Золотокудрый и голубоглазый

Утро предлагало начать день с теплых солнечных лучей и пробуждения в чьих-то объятиях. Франкенштейн распахнул глаза. — Доброе утро, Рейзел-ним! — отчеканил он сразу же. — Доброе утро, Франкенштейн. Неожиданно мальчик осознал, что господин полулежал, опираясь на спинку кровати, и прижимал его к себе. Франкенштейну стало стыдно за доставленное неудобство. Мальчик выпутался из пледа, поднялся и сел, подобрав ноги под себя. Рейзел внимательно рассматривал его. Захотелось опустить голову, чтобы не встречаться взглядами. Но за подбородок ухватили тонкие белые пальцы. Непроизвольно пришлось поднять глаза. Рейзел склонил голову набок, прожигая пристальным взглядом. Мальчишка внутренне поежился. — Франкенштейн. Ты не причинил мне неудобства. Все в порядке. — Правда? Вопрос остался без ответа. Кадис сел на край постели и долго смотрел в одну точку. Трудно было сказать, обдумывает он что-то или же просто не выспался и теперь приходит в себя. — Франкенштейн, — неожиданно позвал он. — Если я уйду на день, ты сможешь остаться здесь один? — Как скажете. Ни сказав больше ничего, Рейзел поднялся и вышел из комнаты. Франкенштейн тоже не стал надолго задерживаться. Нужно было переодеться и идти вниз, наверняка его будут ждать. Он осторожно опустил ногу на пол. Конечность ощутила ледяной холод. Немного помедлив, он все же спустился и рысью рванул к себе. За обувью. Переодевшись, он сбежал вниз, где Рейзел уже занял положенное ему место, пребывая в умиротворенном ожидании. На столе, как и вчера, была только чаша с фруктами. Жаловаться на однообразие Франкенштейн не собирался — он вообще не привык жаловаться. Впрочем, ему, как и любому другому крестьянину на его месте, такой рацион был в новинку, казался необычным. И даже нравился. Завтрак прошел в абсолютной тишине. Разве что было слышно, как шелестела листва и перекликались птицы на улице. По окончанию завтрака Кадис собрался уходить. Не говоря при этом ни слова. — Рейзел-ним, чем мне заняться в ваше отсутствие? — Чем хочешь. Можешь получше осмотреть мое Имение, — свои слова Кадис подкрепил многозначительным взглядом, после чего скрылся за входной дверью. Франкенштейн остался один. Он поднялся в комнату господина, посмотрел через распахнутое окно на улицу. Его взору открылся красивейший пейзаж, — не зря Ноблесс столько времени проводил, любуясь им, — но мальчик тщетно силился найти стройную фигуру, облаченную в черное. Ее не было. Значит, мужчина уже далеко. Это было так странно. Как можно было скрыться из виду так быстро? Ведь не прошло и минуты. Франкенштейн оторвался от окна и обвел взглядом пространство вокруг. Большое окно, шкаф, кровать, дверь. И это все? В общем-то, в комнате, выделенной ему, было не богаче. А другие такие же пустые? Было разрешено освоиться в этом большом замке, и, осознав, что ему сейчас многое дозволено, он вышел, закрыв за собой дверь. Открыл соседнюю. Комната оказалась совсем заброшенной. И абсолютно пустой, если исключить комья пыли и неизменное окно. Франкенштейн чихнул. И еще раз. Пришлось выйти и плотно закрыть дверь за собой. Складывалось ощущение, что, как минимум, сюда не заходили лет сто. Для себя он решил, что в том случае, если удастся получить разрешение, обязательно выметет отсюда всю грязь. Следующая спальня — уже третья в этом доме — оказалась обставлена почти так же, как и у Рейзела-нима. Убранство было лишь чуть-чуть богаче: широкая постель, кресло, шкаф, книжные полки, небольшой столик, стул, а фенестраму, что было непривычным и сразу привлекло внимание, закрывал плотный темно-бордовый тюль, почти черный. Только вот об этой спальне тоже давно забыли, о чем свидетельствовала та же самая пыль, дополненная паутиной. Это все в равных степенях отпугивало и завораживало. Хотелось рассмотреть все в комнате лучше, прикоснуться к этой древности, но в то же время и сбежать — на поиски более уютного местечка в замке. Франкенштейн не был бы собой, если бы выбрал последнее. Его притягивали к себе книжные тома, просто завораживали. Но для чтения было слишком темно. Пришлось пройти и отдернуть тюль, который оказался довольно тяжелым. Да еще и гардина чуть не упала. Сколько же лет всему этому великолепию? Этот вопрос надолго не задержался в голове Франкенштейна. Он уже тянулся на носках, силясь взять с полки одну из нескольких книг. Удалось. И вот она у него в руках. Переплет — кожаный, черный. Книга так и притягивала к себе. Франкенштейн огладил обложку, перебрал своими пальчиками страницы. Подошел к кровати и опустился на ее краешек, отчего та противно скрипнула. Но ничто не могло отвлечь его в такой момент. С трепетом мальчишка открыл найденное сокровище. Запах пергамента, пожелтевшие страницы. Просто блаженство… Столько воспоминаний о былых днях пронеслось перед глазами… Только вот было одно «но»: Франкенштейн не знал того языка, на котором она написана. Совершенно не знал. Даже алфавит был ему неизвестен — не то латынь, не то иероглифы. Читать он умел, несмотря на свое происхождение. То была история двух лет давности. К ним в деревню приезжала женщина из высшего общества. Цель своего пребывания в крестьянской глуши аристократка не поведала никому, но все знали, что она от кого-то скрывается. Франкенштейну же она с улыбкой отвечала на расспросы, что рассказала бы, но он маленький и не поймет. Слухов было много, равно, как и невероятных предположений, чем и кому она могла не угодить. Никто до конца не доверял женщине, но и в помощи ей не отказывали. Мальчик частенько тайком убегал к ней в гости. Она и научила его читать. Прошлой осенью бывшая фрейлина, ничего не объяснив, уехала, оставила бедное селение, сказав, что уже слишком надолго задержалась в нем. Прошло полгода с того дня, когда ему пришлось попрощаться с жизнерадостной, несмотря на свою тайну, женщиной. Но уроки не забылись, нет. Только вот сейчас Франкенштейн прибывал в неком ступоре. А позже в пытливом уме зародились вопросы: Что это за язык? Как читал эту книгу Рейзел-ним и читал ли вообще? В какой стране он оказался, если язык так сильно изменен? Эти вопросы он решил оставить. Навсегда или, может, лишь до того момента, когда Рейзел-ним вернется, он еще не знал. Во всяком случае, сейчас не у кого было спросить что-либо. Разве что только у пауков. Хмыкнув, Франкенштейн вернул книгу на место. Хорошо. Теперь к себе притягивали все остальные книги. Хотелось узнать, на каких они написаны языках. Инстинктивно оглянувшись по сторонам, мальчик снова вытянулся на носках и достал следующую книгу. Такая же кожаная темная обложка, пергаментные листы. Он открыл книгу. На сей раз ему повезло — родной немецкий. «Великие мифы и легенды древнего мира. Том 2», — гласило название. «Раз есть второй том, значит, должен быть и первый», — нехитрое, но разумное умозаключение. Книга быстро возвращается на полку. Начинаются активные поиски первой части. Не то, не то, снова не то… Комнату наполняли звуки шуршания древних страниц, книги то и дело то снимались, то ставились обратно, поднялась пыль. Франкенштейна, так увлеченного поисками, мало что могло смутить. И наконец повезло! Тяжелый фолиант, который мальчишка едва удерживал в руках. Резкий выдох через рот, поднятая пыль. Заветная надпись на первой странице: «Великие мифы и легенды древнего мира. Том 1». Сколько времени он провел, читая и осмысливая написанное, Франкенштейн не заметил и сам. От книги его отвлекла лишь сильная усталость. Лениво он оторвался от пергаментных листков и, прищурившись, посмотрел в окно. Судя по положению солнца, время уже перевалило за полдень. Сидеть на одном месте было уже невыносимо, еще и подступал голод. Вкупе все это сводилось лишь к одному: через еще какой-то короткий промежуток времени пришлось все же оставить чтение книги, принести оную к себе в комнату и спуститься вниз, чтобы немного поесть. В общем, потом только сильнее потянуло в сон. Интерес к чему бы то ни было уже пропал полностью, усталость побеждала. Франкенштейн решил взяться за книгу когда-нибудь потом. Сейчас ему хотелось спать и ничего более. * * * Проснулся Франкенштейн от холода уже в своей комнате. Как он до нее добрался, к сожалению, не помнил. Пару-тройку часов назад ноги сами его принесли к кровати, требуя угомониться на сегодня и прилечь отдохнуть. Пока он спал, на улице уже начало темнеть. Худое тело пробила дрожь озноба. К ночи в поместье всегда сильно холодало. Коченевшими руками мальчишка натянул на себя одеяло. Теплее не стало ни на грамм. Холод пробирался даже сквозь покрывало, затягивал в свои ледяные объятия. Сильная дрожь. Совсем уж сжавшись в комок, Франкенштейн собрал вокруг себя нехитрый кокон. Немного согрелся и прикрыл глаза. Дома бы мама что-нибудь придумала. Сознание подкидывало воспоминания о суровой зиме. И пусть тогда на улице хозяйничали снега, метели и морозы. Дома, в кругу родных, было тепло и уютно. «Поскорее бы вернулся Рейзел-ним», — осторожно подкралась мысль. Через несколько часов, тяжело громыхнув, закрылись за кем-то двери замка на земляном этаже, тем самым вывели из непроизвольной дремы. Более ничего не было слышно. Показалось? Наверное. Малыш спрятал в импровизированном домике и нос. Как же холодно… Лето ведь, но так холодно… Скрипнула дверь в комнату. Инстинктивно мальчишка поднял голову и посмотрел в проем, где сверкнули в темноте алым светом чьи-то глаза. * * * Вечером, когда уже совсем стемнело, Кадис Этрама ди Рейзел, довольно уставший и прозябший до костей, с растрепанными ураганом волосами вернулся в родное имение. Уже вторую ночь собирался бушевать Атлантический океан. Сегодня шторм ярился пуще обычного. Рейзелу не пристало задерживаться в мире людей, в тот час, когда перспектива не добраться до родных земель Лукедонии оказалась близка к возможной. И было бы все равно, где переждать эту ночь, если бы он не оставил ребенка одного в темном поместье. Но дома было тихо, никаких признаков недавно заселившегося человека. Его имение можно было назвать безопасным, ведь в этих лесах редко кто появляется. Почти век прошел, как его навещали главы кланов. Неужели заходили и обнаружили человека? Или же здесь побывали вервольфы? Но ничьей чужой ауры он, вроде, не чувствовал. — Франкенштейн, — тихо призвал Кадис, но никакой реакции не последовало. Вервольфы в его доме — бред. И даже если заходил Музака, он бы ничего плохого не сделал человеческому ребенку. «Значит, у себя», — заключил Рейзел и поднялся наверх. С тихим скрипом мужчина открыл дверь. Он и сам не понял, как кто-то с громким «Ах!» предпринял попытку юркнуть куда-то за кровать. Реакция не подвела. Кадис оказался рядом за долю секунды, пресекая любую попытку спрятаться. Или подвела? Человеку не положено знать о силе Ноблесс. — Франкенштейн. — Р-Рейзел-ним? Это вы? — Да, — Кадис хотел взять дрожащего ребенка на руки, но тот увернулся. Рейзел молча уставился в пол. Напугал сам, больше некому. Виноват. Не надо было так быстро перемещаться. «Что сказать ему, чтобы успокоить?» Он ждал какого-либо провокационного вопроса от человеческого дитя, как ждали от него решений грешники. Но вместо того, чтобы задать вопросы, мальчик едва слышно прошептал: — Ваши глаза светились в темноте… «Так вот в чем дело. В коридоре непроглядная тьма, «включилось» ночное зрение, глаза засияли от подсознательного применения сверхчеловеческих способностей». — Тебе показалось, — не получилось соврать так равнодушно, как хотелось бы. Да и лгать Истинный Ноблесс не умел и делал это впервые. Заметил ли дрогнувший от волнения голос Франкенштейн? Кажется, не заметил вовсе, потому что приблизился и обнял за талию. Неужели можно так безропотно доверять едва ли знакомому существу — даже не человеку! Рейзел почувствовал мелкую дрожь, сотрясающее хрупкое тело. Совсем замерз, сильнее, чем он сам. И он обнял в ответ, чтобы просто помочь согреться, ничего более. День поисков непонятно чего и пристальных — жаль, что пока пустых — наблюдений за родом человеческим вымотали Божество. Кадис планировал устроиться на кровати, хотя бы опираясь о ее спинку, и разместить на коленях дитя. Помешала книга. Его родителей. Которая хранилась ранее в их комнате, а сейчас оказалась на противоположном краю постели. — Франкенштейн, — обращение сопровождалось строгим взглядом. — Да? — мальчик поднял лицо, готовый выслушивать. — Книга. — Э-э-эм. А? — непонимающе переспросил Франкенштейн, метнул взгляд в сторону. — Принадлежит мне. — П-простите, пожалуйста. — Рейзел почувствовал волнение и раскаяние, исходящие от человека, даже некоторый страх. Наказывать за такую мелочь, как эксплуатация его вещей, он не собирался. — Франкенштейн. Ты можешь брать, что хочешь, только возвращай туда, откуда взял. Пока что это мое единственное условие. — Хорошо, я понял. С этими словами мальчишка резво соскочил с места, подхватил с некоторым усилием фолиант и вынес его — возвращая на место. Рейзел проводил его взглядом. Выждав положенные несколько секунд, он поднялся и неторопливо прошел в коридор, поглощенный кромешной тьмой. Ничего не было видно, но способности применять нельзя. Хотя… из открытой двери лился мягкий свет. Рейзел подошел ближе. Вот она — комната, куда он преградил себе дорогу когда-то давно. Все хранил воспоминания. Сколько лет уже прошло? Верно, уже больше, чем половина тысячелетия. Кадис прислонился к косяку, уйдя в тяжелые думы и не видя реальности, окружающей его. Но в настоящее его вернуло едва слышное смущенное: — Рейзел-ним, здесь немного грязно, — нервный глоток. — Я могу прибрать? Утвердительный кивок. — И не только в этом месте, но и вообще. Лениво Кадис опустил взгляд вниз, на Франкенштейна. Короткий, едва уловимый вздох. И такой же кивок. «До чего суетливые существа эти люди» Он бы отдыхал сейчас, если бы не это золотовласое чудо, так неожиданно свалившееся на его благородную голову. А как в нем много энергии! Мальчишка только что ведь мерз, а уже собрался убираться. Все ли люди такие? — Франкенштейн. — Да, Рейзел-ним? — Я устал и не хочу шума. — Ах, да, конечно. — Не будет эгоистично выглядеть, если я уйду отдохнуть и оставлю тебя снова? — Нет, конечно, это же ваш дом, вы меня пригласили и не я вправе вас беспокоить. — Если вдруг я тебе буду нужен, ты можешь меня звать. Знаешь, где меня найти. — Хорошо, я все понял. На прощание, похлопав мальчика по плечу, Рейзел ушел к себе. В комнате с распахнутым окном было довольно холодно. Пришлось затворить его и укрыться одеялом. Интересно, а как человек будет переносить другие условия? Он ощущает все так же или иначе? И кто бы мог подумать, что эти существа, находящиеся внизу иерархической лестницы, так будут интересовать его, хранителя благородных и людей. Рейзел слышал, как еще несколько раз человек проходил мимо. Чем-то занимался наедине с собой, но умудрялся шуметь. Не может найти себе место один, или что-то иное беспокоит? Вмешиваться в жизнь человека было нежелательным. Особенно с помощью контроля разума. Кадис постарался задремать, не беспокоясь ни о чем. Чью бы то ни было, негативную энергию он почувствует, приближение чужих услышит. Сейчас волноваться не о чем, ни ему самому, ни Франкенштейну — днем забот будет больше. У Истинного, так точно. Но без сна он не восполнит свои силы. Наконец, когда Благородный почти провалился в умиротворенную дрему, дверь тихо скрипнула. — Франкенштейн? — Из-звините… Ничего не сказав, Рейзел поднялся со своего места, неторопливо подошел. Мальчик стоял в ожидании. С ухмылкой Кадис поднял его на руки и унес к себе. — Рейзел-ним? Зачем? — Шумишь. Я просил тишины. — Простите… — Спи. Приказываю. Еще долго Франкенштейн крутился по кровати где-то на другой половине. Мужчина уже потерял надежду на спокойный отдых этой ночью. Он бросил взгляд в окно. На небе светила полная луна — причина, по которой вкупе с выматывающим днем Божеству хотелось спать. А когда он спал в последний раз? Кажется, несколько позже битвы с братом? Как же тяжело сейчас одному. И еще тяжелее в тот час было осознавать, что сам у себя отнимает единственное родное существо. Хотя он не был родным, если поступил так с ним. В отличие от Рейзела, он был волен выбирать свою дорогу. И он сделал свой выбор. Кадису пришлось… Нет, это слишком опасное направление мыслей. Нельзя, слишком больно от этих воспоминаний. А ведь они были близнецами. И кем бы ты ни родился, Ноблессом или человеком, это особенно невосполнимая утрата. Мужчина старался не думать больше ни о чем, не возвращаться в поросшее быльем прошлое. Сегодня уже слишком много воспоминаний посетили его. Были бы они счастливыми… Пока Кадис Этрама Ди Рейзел сражался со своими эмоциями, ребенок свернулся калачиком у него под боком. «Все ведь из-за него», — мелькнула мысль с долей некоторой горечи. Но обижаться было бессмысленно. Ноблесс обнял Франкенштейна так, как если бы хотел уберечь от чего-то. Теперь, когда мальчишка спал рядом и оба были спокойны, Кадис мог позволить себе тот отдых, о котором он мечтал вот уже несколько часов. Не прошло и десяти минут, когда, очистив свой разум от тяжких дум, он погрузился в кратковременный сон.