Шелк и кружева

Ньют смотрит на эту девушку так, словно никогда не видел никого прекраснее. Он зачарован изяществом ее тонких запястий, изгибом длинной шеи и хрупкостью лодыжек. Ее взгляд испуган и смущен, глаза опущены, но украдкой поглядывают на него из-под длинных рыжеватых ресниц. Она прекрасна. Она невинна, изысканна и нежна. Она смотрит на него из зеркала. Ньют делает оборот вокруг себя — зеркало высокое, старинное, в полный рост, да вот только в зеркале отражается не он, не Ньютон Скамандер, а прекрасная незнакомка, облаченная в шелк и кружева. Он любуется ею. Не может оторвать от нее взгляд. Нельзя быть такой сверхъестественно красивой, думает он. Нельзя быть такой хрупкой, такой грациозной, нельзя так томно смотреть из-под тени опущенных ресниц. Ньют нашел эту сорочку в шкафу, когда разбирал чердак. Золотистый шелк, который так шел к его волосам цвета меди, да старинное кружево ручной работы — наследство от какой-то тетки, старой девы, которых в их роду было множество. Кажется, этой повезло отличиться хрупким телосложением. Там же, в шкафу, он находит метр золотистого кружева, широкие белые ленты, старые, пожелтевшие от времени перья, кучу какого-то тряпья неясного назначения и происхождения и множество старых коробок, в которые никто не заглядывал уже лет… Много лет. Сперва он просто погружает пальцы во все это разноцветное великолепие, ощущая, как скользит по коже шелк, как щекочут нервные окончания перья, как нежно касается его тела батист. Потом — смеха ради — подносит широкую белую ленту к лицу. Подвязывает ее под подбородком — все равно никто не увидит. Подходит к зеркалу, как есть — в рубашке Тесея, которая доходит ему до середины бедра, с охапкой старых вещей — в другой. Подносит к лицу пучок лент; метр кружева явно ручной работы; втыкает в рыжие кудри пожелтевшее от времени перо… А потом из кучи хлама выпадает сокровище. Это короткая, едва ли закрывающая его бедра, шелковая сорочка на тонких лямках. Подол и лиф обрамлены воздушным бежевым кружевом, а золотистый шелк сияет и скользит в его пальцах. Он заигрывается; с ним часто такое бывает, и это всегда приносит свои плоды, как сейчас. Незнакомка из зеркала кидает на него игривый, кокетливый взгляд и поправляет непослушную рыжую прядь. Ей можно, она ведь девушка. Где-то здесь, в шкафу, он видел щетку для волос, такую же древнюю, как это кружево… Прическа на старый лад выходит очень удачной, и девушка в зеркале кружится вокруг своей оси, чувствуя, как шелк обнимает ее обнаженные бедра, а кружева на груди едва ощутимо щекочут кожу. Она кружится, кружится, до тех пор, пока перед глазами не становится черно, и он не падает в чьи-то сильные, крепко удерживающие его за талию руки. Ему не нужно открывать глаза, чтобы почувствовать запах родного брата. Но сейчас он — не совсем он, и брат — не такой уж и брат, поэтому можно сразу прижаться губами к теплым, сухим губам Тесея, и обвить руками его плечи, прильнув к нему всем своим разгоряченным телом — так, чтобы Тесей почувствовал, как крепко стоит под шелковой рубашкой член, как напряжены натертые кружевом соски. Тесей чувствует — прижимает его к покатой чердачной стене, и целует, жарко, крепко, пока у обоих не кончится дыхание. Рука его скользит по узкому бедру Ньюта, вверх, сжимая крепко, так, что потом на его тонкой коже будут долго сиять небольшие, аккуратные синяки. Ньютон разводит ноги и стонет, потираясь о брюки Тесея обнаженным пахом — этот контраст голой кожи и шершавой, грубой костюмной ткани невероятно заводит его, сводит с ума, заставляет просить прикоснуться, взять, овладеть им. — Ты прекрасна, — шепчет Тесей куда-то ему в шею, — но разве должно такой красавице ходить босиком? Ньют распахивает глаза и смущенно озирается. Рядом с Тесеем стоят две алые туфельки — небольшой каблук-рюмочка, полоска кожи с застежкой на лодыжке. Он представляет в них девушку из зеркала — золотистый шелк сорочки, медь волос и изящные лодыжки, скованные узким кожаным ремешком. — Ты давно…? — он смотрит на Тесея, и румянец заливает его щеки. Он стыдливо опускает глаза. Они уже делали это, не раз и не два, но за таким занятием брат застал его впервые. — Почти с самого начала, — шепчет Тесей, опускаясь перед ним на колени, и целуя выпирающую косточку на лодыжке. — Пришел пораньше, искал тебя, а нашел прелестницу в шелках… Пальцы крепко охватывают голень, заставляя приподнять стопу, и Ньют не может сдержать стона, когда губы Тесея скользят вниз, к пальцам ноги. Он всегда боялся щекотки, и Тесей знал об этом, но Ньют не подозревал, что легчайшие прикосновения губ подействуют на него… Так. Когда Тесей проводит языком по стопе, коротко, кверху, Ньют вскрикивает и откидывает голову назад, так, что ударяется о стену затылком. Это похоже на удар тока, только мучительно сладкий, распространяющийся по всему телу, заставляющий ноги — дрожать, а колени — слабеть. Тесей чувствует, что Ньют вот-вот потеряет равновесие, и ловко надевает на него туфли — сперва правую, потом левую. Разворачивает — Ньют льнет к его широким сильным ладоням, послушно двигается туда, куда они его направляют, — и они оба оказываются напротив зеркала. — Открой глаза, принцесса, — шепчет Тесей, и Ньютон слушается. В зеркале — его брат, обнимающий за талию девушку невероятной красоты. Каблуки сделали ее лодыжки еще изящнее, заставили бедра — напрячься, а спину — выпрямиться, и теперь эта красотка жмурится от удовольствия, пока его брат терзает сладкими, тягучими поцелуями ее шею. Ньютон снова откидывает голову назад, закрыв глаза, растворяясь в этих горячих, болезненных прикосновениях губ к коже, но пальцы Тесея уверенно ложатся на его затылок, заставляя выпрямить шею.  — Смотри. — Тесей отрывается от его плеча, и смотрит на девушку — или Ньюта? — в зеркале. — Смотри на меня. На себя. На нас. Девушка в зеркале становится пунцовой от смущения, опускает глаза, но Тесей вздергивает кверху ее подбородок, крепко сжимает сильными пальцами лицо. — Я сказал, смотри. И Ньют смотрит — смотрит на то, как руки Тесея проскальзывают под золотистый шелк, ласкают его напряженные бедра, крадутся выше, к напряженному до боли члену. Ему остается только извиваться в руках брата, прижиматься к горячему телу сзади и к ласкающим ладоням спереди, стараясь получить как можно больше прикосновений и ласк. Кажется, он что-то шепчет, но он не очень хорошо понимает, что именно. Имя Тесея, хриплое «еще» и сорванное «возьми меня» там точно есть, но горячая ладонь перестает сжимать его член, и Ньют разочарованно стонет. Тесей глядит на его отражение в зеркале, ловит его расфокусированный взгляд и тихо смеется. — Я понял, что еще нужно моей принцессе, — шепчет он, и разворачивает Ньюта к себе. Ньют не возражает. Тесей — его старший брат, и его дико ведет от осознания неправильности происходящего. Кровь от крови моей, плоть от плоти моей. Ему нравится слушаться Тесея, ему нравится принадлежать Тесею, но отдаваться Тесею ему нравится сильнее всего. Отдаваться — во всех смыслах этого слова, какие только существуют в этом странном мире. Взмах палочки — и в руках старшего брата появляется небольшой тюбик. Помада, догадывается Ньют. — Алая, как кровь, — шепчет Тесей, обводя ароматным зельем его губы. Почему-то это кажется интимнее, чем все остальное, что Тесей делал с ним до этого, и Ньютон закрывает глаза, чувствуя, как от смущения пылают его щеки. — Тебе к лицу, посмотри… На сей раз у Ньюта хватает сил самому повернуться к зеркалу. Алая помада делает его настолько красивым, что он пугается этой красоты, но закрыть глаза или отвернуться не может — смотрит. Смотрит. Смотрит… Смотрит на то, как Тесей, не в силах больше сдерживаться, сдергивает с себя серые брюки — отмечает каким-то вечно равнодушным краем сознания, что они улетели к шкафу, надо будет потом найти и разгладить. Как брат задирает на нем сорочку — в ответ Ньют прогибается в пояснице, стараясь прильнуть к жаркой плоти сзади (как, оказывается, просто это сделать на каблуках!) Как подносит пальцы к его алому от помады рту, и он сперва целует их — на белой коже остаются алые отпечатки, а потом обхватывает губами, и облизывает каждый, и сосет их так усердно, словно между его губ двигаются не пальцы, а горячий, твердый и вожделенный член Тесея. А потом равнодушный край сознания перестает быть равнодушным, потому что влажные от его слюны пальцы проникают в него, и ласкают изнутри так, что он выгибается всем телом — сперва от них, а потом им навстречу, а Тесей тем временем другой рукой прижимает его к себе за талию, и шепчет, какой он красивый, и сладкий, и шелковый там, внутри. Взгляд случайно падает в зеркало — и там он, с размазанной помадой, припухшими от ласк губами и алыми щеками, отчаянно вертит бедрами, стараясь насадиться на умелые пальцы Тесея. Подол сорочки задрался вверх, к крепко охватившей его талию руке, и он видит собственный член, стоящий так крепко, что ему почти больно. Он смотрит на лицо брата — глаза закрыты, нижняя губа прикушена, и понимает, до чего он прекрасен, до чего прекрасны они оба, вместе, вот так, с его длинными тонкими пальцами у Ньюта внутри. Он стонет, шире расставляет ноги, и тут Тесей открывает глаза и ловит в зеркале его жадный, влюблённый и восхищенный взгляд. Мир переворачивается — Тесей просто опрокидывает его на гору старого тряпья, и Ньют трепещет под ним, восторженный, восхищенный, открытый и жаждущий. Он кричит, выгнувшись, когда член брата проникает в него — мучительно сладко, мучительно долго, немного болезненно, но так хорошо и правильно, что крик становится стоном, стон — мольбой, а мольба — шепотом. Тесей не дает привыкнуть, движется на нем — и в нем — сильно, быстро и часто, и Ньют вскрикивает, ощущая чувствительными стенками каждый толчок, каждое движение крупного, напряженного, горячего члена. На особенно глубоком толчке Тесей глухо стонет куда-то ему за ухо, и Ньют охватывает лодыжками, все еще окольцованными ремешками туфелек, его талию, не отпуская из плена своей плоти, шепча сладкое, желанное и запретное «В меня, Тесей, пожалуйста…». И Тесей слушается, покоряется ему, с глухим стоном изливается в его содрогающуюся от удовольствия плоть, замирая на нем, сжимая ладонью его часто пульсирующий член. Перед глазами Ньюта взрываются и гаснут звезды, в голове — блаженная пустота. Он почти не помнит, как оказался в объятьях Тесея — оба лежат на изрядно помятой куче тряпья, сорочка влажная и липкая от семени Ньюта, и Ньют тоже влажный и липкий, только внутри, и от этого еще сильнее хочется прижаться к широкой груди старшего брата, и спрятать в ней свое алеющее от позднего стыда лицо, и шептать ему всякие глупости. О том, как он, Ньютон, сильно влюблен. О том, как ему было хорошо. О том, что они должны быть вместе, всегда, неразрывно. Как шелк и кружева.