Мир вне школьных стен

— Что случилось? — тихо поинтересовался брюнет, когда открыл глаза в знакомом храме. — Тебя успокоили, мой маленький Повелитель, — улыбнулся Смерть, ласково гладя его по волосам. — Правда, теперь тебе придется восстанавливаться несколько дней. — Ах, я помню, — задумчиво пробормотал парень, неосознанно касаясь шеи. — Было больно… Это всегда так? — Нет. Просто ты сопротивлялся. Немезис честно пытался быть аккуратным, — крупные маховые перья укрывали его мягким покрывалом, и Хэл не удержался, заворачиваясь в них, как в вату. Смерть рассмеялся, но разрешил использовать себя как кровать. — Но потом сорвался. — Почему? — с интересом спросил он, крепче прижимаясь головой к чужому животу. Смотреть на Смерть вверх ногами было забавно. — Потому что ты — мой маленький ребенок. В твоих жилах течет лунный свет и воды Стикса. Кровь Певереллов — наркотик для остальных некромантов. О, не волнуйся за него, мой маленький Повелитель. Немезис достаточно силен, чтобы побороть тягу к твоей крови. Если ты, конечно, не будешь его дразнить. Спокойный, размеренный голос создания, что было старше самого мира, убаюкивал. — Я побуду здесь, пока не поправлюсь в реальности? — Конечно, мой дорогой, — согласно кивнул Смерть. — Для чего иначе бы ты тут очутился? От него приятно пахло сладостью трав — запах, который Хэл полюбил за годы пребывания в его храме. Парень приподнялся на руках и повернулся лицом к Смерти, оказываясь сидящим на чужих коленях. Голубые глаза смеялись, но в их глубине скрывалась многовековая печаль и тоска. Хэл не любил, когда в глазах Предвечного льдинками застывала грусть, хотя и понимал причину — Смерть был бесконечно одинок, и только Певереллы, его любимые дети, могли немного развеять эту тоску. Впрочем, особо талантливые некроманты тоже могли бы — если бы осмелились. Все же кроме Певереллов никто не обладал достаточной смелостью, чтобы прикасаться к своему Покровителю. Только безбашенные дети Смерти без колебаний могли упасть в объятия серебряноволосого создания, зарываясь пальцами в теплые перья. Даже Немезис, насколько знал Хэл, не смел касаться Смерти, хотя брюнет был уверен — ему бы позволили. Все некросы слишком благоговели перед Господином Мертвых, чтобы даже задуматься о возможности подобного. Именно поэтому Смерть прекрасно помнил тех, кто его не боялся и обладал достаточной смелостью, чтобы взглянуть ему в глаза. А уж тех, кто спорил с ним, не умоляя — упрашивая вернуть к жизни дорогого человека… Насколько Хэл помнил из задумчивых и мечтательных рассказов, иллюстрированных иллюзиями, таких было крайне мало. И из всех немногих имен брюнет узнал лишь два — Мерлин и Годрик Гриффиндор. Первый столько раз вмешивался в судьбу своего Короля, что умудрялся не просто спорить — запрещать забирать чужую душу на поля мертвых, буквально изменяя полотно Норн. Чем, собственно, даже не раздражал — бесил последних. Смерть же искренне восхищался настойчивостью маленького смертного, поэтому и уступал молодого Пендрагона его магу, позволив в конце пути тому лишь уснуть. Наглостью же Основателя своего факультета Хэл был настолько удивлен, что даже сказать ничего не смог. Темноволосый маг, ворвавшийся под своды древней церкви, в ультимативной форме потребовал отступить от его заклятого друга, не стесняясь трясти Смерть за плечи. Впрочем, учитывая, насколько невменяемым он был в тот момент, удивительно, что все обошлось лишь этим. Предвечный тогда был так изумлен, что выполнил далеко не вежливую просьбу мага, еще долго ошарашенно пытаясь понять, что это такое было и не привиделось ли ему. Гриффиндор был единственным не-Певереллом, осмелившимся взглянуть в льдисто-голубые глаза. Чем, собственно, и покорил Смерть. На этом история не закончилась. Добили Предвечного извинения, с которыми спустя два дня пришел Основатель. Искренне и немного смущенно мужчина просил прощения за свою грубость, все так же прямо смотря в чужие глаза. Последней каплей стала корзинка алых яблок, крупных и ароматных. С тех пор именно этот фрукт Смерть любил больше всего, наравне с черешней, которую ему всегда таскали Певереллы. Хэл был уверен — если бы Покровитель был чуть более эгоистичным, он оставил бы Гриффиндора себе. Смерть был на удивление привязчивым для существа с его предназначением, и Годрик, потрясший его своей яркостью, был им горячо любим. Нынешние Гриффиндорцы и не догадывались, почему именно представители их факультета фактически всегда умудрялись пройти по самому краю, но не упасть. Сентиментальность Смерти тоже была свойственна. *** Яркий свет заставил его недовольно зажмуриться.  — Какая скотина не завесила окна? Я спать, вообще-то, пытаюсь. Спустя мгновение его придавило тяжестью, а чужие вопли радости буквально оглушали. — Хэл, ты очнулся! — Чему совсем не рад, — прохрипел брюнет, пытаясь снова начать дышать. — Раздавите, придурки! Тяжесть мгновенно исчезла, а в чужих глазах появилась вина. — Ты спал почти неделю, поэтому мы волновались. Ты же человек, а вы такие хрупкие, — объяснила Грация. — И спал бы еще дольше, если бы не гребанное солнце, — проворчал Хэл. Он вполне понимал беспокойство своих друзей, но это не было основанием пытаться его задушить! О чем он им и поведал в не самой цензурной форме. Доминик удивленно присвистнул и попросил повторить под запись, за что был повторно послан. Их перебранку прервал Эстер. — Как ты себя чувствуешь? — Замечательно. Еще снять с шеи эти удавки, маскирующиеся под бинты, и все будет просто великолепно. Как моя комната? — После того, что ты там устроил? Ее больше нет. И я сомневаюсь, что ее можно восстановить. Кажется, она станет местом экскурсий для будущих поколений. — Ага, и надпись перед входом туда будет гласить: «Здесь располагались комнаты человека, который впервые за историю Академии сумел разрушить неразрушимое». Хэл фыркнул. — Или станет предметом страшилок о жутком смертном, что приходит и крушит все вокруг. Так кто-нибудь поможет снять мне бинты? Лонгвей достал любимый двусторонний кинжал и принялся срезать душащие полоски ткани. Делал он это предельно аккуратно — к удивлению дроу, после крови Хэла кинжал стал действительно ядовитым, и проверять, подействует ли этот яд на самого брюнета, ему не хотелось. Доминик уставился на его открывшуюся шею, как кролик на удава. — Ну, что такое? Грация молчаливо наколдовала зеркало. Хэл повернулся боком, полюбовался на рваный шрам, тянущийся от левого уха вниз, к ключице. Выглядел тот достаточно старым, и даже не особо выделялся на бледной коже. — И? Вполне симпатичненько выглядит. Мне нравится. — Ты в курсе, что это? — кашлянул вампир. — Подозреваю, последствия укуса Немезиса. А что? Доминик тяжело вздохнул. — Спрашивать о том, знаешь ли ты о том, что после подобных укусов не выживают, бесполезно, да? И не потому что теряется слишком много крови. — Я жив, в чем проблема? — поинтересовался Хэл, внутренне хихикая. Он снова отличился, верно? — В том, что ты должен быть мертв, — огрызнулся вампир. — Извини. Просто на нервы действует. Когда вампир так кусает, он пьет не только кровь, но и выгрызает магическое ядро, если то имеется, конечно. А это, если ты не в теме, ранит душу. А уж если вампира оторвали насильно… Грация согласно кивнула. Ей приходилось видеть подобное. Но обычно так срывались совсем молодые и слабые вампиры, поэтому потеря контроля столь древнего существа, как Немезис, была странной. — А я-то думаю, почему так магические каналы тянет, — пробормотал Хэл, скрывая улыбку в глазах. Вырвать ядро у Певерелла, смешная шутка. — Но вообще-то, нет ничего удивительного в том, что я выжил. Это моя особенность, к вашему сведению. Можно добавить к троллю, одержимому, василиску, ликантропу, стае дементоров, личу и смертельным проклятиям древнего вампира. Друзья дружно на него вытаращились. — Это где ты такое нашел? — Где нашел, там больше нет. А теперь, думаю, следует позвать целителя, чтобы меня наконец-то выписали!