***
В Центре — небольшой офис с допросной комнатой — её расспрашивали о снах, конечно. Умом и дедукцией Вия никогда не блистала, но знала, что если её за что-то и могли арестовать, то за сны. Никто больше не видит сны, кроме них. Её спрашивали, что ей снится чаще, получала ли она увечья во снах, есть ли у неё друзья среди таких же «особенных». Последний вопрос заставил пленницу нервно усмехнуться и не то сглотнуть, не то всхлипнуть. Не зажила ещё свежая рана, когда её единственные «друзья» из «особенных» бросили её, как мусор. В памяти мигом возникли сверкающие насмешкой глаза «друга», холодные и злые, но Вия прогнала образ прочь. — Я одна. Не сказать, чтоб она умела хорошо врать. Однако умела… болтать. Заговаривать зубы, нести всякую чушь и лукавить. И это было вовсе не её талантом, расчетливым планом избежать наказания. Вия банально не умела формулировать мысли. Всю околесицу про море смальца и ресторан с ящерами она несла искренне, но по жизни делала это так, что понимали её разве что попугаи. Только с речью этих милых птиц совпадали её ораторские навыки, с одним отличием: попугаев за глупую болтовню любят. Устав от путанных рассказов арестантки, мисс Барбара из столицы — лет тридцать пять, светлые волосы в высокой прическе, тягучий акцент и пронзительные голубые глаза — пообещала Вие, что с ней всё будет хорошо. И вколов какую-то болючую гадость: «Как комарик укусил, правда?» — отправила Вию засыпать в камеру. Снилось одинокой девушке гудящее, тревожное ничего.***
Проснулась она уже в другой стране. Там все говорили по-английски, и Вие пришлось напрячь память, вспоминая свои безупречные иноязычные монологи из детства; такая удачная, казалось бы, попытка подняться в глазах семьи и заработать хотя бы зернышко родительского тепла талантом. Вместо тепла были вежливые — фальшивые — улыбки и сдержанная похвала. Вия быстро забросила английский и русский тоже, не желая разочаровываться снова. То был Центр, но не компактный офис, а огромное строение где-то за городом. Как во сне про зловещую западную психлечебницу, но тот сон вспоминать было слишком страшно: было там холодно, темно и громко. В этом большом Центре было много уверенных людей в тёмно-серой форме и неуверенных в кремовой, похожей на детский румянец. Почти всё здесь было белым, серым или травянисто-зеленым; будто сочувствующие медсестры настояли на ярких обивках для диванов. Вию поселили к другим девушкам от четырнадцати до девятнадцати лет. Комната была большим прямоугольником пять на десять метров, с симметрично расставленными одноярусными койками. Коек тоже было много. В таких палатах можно было только спать, и строго восемь часов. Всего лишь восемь! Такого издевательства достойны куда более мерзкие личности, но не безобидные подростки. За что такие лишения? В одной палате с новоприбывшей спали десятки девушек, но на общем завтраке выяснилось, что сноходцев заключены в Центре целые сотни. Вия не видела никого старше двадцати пяти, и это пугало сильней всего. «Неужели мы возникли так недавно?» — думала Вия, лавируя потерянной рыбкой в пульсирующей подгоняемой толпе. Пациенты этой странной клиники мало общались между собой, мало говорили в принципе и будто бы друг друга подозревали. Уборщица, пожилая дама с сухой морщинистой кожей и бодрыми синими глазами, смеялась над ними и иногда роняла на чистейшем русском: «Штирлицев полный зал». Когда Вия услышала одну из таких фраз, лишь по счастливому стечению додумалась не подать виду. Она тоже играла в Штирлица, зачем-то притворяясь не латышкой и зачем-то сканируя каждого, каждого, каждого брата по несчастью, словно сама руководила экспериментами. Сонливость, впрочем, убавляла продуктивность раздумий. Поэтому к отбою она уже не сопротивлялась, когда на голову водружали металлический обруч с проводами и датчиками. Только плотно сковав ей голову, как и всем остальным, медсёстры позволили ей опуститься в постель. Вие было неудобно, как и всем остальным, и с непривычки она ворочалась дольше всех, прежде чем снова провалилась в пустоту.***
На второй день всем новеньким раздали толстые серые тетради в клетку. В шесть утра — время подъема для «милых отдыхающих», так их называли — в палату хлынули сотрудники и яркий свет. Вие, как и другим, не позволили даже встать, пока она не записала сегодняшний сон в свой журнал снов. Девочка по имени Диана, миленькая полная шатенка с россыпью веснушек на лице, едва не разревелась — ей из-за менструации попасть в уборную было просто необходимо, как можно быстрее. Но эта ледяная любезность доктора Найта, смуглого и высокого индийца, заставила Диану замолчать в самом начале возмущенной тирады и нацарапать ночное приключение, роняя на страницы заодно и слезы. Возможно, ее гнобили дома за кровь на постели, кто знает. Так или иначе, первейшей обязанностью сноходцев было сразу после пробуждения записывать свои сны в эти самые тетради. Пока не запишешь, не получишь права пойти в туалет, позавтракать и просто встать с кровати. Вия первое время честно записывала прогулки по Крайгороду, но встретив полный ненависти и презрения взгляд ближайшей соседки однажды утром, решила, что безопаснее писать о единорогах. Вия вообще была тормозом редчайшим.***
Постоянных пациентов было не так много, это стало заметно через три недели. Кто-то — Диана, например — прибывал всего на пару недель и уезжал куда-то в другое место. Вия надеялась, что домой. Артманэ пила лекарства, что ей давали, записывала небылицы в журнал снов, несла полнейшую чушь на разговорах (допросах) с докторами и вроде бы вполне привыкла к этой новой жизни. После завтрака ее и других выводили на прогулку, затем на занятия; почти настоящие учителя в кабинетах с почти настоящими партами вели вполне себе настоящие уроки. Различие было лишь в том, что программа вряд ли принадлежала любому государству в мире; скорее микс из основных тем и уроков, только на занятиях «родного края» можно было изучать язык своей родины и никто тебя не трогал. Вия, считая всю фишку идиотизмом, в учебные часы лишь рисовала на страницах — рожки, усы, цветочки, сердечки и прочая бурда из серии «не умею, но успокаиваюсь от самого процесса». Английский нужно было учить всем; хоть один полезный предмет для иностранцев. Честно говоря, Вия понятия не имела, кто здесь был не-иностранцем. Из окон был виден лес из деревьев, которые растут, в общем-то, везде в Европе и Северной Америке. Доктора были такими же разноцветными, как и пациенты. Отсутствие акцента можно было списать на то, что кто-то просто приехал из тех англоязычных краев в нашу Антисновидию. Кто-то из собратьев по заключению строил теории насчет географии Центра, но какой был толк, если не найти подтверждений? Зеро догадывалась, что кто-нибудь на взлом архива и кражу документов все же решится, но сама к таким не относилась. Ее геройства и безрассудные поступки начинались и заканчивались во сне. После занятий, где-то в полвторого дня было свободное время; в комнатах отдыха были кроссворды, судоку, старый телевизор с ди-ви-ди с Томом и Джерри и настольные игры. Еще карты, компактный гольф, шахматы, красивые паззлы — на коробочках совсем не было информации помимо надписи «Сделано с любовью». Вия была плоха, очень плоха в картах, шахматах и играх вроде монополии или чего угодно сложнее Супер-фермера, а играть в него с кем-либо просто не хотела, точнее не могла; на нее и в обществе себе подобных не обращали внимания. Или тихо презирали, как всю ее жизнь. Поэтому она с ностальгическим удовольствием смотрела эти милые старые мультики, будто надеясь вернуться в то время, когда ее так мало что могло взволновать. Хотелось бы остаться тем маленьким отморозком, коим она была лет до девяти, ой хотелось бы. После их водили на уличную физкультуру, видимо лечебную. Серый спортивный костюм был ей велик, но главным неудобством было как раз то, что его вообще приходилось надевать. В начале занятия Вия прилежно выполняла упражнения, но к середине выдыхалась и якобы случайно больно падала, билась обо что-то или говорила, что у нее кружится голова. Остаток времени, отведенного на спорт, она обычно валялась в траве и смотрела куда угодно, но не на свою группу. Те, наверное, уже начинали ее ненавидеть. Потом шли заунылые сходняки в кабинетах групповой терапии. Вия отмалчивалась или рассказывала ерундовые истории о том, как терялась в Сигулде, каждый день прогуливаясь по улицам. Мало кто понимал ее сумбурные рассказы, но доктора делали вежливо-заинтересованные лица, как многие взрослые в ее жизни. Когда истории начали повторяться, она всерьез задумалась над вариантом придумать парочку новых — грустное воспоминание из нее не выдавят ни за что. Хотя, когда начинаешь говорить о снах, тебя немедленно затыкают в наиболее любезной форме. Спать в течение дня не давали. Это было обидно и вообще произвол. Насилие над детьми. Стоило Вие сомкнуть веки на дольше, чем пара минут, ее немедленно окликали, тормошили за плечи, дергали и гремели чем-то возле нее. И так со всеми. Поначалу это жутко раздражало, но пришлось привыкнуть. Завтрак, обед, полдник, ужин, стакан молока перед сном. Если просыпаешься среди ночи, к тебе тихонько подходят и подсвечивают фонариком страницы серой тетради. С кровати ты без этой процедуры не встанешь.***
В один день по столовой прокатился грохот и русская брань. В широком дверном проёме показались санитары, крупные шкафы, и волокли они очередного бунтующего подростка. Вия не удивилась; такие сцены не являлись редкостью. Всегда находился кто-то сильный духом или сумасбродный, сопротивляющийся буквально всему здесь. Этот кто-то искал выход, планировал побег, старался вывести из себя докторов и проверял на прочность свою удачу. Такие, как правило, долго не задерживались. Хотя Коди задержался, в качестве овоща за дальним столиком. Наверное, в назидание другим. Не понять сразу, парня тащили или девушку: новый потенциальный революционер вырывался как-то лениво и скорее по привычке, чисто от нелюбви к принуждению и чужим прикосновениям. Вия со спокойной душой отвернулась, но услышала хрипловатое: — Нахер от меня отошли, я без вас ходить умею. Притворившись, что по-русски не бум-бум, как и те санитары, Артманэ как-бы невзначай привстала, чтоб потянуться за чужим куском пирога, но краем глаза заметила знакомую двухцветную прическу. И, конечно, вскинулась, на весь зал воскликнула «Дав, привет!» с самой дебильной из улыбок и глупым махом рукой. Как ребенок, как в фильмах. Поздно осознав ошибку, она виновато улыбнулась в ответ на полный злобы взгляд Дайвера. К его молчаливому отвращению она привыкла давно. Сутулому сноходцу что-то сказал старший по столовой санитар, мистер Дрим — все они звались Дримами, Найтами, Мунлайтами и всем, что хоть отдаленно связано со сном или хотя бы ночью — и тому оно явно не понравилось. Так красноречиво прожигать взглядом и посылать нахер весь мир умеет очень узкий круг задолбавшихся от жизни, и Вия в него не входила, наверное, по причине эмоционального уродства. Или тупости, одно от другого недалеко валяется. Дав кивнул санитару, что-то съязвил и с максимальной для своего положения вальяжностью прошагал к раздаче еды. Через пару минут он уже возвращался, ища взглядом стол, где сидело поменьше народу. Вия вновь помахала рукой и показала на свободное место около себя, но, завидев ее, брюнето-блондин что-то пробубнил в пустоту и решительно прошел мимо, не удостоив ее вниманием. Рядом с Коди народ садиться боялся. Дайвера такой сосед вполне устраивал. Ей показалось, или у старого знакомого была какая-то слишком выдающаяся для парня грудь? На следующий день Вия намеренно пришла позже в столовую и уселась как раз напротив Дава и Коди, не обращая особого внимания на тихий поток ругательств, которые, как правило, мелькали в голове у сноходца при виде нее. — Он хотел поднять восстание, — сказала она по-русски вместо приветствия, колупая вилкой свою порцию пюре. — Как в Полете над гнездом кукушки. — Пролетая над гнездом кукушки, — пренебрежительно поправили её. Дайвер, видимо, чтоб показать все свое омерзение к этому месту в целом и к Вие в частности, с кислой миной профессионального ресторанного критика проверял свою еду на вшивость. Расковыривал, нюхал, презрительно морщился и все равно жевал. Ее знание еще одного языка его, видимо, не впечатлило. — Давно не видела тебя во сне, — нейтрально пропечатала Вия с заметным, но приемлемым акцентом. — Потому что мне ничего не снится, — с нажимом произнес Дайвер, глядя ей в глаза. Темные, жуткие глаза почти шизофренички все равно были красивее виевых убогих глаз. И разрезом, и цветом. — А, ну да, — кивнула Мышь. — Ты ж здесь просто на экскурсии типа. Это все ошибка, ага. — Говорит-те помедлен-нее, — передразнил иностранец ее акцент, спародировав тормознутое выражение лица среднестатистического прибалтийца. — Н-не уме-ешь ты прав-вильно, — в тон ему каркнула Вия, снова улыбаясь, радуясь налаженному контакту. Но Дав опять поморщился, будто ее глупость причиняла ему — или ей — реальную боль и провоцировала едва ли не мигрень, и пересел подальше вместе с подносом.***
Вечером оказалось, что их со знакомой койки стояли рядом. У Давы было лицо, выражающее что-то между «Да ладно, вы серьёзно?» и «Твою мать, я даже не удивлен» и это было даже забавно. Вия пожимала плечами в ответ на обвиняющий взгляд, и говорила раза три: — Я не просила никого класть нас близко, отвечаю. На четвёртый раз сноходец раздражённо прошипел: — Им хватило того, что мы просто знаем друг друга. Чего им там хватило, Артманэ не поняла. Но ей, в общем-то, было все равно.***
*** На групповой терапии они были в одной группе, и первые недели токсичный «друг» просто молча ненавидел весь мир и отмалчивался. Он такой был не первый и не последний, конечно, но Вие было неловко трепаться о схожести улочек в Юрмале, зная, что ее могут опровергнуть и выставить лгуньей. В Юрмале она едва не утонула в мелком Балтийском море, и только Дайвер благодаря тому сну знал, что никуда она из отеля не высовывалась, кроме пляжа. Еще знала Мини, но Мини здесь не было.***
На второй неделе Дава пнул ее в бок, когда Вия прилегла на траву во дворе. Была физкультура. — Какого хрена ты здесь лежишь, Мышь? — Поднимите мне веки, — театрально пробасила Вия закрывая глаза ладонями. — Лежу, отдыхаю. Видал, как мне попало от того козла? Она и правда ударилась о козла, через которого должна была перепрыгнуть. Спортинвентарь ее, можно сказать, очень быстро избил за то стремительное, эпическое, но совсем не грациозное падение. Серьезных повреждений не было, но смех группы больно отдавался в ушах. — Отдохнула, — это был не вопрос. Холодное утверждение. — Подъём. — Не отдохнула, — возразила Вия, прищурившись; солнце стояло неудобно высоко и било ей в глаза. — Тебе какая разница? Судя по тому, что ей сквозь режущие зрение лучи удалось разглядеть, Дава закатила глаза и сделала лицо «с какими идиотами приходится иметь дело». — Тебя реально всё устраивает? Артманэ этого вопроса не поняла и ее недоуменное «А?», кажется, выбесило собеседника достаточно, чтоб снизойти для пояснений. — Всё это. Они считают тебя мусором и ни в грош не ставят, как и твои родители. Они смеются, когда тебе больно или страшно, презирают тебя и даже сидеть рядом с тобой не хотят. Но ты совершенно ничего не делаешь, чтоб поменять их мнение. Ты от этого кайф ловишь? У тебя есть всё, но ты не делаешь ничего. Тебя устраивает быть изгоем, амёбой и жвачкой на подошве? Какого хрена ты все еще сидишь здесь и самозабвенно страдаешь? Вия, не ожидая развернутого ответа, вытаращилась на него во все глаза. Потом села на траве в позу лотоса или пародию на нее, крутя в руках одинокую травинку. «Их мнение, — хотелось сказать ей. — Разве ты его не разделяешь?» Она постаралась вспомнить и напустить на себя то самое состояние из детства, ту дубовую отрешенность и абсолютное безразличие, которое, наверное, и было причиной отторжения семьи. Наверное, у неё частично вышло то, чего Зеро хотела, потому что лицо Дайвера с каждым ее словом все более походило на лицо ее отца в тот день, в детском садике. — Не нравится, но другого отношения ко мне нет и не было. Даже Мини была добра ко мне только потому, что планировала свою игру с самой теплицы, — ей не хотелось вслух говорить о Мини, но Вия никогда не умела менять неудачные фразы на удачные. Вместо этого выходили только ещё более неудачные. — И какая тебе разница? Окинув ее взглядом с тонной презрения, отвращения и чего-то еще, чего-то непонятного, Дайвер ушёл к группе. Вия подозревала, что от занятий он перестал увиливать не только потому, что хотел смешаться с толпой. «Может, мне просто отбило всё желание что-то там менять, может, я в этом тупо смысла не вижу. Какая тебе-то разница? Вини меня за Мини сколько хочешь, но нахрен тебе разбираться в причинах?»***
В Крайгороде было несколько взрослых сноходцев из тех, что лечились с нею в Центре, и Вия старалась держаться от них подальше. Ей хотелось куда-нибудь к морю, но нечего было предложить тем, кто мог открыть ей Коридор или хотя бы указать на ближайший бассейн. Эти лужи хлорированной воды ее раздражали и вызывали аллергию, но было бы неплохо побарахтаться в чем-то более приятном, чем смалец. С того самого сна она не плавала.***
На клумбах расцветали яркие бутоны цветов, схожих с тюльпанами. Только слегка рваными по краям, разноцветными, будто бумагу макали в краски и те расползались по по ней, зеленые, красные, синие и самые красивые оттенки радуги, как кровеносные сосуды под кожей. Если бы вены и капилляры были снаружи. Эти удивительно прекрасные растения были едва ли не везде, чаще встречались разве что местные ромашки — такие же непривычно яркие. Будто их кто-то раскрасил. Вия гуляла по мощенным серо-голубой брусчаткой улочкам, таким уютным. Каждый дом в частном секторе будто слеплен словно с иллюстраций к сказкам о старой Европе, добрым и мечтательным рассказам, к которым братья Гримм даже близко не приближались. Вия могла бы и хотела бы придумать достойную сказку к каждому местному зданию. Это пригород, выселки, далекие от шумных и вечно торгующихся улиц столицы, где окна и двери вели куда угодно, и расположены были так, будто хаотично приклеенные наклейки. Или мозаичные композиции, как чешуйки на крыльях бабочек — в самых старых домах окна были именно такими, а дверей, казалось, не было вовсе. Ей нравилось теряться в местах, где безопасно всегда. Где действует закон гостеприимства и закон вежливости гостя к хозяину. Здесь были и другие сноходцы, но большинство из них были свободными. И эти самые свободные всеми силами избегали плененных, словно боясь, что аресты передаются воздушно-капельным путём. Вия таких побаивалась, потому что любой из них мог оказаться Мини, если она выбралась из Клети. Но Клеть должна была быть надежной, Мерьем им обещала. Мерьем, в отличие от Мини, обещания давала редко. Кошек ее Артманэ тоже видела, но не докатилась она еще до того, чтоб прятаться от кошек. И однажды, в один день, точнее в одну ночь на улице Крайгорода, где тихо и тепло, и всегда солнечно, и поют яркие райские птички, к ней подошёл человек. Она собирала желуди в парке, напихивая полные карманы. Под столетними, раскидистыми дубами их нападало сотни. Выглядел он где-то лет на двадцать пять. Высокий, с длинными, иссиня-черными волосами — волосы эти, прямые, блестящие, из-под ярко-желтой шапки спускались на плечи и грудь, куда более красивые, чем ее жухлая копна. Помимо шапки он был весь в черном, с молочно-белой кожей и добрыми, но какими-то жуткими глазами. Со смешной серьгой в ноздре, блестящей. Этот человек, казалось, искал именно её, будто желая наконец увидеться с дальней родственницей. — Вия? — спросил он голосом не самым мужественным, но уже не пацанским. — А что? — с перепугу спросила она, как торговка на базаре. Мышке непривычен был сам факт, что к ней обращаются. И настораживала добрая улыбка, потому что так тепло ей улыбалась только Мини. И то оказалось обманом. Он подошёл к ней близко; ближе, чем обычно люди к ней приближались. Она спешно спрятала свежую горсть желудей в карманы и выпрямилась. — Я Юзан. Юзик, — протянутая для рукопожатия ладонь была в тканевой перчатке, и тоже теплая, с длинными пальцами скрипача. — Давно тебе открывался Коридор, снился полноценный сон? — Это соц-опрос? — не поняла, как всегда, Зеро. — Можно и так сказать, — ответил Юзик. — Почти все, кого забрали в Центр, теперь только по Крайгороду шатаются. Интересно, кто выпадал из определения «почти всех». Наверное, Дайвер — он был гениален в плане хождения по снам. — А ты свободный? — Пока что да, насколько я знаю, — туманно согласился сноходец. — Они так усердно впихивали в наши головы, что сновиды и сноходцы есть одно и то же, что аж жутко. Знаешь, это точно связано с этими вашими… хреновинами. — Обручами со стекляшками? — переспросила Вия. — Ага. Не думала сломать свой? — глаза абсолютно черные, не темно-коньячные, не темно-серые, а именно черные, и не понять, где зрачки, где радужные оболочки, глядели в ее серо-болотные глаза, и Вие становилось зябко. Что он, нахрен, от нее хотел этим разговором? — Зачем? — Чтобы проверить, Вия. — Проверить что? Интеллектом ее природа обделила, но ближайшая догадка правдоподобной, отчего-то, не казалась. — Чтобы узнать, что ты можешь без этой хрени. Они хотят подобраться к этому месту, не можешь же ты позволить им всё здесь испортить? — А как они могут испортить? — растерялась Вия. — Это кем-то созданная локация во сне, она даже не реальна. — Если бы, — рассеянно возразил Юзан, глядя на нее едва ли не разочарованно. — Если бы. Вия хотела спросить, что он имел ввиду, но почувствовала, как ее плечо стискивает чужая рука. Собственное тело здесь показалось ей менее материальным, мир вокруг начал туманиться и колебаться. Юзик, увидев ее состояние, близкое к пробуждению, не на шутку разволновался. — Скорее, — почти крикнул странный парень. — Желуди, желуди выбрось! Артманэ хотела возразить, что желуди с ней уж точно не перенесутся, но, видя, как он нервничал, испугалась непонятно чего и послушалась. Неловкими руками она вытаскивала дубовые семена и бросала на землю. Из-за усилий, прикладываемых для того, чтоб удержаться в дреме, её движения были заторможенными, пальцы не слушались. Юзик, не в силах, видимо, наблюдать за этими потугами, принялся помогать: резко совал руки в карманы и выкидывал желуди с каким-то лихорадочным остервенением. Её неумолимо расталкивали, уже нервными движениями, будто кто-нибудь всерьёз мог за нее испугаться. Подъём для всех был обязателен, но её могли бы и пожалеть, раз спит так крепко, честное слово. Общими усилиями им со сноходцем удалось вытряхнуть из нее все несчастные желуди, которых оказалось великое множество; Вия понятия не имела, что собрала их в таком жутком количестве. Облегчение на лице Юзана выглядело преувеличенным, будто он был какой-то сильно впечатлительный, но приятно было, что разочарование ушло. Хотя бы отодвинулось на второй план. Вия улыбалась в полупанике, уже не чувствуя рук и ног «здесь» и смутно ощущая их «там». «Там» — это в другом месте, где она есть, но не вся, и «здесь» она уже тоже была не вся. Исчезала легкость, приходил холод и болезненный вакуум. Откуда-то из другого места, не здесь, но слишком близко и одновременно так далеко, кто-то звал её по имени и дергал её плечи. Зеро чувствовала боль, но еще не «здесь» и уже не «там» — можно было бесконечно продолжать эту тавтологию. Юзан, видимо, понял, что у неё кончались силы. — Не записывай это. Ни слова о Крайгороде или других местах, придумывай что хочешь, но защити этот город. Слышишь?.. Его голос удалялся. Вия будто тонула, падала куда-то в темную бездну иной реальности, переставая быть Вией Артманэ — каждое пробуждение она была неизменно безымянным существом. Клочком смутного дыма, сознанием без памяти и очертаний. Мышь даже не знала, где заканчивалась она и начиналась не-она. Ее уносило, и чей-то знакомый голос звал её по имени. У неё есть имя в этом нигде, в этом пространстве между «там» и «здесь»? «Защити этот город…» — будто она могла защитить свои сны от тех, кто никогда до них не дойдут.***
Вия разлепила веки; кто-то больно сжимал её плечи, над ней нависали люди, много людей. Взгляд скользил по лицам и не мог сфокусироваться, и зрение было нормальным, но мозг отказывался воспринимать то, что видел спросонья. Котята, только-только открывшие глаза могли бы разделить её чувства. Проморгавшись, сновидица смогла разглядеть окружающих, понимая, что же все-таки видит — санитары, доктор Найт, медсестра, соседки по палатам заслонили собой весь мир, лишь в узком кругу из их голов был виден белый потолок. Всех присутствующих по близости опережал Дайвер, с какой-то — тревогой? беспокойством? злостью? — неясной эмоцией всматриваясь в ее лицо и именно он как раз так терзал ее плечи. Вия в шоке уставилась на сновиду, на доктора и медсестру, на других соседок и понятия не имела, что ей сделать и что сказать, чтоб они перестали вот так на нее смотреть. А Дава всё глядела, и обеспокоенности в ее тёмных — таких же чёрных, как у Юзана — глазах ставало все меньше, а привычной холодной ярости все больше. — Что ты нахер творишь? — прошипел сноходец, и Мышь не могла ответить. Она совершенно забыла, как воспроизводить человеческую речь. — Что это? — спросила незнакомая ей девочка, младше многих здесь, указывая пальцем куда-то возле Вии. Артманэ с некоторым промедлением зашевелилась, пытаясь принять сидячее положение. Дав от нее отцепился, непонимающе и так же гневно глядя на кулак соседки, стиснутый так сильно, что белела кожа на суставах. Вия подняла руку, не чувствуя особо одеревенелых пальцев. Второй рукою ей удалось разомкнуть эти тиски, и открывшаяся ладонь привела ее в тошнотворное веселье. «Они так усердно впихивали в наши головы, что сновиды и сноходцы есть одно и то же, что аж жутко» «Защити этот город» Один желудь она выбросить не успела.