По разные стороны

Дания не мог жаловаться – условия меморандума действительно были весьма неплохи, Германия с братом их придерживались и ни на что, кроме свободы печати, влиять даже не порывались. Да и экономика пошла вверх – в поддержку фашистских войск развернулось такое производство, о каком в мирное время и мечтать не приходилось. Работы было столько, что на размышления и прочую рефлексию времени элементарно не хватало. Осознание того, что нужно что-то менять, пришло после того, как было разогнано правительство. Найти нужную камеру оказалось непросто – оккупация не обошла стороной очень многих. Города и страны – изувеченные, изможденные, похожие на серые тени. Одни лежали, не подавая признаков жизни, другие едва ли не грызли решётки. Кто-то с рассеянной улыбкой делился деталями своей биографии со стеной. Безразличная охрана была чистой формальностью – даже исчезни отсюда все решётки, вряд ли кто-нибудь смог не то что сбежать – даже уползти. Специально обученные люди об этом позаботились. Дания брезгливо передёрнул плечами – ощущение, что он спит и видит дурной сон, становилось всё более навязчивым. Усугубляло тягостное впечатление паршивое освещение – часть ламп мигала и искрила, половина уже и не помнила, когда давала свет в последний раз. Как в каком-нибудь триллере, в самом деле. Только по сравнению с жизнью все прочие сценаристы определенно проигрывали. Таких банальных, но в то же время чудовищных в своей бесчеловечности сюжетов не придумать и Хичкоку. Кажется, нашёл. Но лучше бы это и правда оказалось паршивым фильмом. – Здравствуй, Дэн. Рад видеть тебя в добром здравии. Казалось, говорила сама темнота. Дании потребовалось не меньше минуты, чтобы глаза привыкли к отсутствию света и разглядели худощавую фигурку, почти слившуюся со стеной. Ответить не удалось – ставший поперёк горла ком мешал не то что издавать звуки – даже просто дышать. Дания мысленно окрестил себя сентиментальным идиотом. Глухо звякнули цепи – Норвегия нетвёрдой походкой приблизился к решётке. Кажется, он подволакивал ногу. – Я почти уверился, что ты забыл о моём существовании, – голос звучал очень сипло, будто его обладатель молчал долгие месяцы. Или сорвал связки криком. – Нор? – нет, тень отца Амледа, или, как там его Шекспир обозвал, Гамлета. Глупее вопроса не придумать. Хотя нет пределов совершенству. – Святые асы, что… – Война, Дэн, – Норвегия усмехнулся, чуть склонив голову к плечу. На виске красовалась огромная ссадина – потёки крови запеклись на щеке витиеватым узором, напоминая причудливую вязь рун. Хотя с него сталось бы выводить руны собственной кровью… Нет, не стал бы. Норвегия наверняка прекрасно понимает, что времена, когда от воли богов что-то зависело, давно прошли, теперь хоть всего себя принеси в жертву – толку не будет. Нынешние боги глухи и бессильны. – Можешь подойти ближе? Я тебя почти не вижу. Три года в этой конуре с вечными сумерками – странно, что он вообще ещё видел… Дания подошёл к решётке почти вплотную. С такого расстояния можно было разглядеть каждую ссадину и кровоподтёк. Разглядеть – но не пересчитать. – На тебе же места живого нет… – Спасибо, что проинформировал, – Норвегия каким-то образом ухитрился сохранить прежнюю гордую осанку и всё те же чуть ироничные интонации, пусть и потускневшие. – А ты не изменился. – А… Да, в военных действиях я практически не участвовал. – Что ж… Я рад, – по губам скользнула тень улыбки. – По крайней мере, твоя жертва не была напрасной. Жертва? Он просто издевается, или это такая ирония? – У тебя очень жестокие шутки, – севшим голосом сообщил Дания. В горле противно першило. – Шутки? – Норвегия удивлённо склонил голову к плечу. Такой до боли знакомый, почти детский жест… – Я и не думал шутить, немного не до того, знаешь ли... И атмосфера неподходящая. Хотя здесь тоже временами раздаётся смех. – Радоваться жизни в таком месте может только ненормальный, – не выдержал Дания. – Разве я говорил о радости? – Норвегия снисходительно улыбнулся. – Бывает, смеются и от отчаяния. Банальная истерика, в конце концов. Недавно девушку из угловой камеры уводили на сожжение* – она очень заразительно смеялась... Странный, странный разговор. Будто и правда в дурном сне. Дания невольно поёжился, будто от холода. Или здесь действительно зябко? – Знаешь, я жалею только об одном, – безмятежная полуулыбка казалась совершенно неуместной в этом чудовищном месте. Нет, всё-таки здесь ужасно холодно. Дания замер, вцепившись в стальные прутья. Ну же, не молчи… – Мы с тобой всё же оказались по разные стороны, – Норвегия горько усмехнулся, – решётки. Слова хлестнули по душе, оставив кровоточащие полосы. В юности Дания неплохо управлялся с плетью, но пока научился с ней обращаться – успел на себе испытать все прелести её применения. По ощущениям – один в один. – Но это неважно, – Норвегия протянул руку – цепь с противным звоном ударилась о решётку, – и прижал ладонь к его груди. Даже через ткань рубашки кожу обожгло – не то жаром, не то холодом. – По крайней мере, решётка – не глухая стена. От спокойных, но таких страшных слов было почти физически больно. Равно как и от прикосновения – почти невесомого и будто бы ободряющего. Кто кого подбадривать должен, спрашивается? Только эта боль была куда глубже. Дания осторожно накрыл его пальцы своими. Всё-таки тёплые... И так резко контрастировало это живое тепло с едким холодом цепей. Дания опустил взгляд. Запястье кольцом охватывал оставленный кандалами тёмный след – похоже, уже просто незаживающий. Ещё бы, три года – за такое время въестся не то что в кожу – в кости. Такой милый браслетик – вечное напоминание. Взгляд зацепился за ещё одно тёмное пятно. И ещё одно. И ещё… – Эти раны… – Дания задрал измаранный рукав – на светлой коже багровели жуткие язвы. Под потрёпанной рубашкой можно было разглядеть множество таких же. – Концлагеря, – Норвегия отступил на шаг и одёрнул рукав. Кажется, даже взгляд отвёл, но утверждать что-либо при таком освещении было бы глупо. – Не трогай, больно. – Прости. – Тебе не за что извиняться. Разговор не шёл. Не шёл, чтоб его!.. Тишину Дания ненавидел – было в ней что-то мёртвое, стылое. Как в снежной бесконечности, в которой они с Нором провели своё детство. А сейчас тишина была настолько совершенной, что было бы слышно, как жужжат мухи или ещё какие-то комары, если бы в этой проклятой могиле было хоть что-то живое. – Дэн, – Норвегия всё ещё смотрел куда-то в пол. – Что с Исом? Он… Он цел? Вот так, Дан. Что бы ни происходило – мысли всегда вьются вокруг брата. Это трогательно, это правильно… И это ранит. – В порядке, – Дания опустил взгляд. – Он держит нейтралитет. Почти с самого начала. – Хорошо... Говорить о мальчишке было тяжело и неприятно. Ис уже третий год как, по сути, отделился от своего «опекуна», разве что не плюнув ему в лицо, уходя. Впрочем, имел полное на то право и все причины… Повисшую тишину нарушил донёсшийся из угловой камеры крик, перешедший в надрывный кашель и отвратительный хлюпающий звук – будто кровь горлом пошла. Норвегия побелел и схватился за ворот своей рубашки, словно ему не хватало воздуха. – Нор! – Дания вцепился в прутья решётки, чувствуя, как внутри отвратительным холодным комом нарастает паника. – Нор, ты в порядке?! – Нет, – Норвегия смотрел прямо перед собой жуткими пустыми глазами, судорожно хватая ртом воздух. Худое тело била крупная дрожь. – Не в порядке. Идиотский вопрос. Какой, к дьяволу, порядок, если этот парень из угловой – явно один из городов Нора, иначе с чего бы ему так реагировать? – того и гляди, помашет миру ручкой на прощанье, да и сам Нор выглядит – краше в гроб кладут? Задыхающийся крик перешёл в глухой скулёж. – Проклятье… Что происходит, Нор?! – Циклон**, – Норвегия прислонился спиной к стене и медленно выдохнул. – Вот что такое настоящая травля... – Что?! – Дэн, послушай, – Норвегия устало закрыл глаза, отчаянно растирая горло. – Чёрт, больно... Что бы ни происходило – постарайся не допустить применения газовых камер. Это хуже смертей на поле боя. Даже хуже мин. Чего уж, хуже удара в спину… Дания до боли закусил губу. Они, страны, прекрасно чувствуют, когда кто-то из их граждан умирает. Городам тоже сильно достаётся, за счёт, как бы это назвать... Концентрации, что ли? Как бы то ни было, это пытка. Глухой ноющей болью отзываются умирающие от старости и болезней. Ножом по сердцу режут погибающие на поле боя. Нор правильно подметил, предательство – пожалуй, больнее всего, когда убивают свои же… Отвратное ощущение, будто кто-то лезет пальцами в свежую рану. Куда уж хуже. Дания не испытывал ничего подобного, пожалуй, ещё со времён второй войны за Шлезвиг. Но в то время войны были честнее. Судя по тому, как кричал бедняга из угловой, у него погибло, по меньшей мере, несколько сотен человек. Тогда странно, что Нор отреагировал относительно… сдержанно, да. Или уже привык? Да нет, к такому не привыкают, невозможно привыкнуть… Впрочем, на его памяти Нор никогда не позволял себе кричать. Даже во время эпидемий чумы. Хотя тогда стонала вся Европа… С трудом подавляя животный страх и отвращение, Дания подошёл к угловой камере. Лежащая в углу груда окровавленного тряпья, изредка вздрагивающая, как от побоев, меньше всего напоминала человека, но, несомненно, им являлась. Насколько их всех вообще можно назвать людьми… – Это Осло?.. – Дания невольно прижал ладонь к губам. Желудок пока оставался на своём положенном месте, и никаких пируэтов выделывать не собирался… Наверное. Ключевое слово – пока. – То, что им было, – Норвегия судорожно кивнул. Его всё ещё трясло. – Спасибо Зипо и СД. – Неужели так со всеми?.. – Почти, – Норвегия сжал ладонями виски. Лицо казалось меловым. – Большинство моих городов в таком же состоянии, если не хуже. Если бы ты видел Кристиансанн и Тронхейм… Дания понадеялся, что среди тех, кого он видел, пытаясь найти нужную камеру, этих двоих не было. Либо же он их вовсе не узнал… Что было бы немудрено, на самом деле. – Знаешь, эта война не похожа на те, к которым мы привыкли, – негромко сказал Норвегия, отвлёкшись от созерцания пола под ногами. Дания молча кивнул, мысленно с горечью усмехнувшись. О да, к войнам они привыкли… В своё время. Человек ко всему привыкает, даже если он не совсем человек. Привык даже сам Норвегия, хотя всей душой ненавидел насилие. Но в их юности войны и правда были совершенно иными. Конечно, были луки – Нор в то время был отменным стрелком, да он и сейчас уступает разве что Фину, – были копья, но чаще приходилось убивать противника, глядя ему в глаза. Это преувеличение, конечно, в бою не до глазного контакта, но, по крайней мере, это было честно. Не было этих проклятых огнемётов и гранатомётов, не было авиабомб и управляемых торпед. Не было химического оружия. Однако, как ни крути… – Мы все играем на одном поле и по одним правилам. – Война – не игра, – тёмные глаза сверкнули – не иначе как каким-то внутренним огнём, света здесь было слишком мало. – Кажется, я тебе это уже говорил. – Говорил. И не раз, – Дания прислонился лбом к холодным металлическим прутьям. – Но у меня всегда была плохая память, ты же знаешь. – Знаю, – Норвегия медленно кивнул. – Хорошо, если говорить твоим языком – одни играют полным комплектом фигур, другим изначально были оставлены только пешки. Или отведена роль пешек – как тебе больше нравится. – Ты утрируешь. – О, разве что самую малость, – Норвегия издал хриплый смешок, больше похожий на кашель. – Пройдись по коридорам, Дэн. Оглядись вокруг. И скажи мне – на равных ли условиях проходит «игра». Дания медленно выдохнул сквозь плотно сжатые зубы. Снова любоваться на местные «красоты», которые, похоже, теперь будут преследовать его в кошмарах, желания не было. – Хорошо, хорошо, ты прав. Но неужели это происходит со всеми… э… оккупированными? – Дэн, с ролью адвоката дьявола ты не справляешься абсолютно, – тонкие губы изогнулись в подобии улыбки. – Я его не оправдываю! – вскинулся Дания. – Просто… – У Германии какие-то свои взгляды на то, какого отношения требуют к себе такие, как я. Если ты не будешь настаивать, я бы предпочёл об этом не говорить. Данию передёрнуло. То ли от того, что воображение у него было очень живое, да и о том, какие спецпрограммы братцы запускали на оккупированных территориях, он был наслышан, то ли от этой проклятой учтивости, от которой зубы сводило… Потому что сам он на месте Норвегии уже сорвал бы голос и сбил руки в кровь, проклиная завоевателей и пытаясь разбить кандалы. Впрочем, Норвегия всегда был намного благоразумнее и наверняка понимал тщетность как первого, так и второго. – Нор, скажи… – Дания замялся, пытаясь подобрать нужные слова. – Когда стало очевидно, что твои люди больше не могут сражаться... – Могут, – Норвегия поднял на него пугающе спокойный ясный взгляд. – И сражаются. – Когда стало очевидно, что это бесполезно, – Дания с такой силой сжал прутья решётки, что пальцы побелели, – почему ты не отступил? – Отступил? – Норвегия как-то странно улыбнулся, будто услышал детскую глупость. – Куда бы я отступил, Дэн? Нырнул в воды фьордов, пережидать оккупацию на глубине? Или попросил у Сварие политического убежища в его кладовой? Болезненный блеск в темно-синих глазах пропал так же внезапно, как и появился. – Я не хочу быть цепным псом Германии, – мгновенно потускневшим голосом добавил Норвегия. – Мне хватило пятисот лет в униях. Если бы ты знал, как я устал от цепей… – Он вытянул перед собой руку – стальные звенья тускло блеснули. – Но знаешь, Дэн, если выбирать между кандалами и поводком – я скорее предпочту кандалы. И клетку вместо конуры. Дания молчал. Ответить было нечего, к тому же, он боялся, что срывающийся голос скажет больше, чем хотелось бы. Взять бы себя в руки… Да приложить себя же головой о стену, ничего умнее всё равно не придумать. – Нор, мне… мне правда очень жаль. – Верю, – в синих глазах не отражалось ничего. – Я обязательно тебя освобожу, – Дания стиснул кулак – ногти до боли впились в ладонь. Может, ему показалось, а может, Норвегия и правда недоверчиво вскинул брови. Как знать, в этом склепе, будь он неладен, темно, как… как… как в склепе. Браво, Дан, верх красноречия. Тебе прямая дорога в ораторы. – Прости, Дэн, я очень устал, – Норвегия улыбнулся уголками губ и отступил на шаг в темноту своей камеры. – Я посплю ещё немного… – Нор, постой! Что стоять? Он на ногах еле держится. Давай, умник, шевели мозгами, что ты там сказать хотел? – Я… Я постараюсь… – Не нужно, Дэн. Ты уже сделал всё, что мог. Дании показалось, что его ударили наотмашь. На губах Норвегии блуждала всё та же странная полуулыбка. – До свидания, Дэн. Я был рад тебя повидать. Передай Ису… Я рад, что он в порядке. – Да… До встречи, Нор. Нет-нет-нет, это какое-то безумие… Какое-то? Ха-ха, Дан, у этого безумия есть имя, и оно тебе прекрасно известно! Снова переплетение однообразных коридоров, снова искажённые болью посеревшие лица за уходящими в бесконечность решётками. Нужно будет попытаться поговорить с Исландией и привести его сюда, повидаться с Нором. Мальчишка уже третий год совсем себе на уме, но, может, хоть сейчас послушает – по брату он тосковал просто безумно, это и ему, дураку, видно было… Дания с силой ударил кулаком по впитавшему в себя чужую боль и смерть камню. Будь оно всё проклято… *Хатынь **Zyklon B, пестицид, использовавшийся для массовых умерщвлений в газовых камерах.