* * *
Закрылись тяжелые дубовые двери парадного входа. Глава клана Кравей наконец может насладиться ночью в стенах родного особняка. Лорд отправил его ненадолго отдохнуть после исправного исполнения обязанностей. Для каджу стало неожиданным нахождение в замке его дочери, которая не так давно — или уже много времени тому назад? — наведывалась в мир людей. Он снова забыл о близких и растратил всего себя на службу Лорду, службу на благо Лукедонии. Он горестно вздохнул, чем и выдал свое появление. — Папа, ты пришел? — кажется, что Игнесс нисколько не переживает, она привыкла жить без родного отца и сейчас рада снова его увидеть. "Это еще ничего не значит, я для нее чужой", — Роктис не решается озвучить правдивую мысль, говорит только себе, чтобы не озадачивать свою единственную наследницу. Наследница клана Кравей... Каждый раз при подобной мысли Благородный горько ухмылялся. Этой "наследнице" невозможно будет доверить ничего из всех возможных обязанностей. И он сам такую взрастил. Все-таки из него вышел никудышный отец... Он через силу изрекает: — Здравствуй, Игнесс. Давно ты вернулась? — ну вот, получилось слишком строго. Он интересуется ее возвращением, просто чтобы знать, сколько минут он напрасно растратил, не находясь при этом рядом с ней, охраняя лишь покой Лорда... Очень странно тому, чья однообразная жизнь сливается в десятки тысячелетий, задумываться о минутах. Но Роктис действительно ими дорожил больше жизни. Минуты, когда он видел свою Игнесс, когда говорил с ней. Редкие мгновения, в которые из ее уст он слышал не строгое "каджу", а родное, почти сокровенное "папа". — Прошлой ночью, — Игнесс отвечает с улыбкой на устах. — Все хорошо, не возникало проблем? — Роктис спрашивает бесцветным тоном, будничным, он уже устал от всего. Юная Кравей поморщилась при воспоминаниях: — Когда я сюда добиралась, сильно штормило и ветер был таким... пронизывающим. Не думала, что дотащу его. При упоминании некого "его" Игнесс сияет. Откуда только все эти ее сумасшедшие ухмылки? Его дочь снова задумала что-то ужасное. Но почему она стала такой? Что он упустил? Когда его маленькая дочурка успела превратиться в безумную барышню? Смешно размышлять над этим. Он упустил все, что только можно и сильно избаловал ее. Пауза слишком затянулась. — А хочешь, я тебе кое-что покажу? Сейчас глаза молодой Благородной сверкают совершенно по-маньячи. Роктис сам пугается в эту минуту. Он не может больше сказать ни слова, поэтому просто медленно кивает. Игнесс подбегает к нему и, подобно маленькой девочке, хватает своего отца за манжету на рукаве и куда-то ведет вслед за собой. Роктису ничего не остается, кроме как последовать за ней. Игнесс приводит его к выходу в подвал и только тогда отпускает его. Сняв в ту же секунду со стены факел, она жестом указывает продолжать идти за ней. Что Роктис и делает. Вместе они погружаются во тьму подземелий. Игнесс живо сбегает по лестницам вниз, отчеканивая каблуками заводной ритм. Отец едва успевает за своей более резвой дочерью. Да тут и нечему было удивляться. Ведь в жилах Игнесс кипела новая кровь. В ее возрасте все много энергичнее, чем в возрасте Роктиса. Особенно, если учесть, что каджу идет, будто бы на казнь; ноги его были ватными и едва слушаются. Он с трудом переставляет их со ступени на ступень. Очень скоро оба Благородных оказываются в подземельях замка. Это было место, где сотнями веков царили сырость и холод, постоянно борясь друг с другом за место лидера — малоприятный закуток особняка Кравей. Вечный мрак здесь и сейчас рассеивает лишь тусклый факел, который прихватила с собой Игнесс. Но это ненадолго. Вот вдоль узенького коридора загораются все новые и новые огни. Меньше чем через минуту в стенах, куда никогда не проникал солнечный свет, становится светло, почти как днем. Почти. — Люди. При свете их страх не так силен, — поясняет Игнесс с видом a`la невинность. Роктис беззвучно вздыхает. Наследница не заметила этого. Перед ним распахнулась дубовая дверь. В камере — другим словом это замкнутое пространство глава клана назвать просто не мог — спит человек. — Вот его я взяла с материка. — Зачем? — Благородный спрашивает сухо, уже заранее готовый к из ряду вон выходящему ответу. — Ну-у...они слишком быстро умирают. "Неудивительно", — думает Роктис, вглядываясь в мужчину. Человек уснул на полу, устланным грязной соломой. Кажется, он уже познал вкус странных наклонностей будущей каджу Кравей. От того же, скорее, и закончили свой земной путь его предшественники. Люди, увы, не способны справиться с жизнью в таких условиях, какие Игнесс создавала для своих игрушек. Да, именно так, они не использовались даже в качестве прислуги. Последним, как правило, доверяли и связывались с ними нерушимыми контрактами. Вместе — до конца. Игнесс же притаскивала с материка "интересную зверушку" и запирала в этом жутком месте. Что происходило в стенах сих, когда его дочь изредка спускалась сюда, Роктис не предполагал, да и знать не желал. Глава клана не ведает, что нужно делать сейчас, стоя рядом с донельзя измученным человеком. Он не замечает, как Игнесс исчезла и вновь появилась рядом с ним, уже с какой-то склянкой в руках. Он не в силах что-то сказать ей, или спросить, хоть как-то ее остановить. Просто не может. Ему приходится беспомощно наблюдать за тем, что она делает, пока все внутри него клокочет. Его дочь склоняется над человеком и пытается что-то шептать ему. На ее губах играет нехорошая улыбка. Она так близко, что их лица практически соприкасаются. Не хочет, чтобы Роктис ее слышал. Реакции со стороны человека нет. Мужчина не понимал здешнего наречия. Игнесс не слишком долго заморачивалась: взяла несчастного за руку, трансформировала коготь и с силой чиркнула по вене. Сопротивления не последовало. Слишком обессилен. Струйками потекла кровь. Стало понятно, для чего Игнесс вернулась за сосудом. Когда оный заполнился алой жидкостью, она поднялась. — А теперь самое интересное! — выпалила она, забыв о том, что "пленнику" казалось бы, нужно помочь справиться с кровотечением. Снова молодая наследница повела своего отца, и без того морально убитого увиденным, куда-то в глубь мрачных подземелий. Как ни странно, дочь привела его к человеку. Или нет? Человеком оно было лишь визуально. Учуяв запах, существо, которое когда-то ранее можно было бы назвать людской женщиной, сразу же поднялось и кинулось в их сторону. Роктис сделал пару шагов назад. Игнесс же довольно ухмылялась. — Не бойся ее, отец. Она нас не сможет достать. Послышался металлический звон. Роктис вгляделся. Существо не могло приблизиться ни к кому из них из-за цепей, которые его удерживали. Игнесс сделала несколько шагов вперед и приставила к губам монстра сосуд с только что полученной человеческой кровью. — Я не знаю, как это получилось, — начала она вещать, пока создание пыталось напиться, — но до этого она была настоящим человеком. После того, как я попробовала заключить с ней контракт… — Что? — Роктис оборвал ее, не дослушав, — Хочешь сказать, ты пила человеческую кровь? Ее кровь? — Это не так важно, никто не узнает. Никому даже не интересно. — Я слушаю дальше, — на этот раз он стал строг по-настоящему. — Дальше... Наша связь разорвалась в первую же секунду. Она пыталась на меня наброситься, когда почувствовала запах крови. "Вот в чем дело. И сейчас "она" тоже пыталась напасть, только учуяв кровь. Вот что хотела показать ему Игнесс. Доселе человек, в отличие от Благородного, не мог питаться кровью по своей физиологии. Какая-то ошибка привела к мутации, — сразу понял Роктис, — Только вот, какая ошибка?" Тем временем Игнесс продолжала: — Сначала ее агрессия была мне непонятна. Но она убила нескольких своих сородичей из-за жажды. Я заметила, что чем больше она пьет, тем сильнее становится. И все никак не может насытиться. Пришлось приковать цепями, — Игнесс хмыкнула, — Слишком уж буйная попалась. Некоторое время оба молчали. — Отец... — М? — Она не похожа ни на кого из нас. Как будто бы... она обезумела, и единственной ее целью стало напиться новой крови, чтобы стать сильнее. Как ты думаешь, так будет вечно? — Нет, — голос Роктиса был холодным. — Почему? — Люди... не способны жить вечность. — Но я хочу посмотреть, что может выйти из этого. — Делай, что хочешь, — тяжелый вздох. Роктис положил руку на плечо Игнесс и слегка сжал. Она посмотрела на него и кивнула, давая понять: она показала, что хотела, и больше он не был ей здесь нужен. С облегчением нынешний глава клана покинул подземелья. Его дочь осталась там. Она не выйдет до самого утра, он знал это. Кравей нагрел воды и заварил себе чаю. Он подошел к окну и посмотрел в даль, на свои земли. Все тихо, даже слишком. "Затишье перед бурей", — ласково прошептало подсознание, и Благородному стало жутко. Не отпуская тревожных мыслей, он опустился в кресло и отхлебнул горячий напиток с терпким горьковатым вкусом, вспомнил, что их Ноблесс любит пить сладкий чай. Завязался внутренний монолог: Знает ли Рейзел-ним, что главы кланов ищут сахар на материке специально для Него? Нет, не знает. Ему все равно на такие вещи. А про Игнесс они с Лордом могут узнать, поймут все незамедлительно. Такие преступления никогда не оставались без внимания. И спустя годы по острову снова пройдет слушок о Ноблесс Благородных, который явился вновь... но только чтобы покарать свой народ. Невольно Роктис вспомнил, как Он наказывает нарушителей закона. Его кара — ужасна. Сопровождающие Ноблесс главы кланов неоднократно видели это. Рейзел-ним мог забрать что угодно, чего сам считал нужным лишить: от дара речи вплоть до жизни... Отеческое сердце болезненно заныло, когда на месте одного из нарушителей он представил свою Игнесс. Нет, ее он никому не даст в обиду. Если будет нужно, он предаст Ноблесс, пойдет войной против Него и против Лукедонии, но не разрешит убить свою единственную дочь. Он поклялся себе, что будет защищать ее до последнего вздоха. Тяжелая ночь оставалась позади, и утро начинало вступать в свои права. Где-то далеко-далеко на востоке всходило солнце, окрашивая линию горизонта в розовый цвет. Потрясающее зрелище. Роктис наблюдал за этим чудным явлением, сидя на ступенях особняка. Прямо перед парадным входом. Он услышал, как распахнулась тяжелая дверь. Благородный обернулся — позади него стояла их горничная. — Да, Элис? — его голос был выцвевшим. — Вы не собираетесь вернуться в особняк? Прохладно же… на улице. — Нет, все в порядке. Возвращайся обратно. — Слушаюсь, — она поклонилась в пояс и ушла внутрь замка, предварительно вздохнув. Глава Кравей еще около часа смотрел на то, как рождается новый день. С каждой минутой солнце поднималось все выше над горизонтом. И вот наконец его лучи пробежались по замку, башни которого возвышаются над кронами лесных деревьев, устремляясь к самому небосводу. Все замерло в ожидании.* * *
Через несколько часов после Франкенштейн нашел Рейзела все в том же кресле. Со стороны могло бы выглядеть, что последний спит, однако это было не так. Благородный уловил звук шагов, но только повернул голову и внимательно посмотрел на Франкенштейна. Тот уже успел переодеться, явно следил за этим, однако спутанная густая грива волос все еще небрежно спадала на его плечи. Хоть и едва светало, только проснувшийся Франкенштейн не выглядел недоспавшим, а наоборот, бодрым и полным сил. Рейзел сдержал облегченный вздох. Он помог мальчику сегодня ночью. — Доброе утро, — малыш улыбнулся. Благородный устало кивнул, тщетно пытаясь выдавить из себя абы какое подобие взаимной улыбки. Увы, не получилось. Он не умел фальшивить и не знал, как можно показывать эмоции на лице, когда они не идут из сердца. К тому же, устал. Но правда, хотел. Ведь утро для Благородного стало точкой отсчета для его очередной — какой же она была по счету? — новой жизни. Наконец-то той, которую он начинал с начала, перед этим не потеряв кого-то, а обретя. Даже не просто. А приняв под крышу своего дома человека. "Верно, это подарок". Ведь Кадис раньше не мог позволить себе даже мечтать о сосуществовании рядом с людьми. Но сейчас, не отнимая глаз от мальчика, думал только о том, что у него есть целых несколько десятилетий на это. Время, чтобы увидеть, как люди могут взрослеть и почувствовать себя кем-то близким для человеческого дитя. — Тебе что-то нужно? — полушепнул он. Франкенштейн что-то ответил ему, но Рейзел пропустил мимо ушей. Собственная мысль, слишком громкая, о товарище, который разделит с ним время, заглушала слова. Но такого не будет в следующий раз. Ведь детям нужно внимание, верно? Он будет внимательным. Если не представляет, что такое воспитание, то просто будет рядом. Пока еще может. Рейзел не спеша встал. На момент голова пошла кругом, перед глазами появились темные пятна. Он встряхнулся. Подошел к Франкенштейну. Раздался стук в оконное стекло. Не люди и не звери, то были существа, вовсе не имеющие материального облика. Только Ноблесс их слышал. Он опустился перед мальчиком так же, как при первой встрече, чтобы их глаза были были примерно на одном уровне, положил руки на плечики, впервые за эти дни отмечая, что они очень худые, даже костлявые, и слегка сжал. — Франкенштейн. Я принял решение и сейчас хочу получить только твое согласие, — перед тем, как задать сам вопрос, Благородный помедлил: — Ты готов остаться здесь? — Навсегда? Утвердительный кивок. На лице Франкенштейна мелькнуло недоверие, сразу же сменившееся безоговорочным согласием. Мальчик, копируя манеру общения Благородного, быстро кивнул, выражая его. Вот и хорошо. Рейзел не знал, отчего, но его сразу же посетило ощущение, будто бы все становится на верный путь, хоть разум вместе со здравым смыслом настойчиво вторили о другом. Странно. Форточка распахнулась, громко хлопнув при этом. Стекло задребезжало. Франкенштейн, вздрогнув, перевел взгляд, в то время как Кадис не обратил никакого внимания. Да, странно. Но необычайно спокойно. Он был готов сомневаться во всем, что сейчас произошло, но ему пока что не хотелось. И возвращаться к сему вопросу, казалось, уже поздно. Они снова посмотрели друг на друга. Рейзелу не нужно было большего, чтобы понять, что Франкенштейн полностью доверился ему. Причем, слишком легко. Он вплел пальцы в волосы мальчика, чтобы распрямить несколько спутанных прядей, после чего прижался лбом ко лбу Франкенштейна. Они оставались вдвоем, и об этом никто не знал. О своих делах Рейзел планировал сообщить Лорду и главам кланов потом. Но когда именно — он и сам не догадывался.* * *
Вся оставшаяся часть суток проходила необычно, по сравнению с прежними годами. День чем-то напоминал их с Франкенштейном первый, когда Рейзел взял его. Вопреки своим желаниям, Кадис еще несколько раз возвращался к переосмыслению последнего решения. Тревожные чувства начали навязываться несколькими часами позже, как это обычно и бывает, притом покидать Благородного они не собирались. Рейзелу приходилось долго слушать хор собственных мыслей. И ладно, если были бы они единогласны друг с другом... Не помогало еще и то, что при каждом начинании рассуждать заново все больше находилось аргументов, опровергающих правильность его решения. Он вспоминал и встречу с Аделой, и ее слова. Слова, которые все-таки были сказаны очень правильно. Рейзел понял это сразу. Однако, находил разные лазейки представшего пред ним лабиринта сплетенных враз судеб и смотрел на истории: свою — долгую и наполненною разочарованиями, Франкенштейна — короткую, но уже печальную, и Аделы — быструю, полную событий, динамичную, по-разному. Кажется, суть их подобна раскрытой книге. Ноблесс не понимал лишь то, для чего сам встретился с двумя людьми, почему на его место не были посланы такие же, как и его новые знакомые, люди, и это делало раскрытую книгу написанной особым шифром, который понимал только автор сей истории. Сколько он не старался, единого вывода голова делать не собиралась. Слишком многие подсказки еще не были получены. Когда он их получит? На протяжении скольких лет будет длиться их история? Все больше возникало вопросов. По прошествии нескольких дней, а после и недель, ситуация не изменилась. Дополнением к загадке стали странности в поведении человека. Как казалось сначала, мальчик был, по возрасту, активным и не терпел одиночества. Он много спрашивал, все время просил разрешения побыть рядом. Почему именно спрашивал, а не просто приходил и устраивался рядом — еще одна непростая задача. Однако Ноблесс не отказывал Франкенштейну ни в чем, начиная от обычных элементов проявления заботы до — что становилось бедствием для замкнутого Благородного — развернутых ответов на вопросы, которые приходилось давать таковыми во избежании нескольких дополнительных. Помогало не всегда. Особенно, когда он сам не знал, что сказать ребенку, а что — нет, и намеренно недоговаривал. Отдельный случай выходил с тем, что за всеми действами Франкенштейна уследить было невозможно. Но внимательностью Рейзела природа вовсе не обделила. Интроверт, он был склонен замечать мелкие детали в поведении окружающих и анализировал ситуацию. Благородный понял, что иногда, в моменты одиночества, когда он был уже уставшим и подолгу на мальчика никак не реагировал, тот был склонен "угаснуть" спустя какое-то время, — не хватало ли ему внимания? Порой Истинному становилось угнетающе видеть потерянный взгляд у того, кто проживал только седьмой год жизни. Ночами рвало сердце другое. Иногда не спали оба. Несколько раз Ноблесс заставал мальчика, когда тот в полусонном состоянии укачивал сам себя; невольно Рейзел вспоминал события многовековой давности, когда тоже был в точно таком же состоянии; смотря на Франкенштейна в нынешнее время, он понимал, что это значит. Но чаще приходилось видеть человека, мучающегося беспокойным сном. Кажется, сон был слабым местом малыша. Постепенно из-за этого Кадис перебрался ночевать в комнату Франкенштейна. Другому на его месте могло бы все надоесть. Но Рейзел слишком часто оставался один, обычно подолгу собирая части расколовшейся души воедино. Хотя, о чем речь? Он до сих пор бился в попытках собрать их, только вот… бесполезно. Чем дольше он нес свой крест, тем сильнее убивал себя изнутри... Рейзел слишком долго желал оказаться причастным к тому, что происходит в мире людей. За минуты, когда мечта становилась явью, он был готов отдать даже жизнь, не говоря уже о нескольких неспокойных ночах, когда нужно было охранять сон человека. Он уже познал одиночество и не хотел, чтобы оно поглощало его, подобно бездне.