающей глаза ярости, он вечно попадал на чужие фотографии. Сейчас он присутствовал в чьих-то мыслях, последних видениях, являлся агонизирующим людям в их бесконечных кошмарах. Но никакого "его" на самом деле, конечно же, не было ни здесь, ни сейчас, ни где-либо ещё в любой произвольный момент времени. Выпуская изо рта дым он смотрел, как тот не нарушает покоя крошечных снежных комков, этих катышек с холодного небесного свитера, этой перхоти с чьей-то божественной головы. Снег шёл независимо от всего. Снег не должен был здесь идти. На самом деле когда-то существовало множество вещей, которые не должны были случаться. Не должны были звучать инструменты в консерватории, не должны были смотреть куда-то в отсутствующую душу невозможно зелёные глаза, не должны были вырастать на могилах чёрные немофилы, и бабочки тоже должны были оставаться куколками, не создавая движением крыльев этих ужасных проблем. Виллема это всё никогда не касалось, ведь, как и сейчас, дым от его сигарет проходил насквозь, так же легко, как просачивался сквозь решётку в чужую комнату. Он не говорил, что всего этого совершенно не помнит. Но и не утверждал, что это всё было. Бесконечность над головой продолжала исторгать болезные снежинки. Они не таяли в огоньке зажигалки, не слышали мелодию и не умели читать мысли. Этот поток смутно напоминал Aporia crataegi. Это был самый обычный снег, иррационально вызывающий лёгкое отвращение. Виллем стряхнул пепел и потушил сигарету. Она не оставила на лавочке следов. Он всегда существовал бесследно. Вернее, не существовал вовсе. Возведя глаза к бездонному верху, он подумал ни о чём конкретном. Смутные воспоминания мельтешили в голове точками снежинок перед глазами. В какой-то момент Виллем решил перестать существовать окончательно. Внутренний голос шептал лишь одно: Я забрал бы у тебя всё, что ты любишь, если бы ты хоть что-то любил.