contract

      Вообще у Марка в последнее время совсем нет аппетита. Он много пьет воды и лишь изредка употребляет что-то нормальное. Организм, пожалуй, прекрасная штука — сам дает знать, когда в чем-то нуждается, или же наоборот. Марк не чувствует нервозности и страха, просто пытается сформировать внутреннее противоречие в тугой комок. Комок, который стоит винной пробкой в горле и почти не дает дышать. Иногда его губы синеют настолько, что он лишь едва ими шевелит. Он умоляет самого себя о пощаде и милости. Умоляет перестать зацикливаться на том, что никогда не будет ему принадлежать, и что навечно запечатано чужим именем. Любовь Перта – сладкий мед и наркотик. Любовь Перта – изумруд среди грязной золы и райское наслаждение. Но для Перта все в порядке вещей — он не замечает волшебство Марка и его агатовых глаз. Он не замечает его блеклый нуар и синих звезд, что сияют почти невидимым светом изнутри. Марк не любит выделяться настолько, чтоб это видели все. Мимолетное свечение противоборствует солнечному свету, полностью поглощая. И потому внутри Марка чернильная пустота и мгла, что ощущается горьким шоколадом. — И что это было? — резкий голос и рука едва не оглушили паренька. Марк ведь не соблюдает бдительность. Он думает, что ему нечего опасаться, блуждая в коридорах памяти и рассматривая картины, которых никогда не будет. Полеты в собственную Вселенную, пожалуй, — одна из разновидностей садомазохизма — его излюбленное блюдо боли. Он питает себя изнутри, полосуя зажившие рубцы все новыми и новыми зарисовками. Он, как художник эпохи возрождения, рисует жизнь, совсем не понимая, что на самом деле является символистом. Его символ жизни и смерти — Перт, который воссоздает из пепла и разрушает по осколкам. Он отщепляет от Марка кусочки за кусочками, как от излюбленного блюда. Он давит на грани из льда и одним щелчком избавляется от гранитных занавесей. Черные горизонтальные полосы, обозначающие разрушение, так же граничат с разновидностью жизни, именуемой вечные муки. Его холст никогда не бывает белым. Изнутри все заставлено масками и треснувшими фигурками того будущего, что не произойдет. Печальные картины-фантазии, лежат огромными стопками, размазывая выдуманную радость по фактуре.       Внутри Марка не бывает порядка. Внутри него лишь разрушение, боль и разочарование.       В комнате, куда его затащили, почти нет света, и серо-лиловые тени воссоздают иллюзорную ткань на лице Гана. Выражение лица Гана абсолютно нечитаемо, и может быть трактовано как угодно. Вплоть до угрозы. Для Пи иногда возможно все. Он может проиллюстрировать твое будущее одним взглядом, а может заставить растаять от касания кожи. Он многоликий и однообразный одновременно. — Было что? — Марк отряхивает себя внутренне, совсем не интересуясь внешне. Ему плевать на то, что чувствуют другие. Кроме Перта его не волнует никто и ничто. Чертов широкий мир сузился до размеров одного человечка, который даже не подозревает об этом. Перт мажет широкой кистью мир вокруг себя, упуская детали и именно это заставляет Марка сходить с ума. Потому что для Перта — он и есть та самая упущенная деталь. Он ингредиент, которого не хватает в еде и частичка пазла, которая потерялась под кроватью. Но Перт не замечает этого, контурно очерчивая Сайнта и содержимое его настроения. Если старший улыбается, то мир становится ярко-лимонным, кадмиево-охристым. Но стоит лишь Сайнту загрустить — мир превращается в серо-ультрамариновую грязь с проблесками голубой фц. — Ты сам знаешь, — акцент на необходимом слове Марку нужно поставить самому. Он даже не считает своим долгом до конца осознать, что именно происходит сейчас. Лиловые тени на вычурных губах Гана выводят из равновесия. Марк пытается концентрировать меньше внимания на чужой руке на своей трепыхающейся шее, но выходит слабо. Ему трудно дышать и в горле пересыхает. — Что все это было? — он чувствует как пробка слабо двигается, будто Ган эскулап, который с помощью щелчка пальцев или простого касания освободит гниющий кусок. Будто Ган позволит Марку существовать без тяжелого груза и лжи, которую так тщательно скрывают пряные губы. — А с каких пор тебя это волнует? — младший пытается освободиться из-под чужих оков-пальцев. Ган не умеет рисовать красками и даже в воображении не пишет яркими мазками. Марк чувствует кончиками ресниц — мир Гана полон темных тонов и исполосован яркими вспышками. Он разрезан канцелярским ножом. Резко. Страстно. Дико. Мир Гана испещрен черными розами и белыми лилиями. Мир Гана — чернильное сердце на алом блюде. Марк изучает его части в отблесках глаз. Марк изучает содержимое Гана в созвездиях его ресниц и лучах, падающих из проема двери. Марк изучает содержимое Гана в воздухе и его частых прикусов губ. — У тебя искусанные губы, — произносит он вслух вместо того, чтобы ответить на поставленный вопрос. — Пожалуйста, перестань… — немая просьба зависает в напряженном воздухе. Марк чувствует, как пальцы медленно скользят вверх. Подушечки очерчивают белоснежные изгибы и мягкую, как кашемир кожу. В голове Марка резко пустеет и затихает. В голове Марка неожиданно просыпается море и порхание бабочки. Его дыхание остается мятным выдохом на персиковых губах.       Марк инстинктивно понимает, что бояться нечего — отблески лимонного света отбивают позолоту от невидимой цепи. Одно движение или слово и Ган, как послушный зверек опустит ушки, подожмет хвостик и проскулит. Свобода, которая дается ему, — истинный подарок, благословение, которое Марк посылает из любопытства. Цепь напрягается и звенит колокольчиком так ярко и отчетливо, что у младшего едва не закладывает уши. Внутренний космос Марка терпит сингулярность и критические изменения. Космос Марка превращается в пыль и растворяется в черных дырах старшего. Тонкие пальцы перемещаются на подбородок и щеки. Ни капли уважения — цепь удлиняется, а ошейник невесомо слабеет. Когда Ган так близко, что его дыхание опаляет губы — невыносимо сложно держать марку охотника. Жертва теряет страх и почти меняет позиции, ставя тебя на обожженные колени. — Ответь на мой вопрос, — пальцы не сжимают и даже почти не ощущаются, но Марку кажется, Ган причиняет физическую боль, просто заглядывая в глаза. Он щурится и улыбается уголками губ. Лиловые оттенки плавно превращаются в ультрамарин и бирюзу, заволакивая Марка в этот темный, почти подземный мир. Лицо Гана так сильно похоже на маску с лисьими глазами. — Хорошие Нонги никогда не огорчают своих Пи.       Это так сильно похоже на приказ, который завуалирован в просьбе. Мягкий голос в сочетании с грубыми словами заставляют Марка чувствовать слабость и начать отступать. Ган будто изучает его, сверивая и делая глупые расчеты в голове. Ган следит за ним своими безупречными глазами, отмечая реакции. Цепь почти растворяется в чужих созвездиях слов и космосах глаз. — А я разве твой Нонг? — большой палец Пи сладко проходит по нижней губе младшего, оттягивая ее вниз и заставляя тело Марка вздрогнуть. Привилегия младшего неусыпно будоражит кровь и побуждает не забывать распределенные места. — Я не обязан… — чужой палец заставляет Марка замолчать и нахмуриться. — Ты даже не представляешь, — Ган максимально приближает свое лицо к чужому, видя тяжелое осознание в чужих глазах, — насколько ты мой, — ухмылка от которой становится сложно дышать.       В полутени комнаты эта ухмылка пугает, как и сам Пи. У Марка нет возражений и даже колкостей на этот счет. Божественный золотистый свет очерчивает чужую скулу и приоткрытый рот, рисуя своеобразный облик кицунэ.       У Марка не получается увидеть здесь даже намека на Перта. — Ты всего лишь помогаешь, Ган. Я не… — паучьи пальцы обволакивают, а подушечка, что гуляет по влажной губе, выводит из равновесия. Марку хочется простонать от мягкого удовольствия тепла, приносимого чужими ладонями. — Я не обязан отчитываться. — младший пытается поставить на место Пи, устанавливая авторитет в их непростых отношениях. — Я влюблен в Перта, ты сказал, что поможешь избавиться от этой навязчивой идеи. На этом все. Условия задачи предельно ясны — они всего лишь сотрудники для одного лакорна и избрали совместный путь избавления от ненужных чувств. Никто не заставлял Гана брать на себя такое обязательство в лице младшего и его любви. — Знай свое место, — клеймо, которое держит в руках Марк, шипит и плюется оранжевыми искрами. На лице Пи не отображаются изменения, и Марк тянет чужие руки за запястья, побуждая избавить от этой пытки. Ему безумно непонятно, почему Ган никак не отреагировал на эти слова. — Что ты делал с Мином? — терпение Гана тянется на километры. Яростная ревность кусается изнутри, жуя нервы и облизывая вены. Ревность Гана — ярко-алая. Ревность Гана — сердце на блюде, которое он так любезно предоставляет Марку. Марк имеет полное право топтать его и ломать. Он может издеваться и крушить. Может резать лезвиями и кромсать ножницами.       Но Марк не имеет право делать такое с кем-то другим.       Жертва в лице Гана обязана полностью удовлетворить жажду внутри Марка. Пустоту, которая зверем сидит внутри грудной клетки, обвитой ребрами. Пустота, которая такого же цвета как и сердце Гана. Она выплескивает свою желчь и мглу внутрь парня, уродуя и без того раненную душу. Яд, который капает с языка уродливого существа, убивает Марка внутри Марка. Он пытаясь спастись кидает и создает маски на съедение этой твари, сжигает картины и сыпет тонны золы, вскрывает золотые запасы кратких воспоминаний, но та никогда не бывает сытой.       Никогда. — Почему ты такой упрямый? — а вот марково терпение разбивается о первые же подводные камни. Ему плохо удается скрыть свою натуру, даже прячась под масками. Ган уничтожит все личины Марка, оставляя лишь истинную. Он разобьет каждую маску и костюм хорошего мальчика, только бы Марк остался собой.       Просто Марк должен понять, что он не главный в их запутанных отношениях.       Ган полностью позволяет издеваться над собой, постепенно отбирая чужую власть. Звено за звеном переходит в его ладони, приближая к скорой свободе. Чернильное сердце, вскоре, будет воскрешено чужими пальцами и поцелуями, просьбами о прощении и словами любви. Вскоре пустота перестанет беспокоить.       Их обоих. — Что ты делал с Мином? — этот парень совсем не входит в планы Гана. Мин не имеет права отбирать такую драгоценную победу. Он согласен на Перта и его выходки, согласен слушать о своих недостатках и стирать чужие слезы. Но Мин… — Я просто ему помогаю. Как ты мне. Доволен? — нервозность Марка видна в его дрожащих пальцах на чужих запястьях. Кажется, младший может считать чужой пульс просто по вздрагиванию ресниц. — Отвали, — он отпихивает от себя старшего и выпархивает из темной комнаты, как из золотой клетки. Ему взаправду становится легче дышать. Но Марк так и не попадает на обед к Перту с Сайнтом.

***

      Сайнта тошнит от словосочетания «милый мальчик». Тошнит и разрывает на части, потому что это пресловутое словосочетание непременно относят к нему. Например Мин сексуальный, Ган загадочный, а План — сладкий. У каждого есть свое определение, что с точностью до миллиметра хитрой души опишет его. У каждого есть прилагательное, которое с завидностью механических часов попадет в цель. У всех, кроме него. Даже при первой встрече ему скажут: «какой милашка», или же «вы видели какие у него милые глаза и черты лица?» Кто знает, может внутри он крутой байкер, который мечтает отрастить бороду и носить кожанку с цепями. Но нет, «милый мальчик» выгравировано на его облике так плотно и ярко, что видно даже если закрыть глаза. Розоватые, сладкие облака пудры обвивают его тело, не давая внутреннему Сайнту действовать. Он похож на аристократа XVIII века, в длинном белом парике и частичках пыли в волосах. Он прямо-таки чувствует привкус тальковой присыпки на губах и плечах.       Даже Пи’Нью усиливает эту ауру сладости ролью. Очаровательный принц, боящийся всех и все, не умеющий жить и общаться с другими. Осколки этой роли, кажется просачиваются под кожу, отдаляя от других людей. Некоторые взаправду думают, что Сайнт несерьезный мальчик с ягодными губами, простодушным взглядом и стыдливыми словами. Ощущение, будто социум вокруг соединился в сплошную серую массу с надписью «милый мальчик» на всех плакатах. Все просят прикусить губы, чтоб стали еще розовее, улыбнуться и сделать вид, что он абсолютный Пит.       С одной стороны Сайнта вполне устраивает облик, а с другой он устал быть тем, кем ему навязывают быть. Милый принц в оберточной бумаге с мечом из фольги. Его награды за несуществующие достижения слепят глаза другим, и они не замечают ничего другого. Лишь уверены в святости непогрешимого облика и считают количество новых звездочек на чужих плечах. Если Перт — мальчик с несуществующей грубостью, то он — с несуществующей розовой оболочкой. Маленький заколдованный Щелкунчик с прогнившей деревянной начинкой.       Сайту не хочется быть принцем больше. Это было забавно изначально, в школе, когда помогало справляться со сложными заданиями и очаровывать учителей. Но во взрослой жизни это не работает. Напротив. Тянет непомерным грузом вниз. Если ты милый мальчик, значит обязан быть всегда на высоте и соответствовать надуманному описанию других. От них тянет сказочной пылью и горечью плесневелых книг, которые обожают читать перед сном. И совсем не важно, что твоя внешность — заслуга природы, или же просто любовь к заботе о себе. Не важно, что ты ненавидишь фотографироваться и хочешь дать по лицу, когда кто-то делает грязные намеки. Некоторые слои общества до сих пор утверждают, что все достижения такие очаровательные принцы, как он, получают лишь через феерическую постель или отсос в одной из комнат дорогого отеля.       Сайнта тошнит от осознания того, что половина каста и съемочной группы думает так. И пускай они прикрывают это всем фразой «не мое дело». Он читает это во взглядах в спину и слышит в шепотках, донесенных ветром. — Почему наш милый мальчик такой грустный? — голос Пи’Плана заставляет Сайнта натянуть улыбку. Никто не виноват, что у Плана отсутствует тонкий инстинкт внутреннего понимания. Он может сказать какую-то глупость, улыбнуться и сделать вид, что так и должно быть. Но его любят таким, какой он есть. Сайнт полагает, что План может лгать и скрываться, как это делают другие. Чего только стоит Марк. Перт очень много говорит о нем во время перерывов и пытается оберегать так, словно Марк — самая драгоценная вещь на этой Земле. Перт слишком странно понимает слово «дружба» и иногда переигрывает поцелуи на съемках.       Но Сайнт не против, отвечая взаимностью. После они смеются и делают вид, что ничего не было. Внутри Сайнта взрываются лампочки, сгущая атмосферу около отношений к Перту. Они и не были однозначными с самого начала. Сайнту нравятся девушки — это факт, и он не перестанет это утверждать, прям как Пи’План. Но Перт и поцелуи творят с ним сверхъестественное непонятно что. Чувствуя мягкую карамель после чужих губ старший пытается сразу же вытереть рот и избавиться от этого. Не получается. Кажется, что он просто втирает чужие касания внутрь себя, вписывая в код эйфории. Он ловит удовольствие уже не только от глубоких, продуманных поцелуев, но так же закатывает глаза от приятного тока во время мимолетных касаний. Касаний, что побуждают миллионы маленьких звездочек сиять ярче и сильнее, чем на звездном небе над морем. — Потому что его Пи так мало пьет, — Сайнт легким движением пододвигает свой полный стакан, побуждая Плана осушить до дна. Брать на слабо — пожалуй — любимая игра среди всего каста. Актерский состав с легкостью заставляет кого-то выполнять поручения, просто говоря «тебе слабо?». Работает безотказно. Кажется, психологическая составляющая личности побуждает творить самые глупые и непредсказуемые вещи, начиная от идиотских звонков, заканчивая играми опасными для жизни. Чаще всего начинает План, подхватывает Перт, а после не может оставаться в стороне и Сайнт. Марк скорее всего отмахнётся, если его не заденут задания, или его маленький Нонг, который обязательно попробует втянуть. Марк не может ему отказать, садясь в круг и улыбаясь. От него тянет влюбленностью с черной «никогда». Ган с Мином играют редко, но метко, заставляя других ненавидеть все вокруг.       План с азартом смотрит на Сайнта и ухмыляется, проводя пальцем по кругу горлышка. Стеклянная оболочка рвется на части, а розоватая пудра оседает серым порошком. Сайнт может хоть на пару секунд стать собой. Без всяких «соответствуй образу». Ему недозволенно скидывать эту надоедливую, прилипчивую личину даже во время перерывов. Он действительно устал. Кажется, План полностью понимает это, щурясь и окуная палец внутрь напитка. Сайнт кидает вызов одним лишь взглядом.       Ган, что сидит рядом прячет лисью ухмылку за ладонью и ждет что будет дальше. Пожалуй, Ган для Сайнта непреодолимая вершина, что никогда не откроет весь своей потенциал. Он с легкостью меняет конфигурацию своих ответов, хорошо относясь ко всем. Всем, кроме Сайнта. Между ними чувствуется напряженная нота, которая звенит током в чужих ушах. Напряженный канат плотно обвязывает и не позволяет отклониться ни на один градус. Другие могли бы посчитать это сексуальным напряжением, что отдается неудовлетворенностью всем. Даже жизнью. Они не ругались, но, например, к Перту отношения Гана мягче и слаще. Патока приятностей, которую выливает Пи, окрыляет самого младшего, заставляя других кусать губы и даже почти завидовать.       С Планом все проще. Он почти открытый и читаемый так легко, что кажется почти ложью. Сайнт знает, что с этим Пи все не так, как кажется. Он делает вид пугливой наивности, но черноту внутри зрачков нельзя скрыть. — Пи, — Сайнт медленно поворачивается к Гану, — а почему ты не пьешь?.. Хочешь, чтобы милый мальчик в лице меня грустил? — Перт рядом смеется и трет глаза. Сайнт видит — Перт напряжен. Это ощутимо даже по тому, как сидит младший. Закрыто. Отстраненно. Сайнт чувствует жжение где-то в области ребер и пытается перестать думать об этом. Они, вроде как, не настолько близки, чтобы всем делиться. Но внутри Сайнта жжет уже пожар от незнания того, что происходит в чужой жизни. Любопытство можно погасить лишь ответом, который он не получит в ближайшее время. — Ни капли, — старший медленно гладит парня по ладони, пытаясь задеть по максимуму. — Такой милый мальчик, как ты, не заслуживает грусти. Он заслуживает того, чтоб его хорошенько отодрали где-нибудь на офисном столе. Желательно на коленях и со звонкими шлепками. План смеется и залпом выпивает алкоголь. Это кажется смешным, потому что они втроем понимают, насколько Ган угадывает чужую натуру. Ган так же с точностью, если понадобится, уткнёт носом Плана в его тайные желания. Плюс алкоголь, который стопроцентно выдает поднаготную, говорит в чужую пользу.       Но Сайнт знает, что Ган ничего не пил. Вообще. Он просто ощущает все скрытые мотивы и тонкие щели, через которые продувает ветер желания. Он лишь смотрит в чужие глаза и закусывает губы, пытаясь переплести свои пальцы с чужими. Не работает. Ган упрямо удерживает взгляд и закрывает ладонь в кулак. — Не знал, что Нонг любит члены, — План облизывает губы. Алкоголь окончательно сводит с ума и заставляет говорить то, что давно было на уме. — Неужели у нас все такие?  Перт кашляет и тактично удаляется, пытаясь спрятать смущение. Как самому младшему ему до жути неловко слышать все это от старших. — По крайней мере я не крот, а всего-лишь гей, — Сайнт кидает ответку Плану, видя как мгновенно краснеет старший. — В последнее время Перт чересчур много говорит о Марке, — Ган облокачивается на спинку кресла, смотря на Мина с Марком. Эти двое о чем-то явно сговариваются, даже не пытаясь этого скрыть. План лишь пожимает плечами и внимательно смотрит туда же, куда и Ган. Их мысли, пожалуй, совсем различны. Лисьи глаза чувственно оглядывают тонкие изгибы шеи и плечи и даже минимальное расстояние между их губами кажется ему превосходным, в то время как второй щурится, пытаясь перестать думать о том, что совсем скоро ему предстоит нести отчет, рассказывая во всех подробностях об их вечере. И ему совсем не хочется упоминать этих двоих. Слышится чужой кашель. — А что, беспокоишься? — План пытается задеть, чувствуя на минималках где тонко. — Неужели думаешь, что твои чары милого мальчика перестали действовать? — Если мне захочется, то мои чары навсегда останутся на Перте, — упрямый Сайнт пытается выглядеть круто. Подливает адреналина и избитое словосочетание. Еще секунда и будет «Сайнт — крушить!» — Так докажи это. Спорим, тебе слабо влюбить в себя Перта и не влюбиться самому? — парень хмурится и отпихивает от себя тарелку с едой. Он не любит члены. Он любит лишь милых маленьких девушек с худыми ногами в чулках. Девушек, что так же соблазнительны, как конфетка, а на вкус, как чупа-чупс. — Если ты выполнишь это условия, — лисья ухмылка Гана заставляет всех затихнуть. Сайнт чувствует мурашки по коже и едва не перестает дышать. — Я выполню любое твое желание. — Они знают, — Ган не станет кидать слов на ветер. Может быть, он где-то схитрит, запирая засов и выкидывая ключ от него, но стопроцентно выполнит условия, которые поставил сам.       Неожиданно Сайнт понимает, что ошибался. Ган просто проявляет любовь по-другому. Не так, как привыкли обычные люди. По-лисьи или просто инстинктивно. Он понимает, кому можно доверять, а кого лучше забыть и игнорировать. Наверное, из-за этого у Гана с Бестом* отношения натянутее, чем даже теперь с Пертом. Разбить Перту сердцу, пожалуй, самое ужасное, что может быть. Но… — А вы сомневаетесь во мне? — Ган улыбается еще шире, немного напоминая чеширского кота. У Плана гуляют мурашки и мысли, и он не может сосредоточиться на чем-то кроме того, что ему нужно будет рассказать о перешептываниях новой парочки. Он переключает внимание на слова Сайнта и окончательно сбивается. — Милый мальчик как ты, не может сделать кому-то больно, — План улыбается, все так же не сводя взгляда с Мина. Он ведь казался таким неприкосновенным и очаровательным парнем, от которого у некоторых подгибаются колени, и встает то, чего не дала природа. Но видимо все ошибаются. Горький шоколад разочарования топит сердце. — Я согласен лишь, — парень поднимает указательный палец вверх, — если вы двое мне согласитесь помочь.  Сайнт не может по-другому. Он хочет показать себя с другой стороны по максимуму, цепляясь за этот план как утопающий. — Малыш, — тонкие пальцы Гана медленно двигаются по чужой ладони, перемещаясь на локоть и плечо, — я осуществлю все, что захочешь, лишь бы ты сделал это.  Сайнт смотрит на Плана, который щурится и закусывает губы, оглядываясь на парочку, что сидит поодаль. — Тогда… по рукам, — он пытается держать марку, но чувствует мурашки от чужого дыхания около своего уха.       У Перта красивый профиль и глаза как кофе с молоком. Сайнт не любит кофе по-настоящему, но почему-то всегда смотрит в чужие глаза перед поцелуем. Младший умеет вкусно целоваться, проходясь языком по мягким губам или же языку.       Сайнт полагает, что снова будучи милым мальчиком соглашаться на ложь было глупостью. Но это тает так быстро, как и последний дубль. Он устал от того, что его считают не тем, кто он есть. Сайнту не нравится быть мальчиком-зайчиком, которого ставят на полочку и которого целуют в щеку. И нет, Сайнт не врет, говоря что он милашка. Просто не стремится, чтобы это было его ампула до скончания века. — Знаешь, План, — неожиданно подает голос Ган, — если ты не будешь внимательно следить за своими репликами, то за тебя это никто не будет делать. Старший виновато трет глаза и зевает. От сцен, которые были сегодня, он окончательно устал. А сейчас только обед. Мина утомило натянуто улыбаться и делать глупые подсказки. Никто не виноват, что его бросает в дрожь, когда приближаются их сцены с поцелуями. — Не завидуй! — быстро отвечает Пи, пальцами портя прическу. — Если у тебя почти нулевая роль, это не значит, что ты имеешь право учить других! — быстрая перепалка ни в коем случае не злит. Просто нужно выплеснуть эмоции на кого-то, и все понимают. — В последнее время Марк очень много общается с Пи’Мином, — неожиданно переводит тему Перт, застегивая последнюю пуговицу рубашки. Сайнт слева громко выдыхает и взъерошивает свои волосы, стремясь выкинуть все это из головы. — Никто не знает какие у них отношения? — искренность вопроса заставляет Плана улыбнуться. Нет, его совсем они не раздражают, просто то, что чувствует План, ему не нравится. Он хочет поскорее избавиться от всего этого, забывая как страшный сон. Потому что Мин пелена, после которой не хочется дышать. Но четкое чужое руководство говорит совсем о другом. Сайнт это уже знает и поэтому лишь пожелал удачи, хлопая друга по плечу. Да кто вообще видел, чтобы Мин и Марк часто общались до вчерашнего вечера? — Ты не всегда можешь решать за своего Пи, — Сайнт честно пытается не выходить из себя. Но не выходит. Агрессия рожденная внутри поднимается грязным напором наверх — ко рту. — Живи своей жизнью, — интонация намекает на то, что кто-то ахуел.       Это не ревность. Так кажется Сайнту. — Он всегда пытался меня отгородить от проблем, и теперь я хочу этого же с ним. Неужели это не нормально? — Перт хмурится и быстро уходит из гримерки, кидая что-то вроде: «Я к Марку». — Перестань злиться, — говорит Ган, пытаясь скрыть ухмылку. Он почти всегда улыбается. Это злит. — Я не злюсь. Просто искренне не понимаю этого детского отношения, — Сайнту не хочется быть милым мальчиком для всех. Сайнту хочется быть милым мальчиком только для Перта. — Ты слишком грубый, — План натягивает странную футболку, что бесит Сайнта еще больше. Марганцовая агрессия похожа на кровь, которая капает с открытых ран. — Сделайте все возможное, лишь бы Нонг’Марк и Мин не помешали нашему обеду, — Сайнт до жути хочет загадать желание Гану. Он понимает, что действует наперекор всему здравому смыслу и пониманию. Он, по-сути, кидает всех на глупый произвол судьбы, руководствуясь тупыми амбициями, что родились внутри грязной души. Знает заочно, кто к кому пойдет, и играет даже на руку чужим требованиям. — Есть, господин! — Старший послушно кланяется, а Ган лишь смеется, выходя из комнаты. — Ну прости меня, — виноватый голос Сайнта заставляет Перта вздрогнуть и замереть. Перт не любит тех, кто ведет себя как мудак, и поэтому Мин с Ганом ему совсем не внушают доверия. А вот Сайнт — Сайнт другое дело. Сайнт это милый мальчик с очаровательно аурой любви ко всем и всему. И, почему-то, вокруг Марка закручиваются тандемом две ядовитые змеи в лице Гана и Мина. — Просто в последнее время очень много нервничаю… Съемки, поцелуи… Это все заставляет переживать. — Ничего, Пи, — младший послушно шепчет прощение, чувствуя чужую голову на своем плече. — К нам скоро присоединится Марк… Я хочу чтоб ты понимал, что Марк очень для меня важен. Голос Перта неправдоподобно дрожит. Что-то острое колется внутри Сайнта, побуждая действовать прямо сейчас. — Он очень хрупкий и слабый, даже если и не признает этого. Он нуждается в защите и поддержке, потому что не умеет правильно руководить чувствами в выборе окружения. Марк очень раним. Я не хочу, — на пару минут Перт замолкает, чем вызывает у Сайнта недоумение, — не хочу, чтоб ему было больно. — Думаю, что Марк уже взрослый и сам может решать как поступать со своей жизнью, — голос Сайнта очень даже честен. А внутри него разрываются миллионы маленьких ниточек, что скрепляют воедино. — Позволь ему самому делать ошибки и правильные шаги. Что будет, если вдруг тебя не окажется рядом, а ему нужно будет сделать выбор? — Может ты и прав, Пи, — Перт даже не притронулся к еде. Его состояние в последнее время очень нестабильно. Это тревожит всех, особенно режиссера. — Пи прав всегда, — Сайнт щурится, глядя на выход. — Даже тогда, — он резко разворачивает лицо Перта к себе, — когда кажется, что он не прав. Замаячивший на горизонте Марк совсем не в тему сейчас. Поэтому все, что делает Сайнт — целует Перта, жмуря глаза и снова чувствуя сладость от растворившейся горечи в груди.