Не прости

Эно повёл плечами и выпрямил спину, потёр поясницу и оставил страницу, на которой обводил истёртые буквы, открытой, чтобы чернила просохли. Он сморгнул, чтобы резь в глазах прошла. Кажется, последняя. Впрочем, он так же думал пару-тройку книг назад, безнадёжно истрёпанных, захватанных множеством рук, с оторванными уголками. Помогать сиротам — благородно, но одно дело — отправить в приют изношенные вещи, из которых вырос, и совсем другое — пытаться дать учебникам новую жизнь. Во втором случае уходили силы и здоровье, а плата за благотворительность не предусмотрена. Эно было крикнул, что закончил, как зазвенели колокольчики. Господину Хейцу сегодня нездоровилось, поэтому пришлось спуститься, чтобы приветить посетителя, самому. Сбежав по ступенькам, Эно встал за стойкой и замер, не в силах выдавить из себя хоть слово. — Доброго дня, — взяв себя в руки, улыбнулся он. Господин Хейц, знавший предпочтения каждого горожанина и охотно делившийся с Эно, кому и что следовало предложить, ни разу не упомянул, что любил этот посетитель, поэтому пришлось угадывать: — У нас найдётся всё, в том числе и любовная лирика. — Эно достал нужную книжонку из-под прилавка. — Крохотный томик уместится даже в карман. — Спасибо, не интересует. — Далеко, ой, далеко ему до прозорливости господина Хейца. — В таком случае скажите, чего желаете, и я обязательно что-нибудь подберу. Подозрение, что посетитель явился отнюдь не за книгой, закралось слишком поздно. Эно, не научившийся выпроваживать горе-покупателей, молча теребил крупную деревянную пуговицу. — Мне слишком сильно хотелось посмотреть, в кого ты превратился. — Красивые губы изогнулись в кривой усмешке, чёрные глаза сощурились. Горе-покупателю совершенно не шла гримаса. Та вмиг превращала его лицо в безобразную маску. Эно чихнул. С тех пор, как он начал проводить почти всё время в лавке, нос частенько закладывало — из-за книжной пыли, как объяснил Мартин Хейц. Он взглянул на серый халат, старенький, заляпанный пятнами, которые не отстирывались. Безобразная одежда, однако пачкать свою глупо. Та, что имелась, вот-вот выйдет из моды, но Эно не знал, когда у него появится новая. — В кого же? — уточнил он, рассматривая исколотые, запятнанные чернилами пальцы. Не дождавшись ответа, поторопил: — Говори, Илле. Илле Иллис махнул рукой. Огненный опал сверкнул на его пальце. — В уважающего себя человека, не прогнувшегося под мерзавца! — Мартин Хейц, как всегда, слышал всё, что творилось внизу. Рот Илле искривился. — Выглядишь ужасно. — Не дождавшись ответа, он бросился к выходу. Эно облегчённо вздохнул, как вздыхал после каждого придирчивого покупателя, который в конце концов покидал лавку, и отправился наверх. Хейцу заметно полегчало. Он не лежал на диване, а сидел, развернув газету. — «На лавочке в парке нашли тело бездомного», — зачитал он. — Вот же судьба: умереть не зимой, а когда потеплело. Наверное, это тот бездомный, которого Эно и Торх встретили в парке в день, когда впервые стали ближе друг к другу. Один из самых счастливых дней, как выяснилось, оказался полным лжи и поддельных чувств. Торх не сумел обнять дуб, который обнимали альфы, желая узнать, проживут ли до конца своих дней с истинным. Дуб не солгал. Пути Лилоев — истинной пары — почти разошлись. — Вот, почему этот шельмец притащился! — Хейц хмыкнул, после зачитал: — «Одно из значимых событий — свадьба — состоится в семье Иллисов…» Как назло, он снял очки на именах и, вынув из кармашка старательно выглаженный — Энцо оказался прекрасным хозяином — платок и принялся протирать стёкла. Эно взял газету, отыскал нужный заголовок, пробежался глазами по статье и вернул. — Я надеялся, что Иллисы расторгли помолвку, — глухо проговорил он, — поэтому Илле пришёл меня унизить. Может, Илле поверил, что Эноард Харро переспал с его будущим мужем добровольно? В этом случае стоит ему рассказать правду. — Господин Хейц, — Эно просунул верхнюю пуговицу в петлю, — я могу быть свободен? Из книжной лавки он не торопился домой и был счастлив, когда Хейцы нагружали его работой. Для семьи Эно превратился в обузу, и Хлой, прежде озабоченный его внешним видом, общался сухо и перестал делать замечания насчёт внешнего вида. Эно считал, что всем всё равно, как он выглядел — под халатом не видно ни рубашки, ни вышедших из моды штанов, а обувь для лазанья по стремянке и ходьбе по лестнице требовалась удобная, а не изящная. Илле в лицо заявил, что выглядел он плохо. Эно много работал, а монет получал за труд совсем мало — жалованье у Альбо и Кетца куда выше, — а то и ничего, когда чинил учебники для сирот из приюта. Поэтому считал, что господин Хейц отпустит его, если он попросит. Увы, в ответ прозвучало твёрдое: — Нет. — Но почему?! — Потому что Энцо подвернул ногу. Отнести книги ему будет сложно. — Хромой Энцо ушёл на рынок и до сих пор не вернулся, но Эно спорить не решился. Вздохнув, Хейц пояснил: — Мальчик мой, я просто не хочу, чтобы ты порол горячку. Умные люди не станут смаковать те мерзости, которые о тебе распространяет всякая мразь. К сожалению, глупых куда больше, а Илле переплюнул их всех — он выходит за такую мразь. Ещё бы! Урождённый бета, никогда не бывший в браке, не поймёт, как в знатных семьях подбираются пары. — Я с детства знал, что мой будущий муж — Торхал Лилой, — признался Эно. — Но ты не забоялся ни сплетен, ни остаться одиноким на всю жизнь. — Хейца не переубедить. — Энцо задерживается. Разогрей обед — и, так и быть, после обеда отнесёшь учебники монахам, а после можешь быть свободен. Эно, возясь с котелком, осознал, насколько далеко ему до книжного Милара. Жалованья ему не хватит даже на то, чтобы снять крохотную квартирку — одну из тех, куда советовал Энцо (ему-то откуда известно?) приводить альф под покровом ночи, если накроет течка. С его слов бесплодные, вдовые и просто неверные омеги так и поступали, не желая, чтобы об их похождениях знал весь город. Эно, разумеется, идею отбросил: с Торхом ему больше не по пути, а мысль о том, чтобы лечь в постель с кем-то другим, была ему противна. Не только невозможность снять квартиру отдаляла его от Милара. На кухне Эно был чужаком, поэтому тыквенный суп, сваренный утром Энцо, едва не подгорел, потому что он не перемешал… Благо господин Хейц заметил неладное, чем спас блюдо. Милар готовить умел. Он всё умел… После обеда Эно, худо-бедно оттерев пальцы щёткой, намыленной вонючим мылом, обрядился в сюртук, изрядно пропылившийся — надо бы дать указание Альбо вычистить — и измятый, взял кипу перевязанных бечевой книг и направится в сторону приюта. Несколько раз он остановился, потому что верёвка врезалась в пальцы и причинила боль, и перекладывал ношу в другую руку. Путь до приюта для бездомных он помнил и даже отыскал пользу в том, что теперь выглядел плохо — за человека из знати бедняки его не принимали. Эно походил на слугу, кому перепали вещи с барского плеча. Господин Хейц прав: соваться в дом Иллисов на потеху Илле в таком виде — верх глупости. Неказистая деревянная дверь приюта была отворена настежь. Большой камень подпирал её, чтобы не закрылась. Как и в прошлый раз, пахло вонью болезней и немытых тел. — Слушаю вас!.. — поприветствовал один из монахов, когда Эно прошёл внутрь. — Господин Хейц попросил принести. — Тот кивнул на кипу. Не тот монах, с которым хотелось побеседовать, если уж судьба завела в это место. Собеседник выше Эно ростом и поплечистее. — Почему не племянник принёс? — И подозрительнее. — Он подвернул ногу, — сказал Эно чистую правду. Не его вина, что больная конечность не помешала Энцо убраться из дома. — Ступай за мной. — Монах повёл Эно вдоль постелей, разобранных, но пустых. Кто-то маленький, судя по росту, ребёнок собирал грязные, дурно пахнущие простыни в корзину. Тот действительно оказался юным омегой, ещё не созревшим, поэтому не имевшим привлекавшего альф запаха, с огромными глазами и длинными ресницами. — Миши, отведи его на склад, — приказал монах. — Слушаюсь! — Миши поправил сбившуюся набок косынку, зажёг свечу и юрко, как это получалось у детей, прошмыгнул на лестницу. Эно едва поспевал за ребёнком, чья корзина вряд ли была легче кипы книг, впридачу объёмной. Тот толкнул одну из дверей, и оба вошли в большое, пропахшее мышами помещение. — Кладите сюда! — Миши кивнул на стол. — Когда меня повезут обратно в приют, захвачу. Выходит, он сирота. Следовало догадаться по коротким штанишкам, из которых он вырос, и изношенным туфелькам, на ремешке одной из которых пряжка потерялась и была заменена на кусок проволоки. Как знать? Может, это были туфли Эно. Тот позабыл, какая у него была обувь. Запомнились только красные сапожки из тиснёной кожи, остроносые, на каблучке. Потому что стали любимыми — настолько, что не хотелось расставаться с ними. Увы, они вышли из моды, и Хлой заказал новые. Эно сгрузил книги на стол и вновь бросил взгляд на обувь мальчика. Ему, вероятно, тоже придётся крепить ремешок куском проволоки. Пусть нога больше не росла, но обувь изнашивалась. На пусть и не изящные, но крепкие ботинки придётся копить. Перспектива удручающая, но не настолько, чтобы вымаливать прощение у мужа. Не для того Эно не дал сыну родиться, чтобы вернуться к тому, по чьей вине его заедали муки совести. В этот миг поясница заныла сильнее, и боль привела в чувство. Миши поторопил, пригрозив, что запрёт склад, оставив Эно в кромешной темноте. Раз уж судьба привела в это место, следовало извлечь выгоду, чем тот и воспользовался, на что получил ответ: — Если купите леденец, скажу. Миши далеко пойдёт. Себе цену он, маленький оборванец, знал сызмальства. Эно сунул руку в карман. Пара монет завалялась. Должно хватить… Пока он подсчитывал деньги, одна из дверей со скрипом открылась. — Миши, ну-ка ступай отсюда! — Кажется, судьба не просто так привела Эно в это место. — Быстро! И невысокий рост, и голос те, которые хотелось услышать. Когда Миши удрал, монах позвал: — Идём. Внутри у Эно сжалось, но не в груди, а отчего-то внизу живота. Он не представлял, о чём говорить с человеком, с чьим сыном расстался и чьему внуку не дал родиться. — Миши бы тебя обманул, — заговорил тот, заперев дверь. — Мы все оставили имена в той жизни, и моё ему неведомо. Очаг не горел, отчего комнатушка, освещавшаяся только свечой у статуэтки, казалась тюремной камерой. Здесь было куда уютнее, когда Эно впервые сюда попал. Он присел на краешек узкой кровати и сложил ладони на животе. Боль в пояснице не унималась, напротив, нарастала. — Почему вы оставили прежнюю жизнь? — задал Эно вопрос, который волновал его далеко не один день. Монах сдвинул капюшон, обнажив коротко стриженную темноволосую голову, после снял маску. В неровном пламени сверкнули глаза, карие, хорошо знакомые. Торх куда сильнее похож на Вальдара, отметил Эно, глядя в узкое лицо, на острые нос и подбородок. — Не думаю, что причина моего ухода сильно отличается от твоей. — Эрлон бросил взгляд на руки Эно. — Т-то есть… — опешил тот, — Вальдар сотворил что-то такое, за что вы возненавидели его настолько, что оставили сына?! Что могло стать хуже поступка Торха, Эно не имел представления. — Говори тише, прошу! — Эрлон сел рядом и приобнял его. Проклятье, такую ласку не позволял себе даже Хлой. — Что натворил мой сын? Судя по его открытому рту, широко распахнутым — Торх так не делал — глазам, причина ухода не в Вальдаре. — Ох-х… — мгновение — и низ живота скрутило. — Простите, но… Не могу плохо о вашем сыне… при вас. Судя по всему, причина недомогания не в том, что пришлось нести тяжести, и даже не в несвежем супе. Хорошо, что господин Хейц отпустил Эно… …но вряд ли он мог представить себе, что тот не придёт в лавку завтра. — Я делил келью с одним человеком, чей сын сколотил банду, нападавшую на торговые караваны, — заговорил Эрлон. Недолго помолчав, добавил: — Он долго верил, что деньги и украшения добыты честным путём, а трупы на дорогах — дело рук кого угодно, но не его сына, которого он родил и воспитал порядочным человеком. Пелена спала с глаз, когда молоденький бета-племянник погибшего торговца узнал свой кулон на его шее… — И? — Эно сжал губы. Горе-папашка, вероятнее всего, сбежал от проблем. — Он пошёл к капитану стражи, когда у юноши случился нервный срыв. Того не убили, а забрали в логово и по очереди насиловали. Мальчик смог сбежать… — Эрлон судорожно вздохнул. — Я веду к тому, что мой сосед не смог позволить мрази убивать невинных людей, невзирая на кровные узы. Жизнь часто подкидывала сюжеты более жестокие и вычурные, чем в романах. — Грустная история, — отозвался Эно. — Ужасная… — Я не встану на сторону Торха только потому, что он мой сын. Эти слова стали последней каплей, и Эно снова прожил то страшное время, когда боялся, что все узнают о его позоре. — Он оправдывался, что не хотел, чтобы надо мной надругались. Какая разница? Он добивался, чтобы все решили, будто я распутный, — закончил он дрожавшим голосом. Повисла тишина. Эрлон сидел, обхватив голову руками. Он оказался не готов к правде, хотя утверждал обратное. Он заговорил, когда Эно подмывало распрощаться и уйти: — Это наследие не Вальдара, а моё. После этих слов пропало желание удрать. Напротив, хотелось выслушать историю. И Эрлон не разочаровал: — Я никогда не любил Вальдара и надеялся, что он меня не возьмёт замуж, если я потеряю невинность с другим. Мне очень — думаю, веришь — хотелось освободиться от навязанной родителями воли. И я воплотил план в жизнь, хотя знал — буду за это жестоко избит и заперт. — …но Вальдар Лилой не отказался от вас, — закончил Эно. — Верно, но я его не смог полюбить. Я едва выносил его даже в течку… — Эрлон вздохнул. — Только молитвы давали утешение, а позже — и Торхал, мой мальчик с моими глазками… Но больше детей мне не хотелось — и я глотал пилюли, чтобы не зачать… Вальдар верил, что после первых родов я остался бесплоден, а я каждый раз корил себя за ложь. Эно понимал, каково это, когда лишают выбора — Хлой выбирал одежду на свой вкус, а не он сам. Но пока не находил связи между услышанным и поступком Торха. Теперь он мог выбрать то, что хотел, но, увы, купить не на что. — Торх рассказывал, что вас привёл в ужас его и Вальдара поход в «Три лилии», — признался Эно. — Он думал, что вы из-за измены… — Меня этот вариант устраивал, а потеря невинности Торхом дала понять — мой мальчик вырос и сможет обойтись без меня. — Эрлон поднялся. Подойдя к лампаде, он встал, сложив руки, после продолжил: — Я всегда считал, что Вальдар простил ту измену. Он никогда меня ею не попрекнул. Оказалось, не простил, но не меня… Вальдар забрал у Алтеров шахту. Услыхав знакомую фамилию, Эно подскочил. Сердце заколотилось. — Алтер?! — повторил он. — Кейн… — Сын Натана. Он разыскал меня и сообщил, что отец покончил с собой, а папа был вынужден продавать себя, чтобы его прокормить. Кейн затеял изнасилование, чтобы насолить Лилоям. Выходит, Торх не солгал. Эно сел и сложил ладони на животе. «Этого могло не быть, если бы он не хотел расторгнуть — нет, аннулировать — помолвку», — напомнил он себе… …чтобы перестать ловить себя на мысли, что его сын не виноват в том, что натворили его родители. — Родись Торх омегой, он поступил бы, как я… — слабо, ой как слабо утешил Эрлон. — Но я его не оправдываю, не думай. Тем более… Ты потерял ребёнка? Ты ведь в прошлый раз был в тягости, а ошибиться я не мог. Мало боли в животе и кома в горле, ещё и он туда же… — Я избавился от него! — Эно, чтобы закончить разговор, направился к двери. — Простите меня — или не простите — и прощайте. Благо по коридору шли монахи, освещая путь свечой. Не пришлось пробираться на ощупь. Покинув приют, Эно жадно глотнул воздух, после бросился в сторону лавки. Обоих Хейцев он застал у стойки. Они замолчали, когда Эно ворвался внутрь. — Надо же! Дедушка сказал, что ты не придёшь, — просиял Энцо. Он держался за стойку и стоял, поджав одну ногу. — Я рад. — Я… — Эно запнулся. Краснея, он сообщил о грядущей деликатной проблеме и, получив разрешение Мартина не приходить несколько дней и разочарованный вздох Энцо, направился к двери, но замер, услыхав: — Тебя искал твой муж. Проклятье, за хлопотами позабылось, какой сегодня день. Эно обижался на мужа, но нарушать данное обещание не собирался. Можно поспешить в дом Лилоев, но… …не в таком, в конце концов, виде. Огорчённый, Эно поплёлся домой, утешая себя предстоявшей возможностью отлежаться и почитать сегодня книгу. Только на это здоровья хватало. Путь лежал не через площадь: Эно надеялся зайти с заднего двора, чтобы его видело как можно меньше зевак. Ему повезло наткнуться на Альпо, мывшего садовый инвентарь и отворившего задние врата. Совсем немного — и он открыл дверь чёрного входа. Хлой не удивился, завидев сына, напротив, тот, не ждавший гостей, замер. — Д-доброго дня, — выдавил Эно, глядя в хорошо знакомые глаза. Вдохнув, добавил: — Прости, я замотался и забыл, что сегодня мы должны расторгнуть брак. Поймав себя на том, что вертит обручальное кольцо, он опустил руки. — Я приходил в книжную лавку, — заявил Торх, как назло, одетый в выглаженную рубашку и кожаный, вошедший этой весной в моду жилет. Чисто вымытые волосы блестели, борода — к ней придётся привыкнуть — аккуратно подстрижена. — Я относил учебники для сирот… — Эно напомнил себе, что оправдываться перед мужем больше не обязан. — Он любезно согласился пообедать, — встрял Хлой, — и мы поболтали. Я готов вас оставить наедине для разговора. — Охотно приму предложение. — Не стоит! И Эно, и Торх сказали это одновременно. Повисла тишина. — Я пришёл предложить не расторгать брак, — нарушил её Торх. — Временно, разумеется. Позволь объяснить почему. Пришлось проглотить — Хлой на них подсел в последнее время — запах булочек и отправиться в кабинет. Когда дверь за Аликаром закрылась, Торх из внутреннего кармана жилета вынул сложенный вдвое, пахнущий фиалками лист бумаги. Эно развернул — и не сдержал горький смех. — Илле приходил сегодня в лавку, — сообщил он. — Он ни словом не обмолвился, что хочет видеть меня на свадьбе. — Нас на свадьбе, — поправил Торх. — Двоих. У Эно перехватило дыхание. Сейчас он чувствовал альфий запах чётче, чем раньше. — Зачем откладывать развод? — уточнил он. — Если расторгнем брак, отпадёт нужда появляться на свадьбе. Семьи-то не будет. Торх заходил взад-вперёд, зачем-то приблизился к шкафу. — Алтер думает, что мы оскорбимся и не придём. Он жаждет выставить нас на посмешище, понимаешь? — объяснил он. — Не знаю, как ты, а я бы очень хотел его разочаровать. Эно закрыл глаза. Он проделал немалый путь к тому, чтобы избавиться от Торха, но не мог. Впрочем, брак ему не мешал. В новый он всё равно не сможет вступить да и не желает. — Я согласен отложить развод. Насчёт свадьбы… — Эно сжал губы. — Илле думает, что я добровольно… тогда… — Илле всё знает, — отрезал Торх. — Он ужинал с нами тот вечер, когда я прямо обвинил Кейна в изнасиловании — и когда тебе признался, что мы с ним натворили. Эно закрыл глаза. Смотреть на мужа ему было невыносимо — не оттого, что тот ему противен. Мерзкие слухи об измене, выходит, распускал не Торх. Кое в чём тот прав: Кейн Алтер возликует, когда семья Лилоев распадётся. — Если ты готов подождать, в течение недели дам ответ. — Эно сглотнул. Следовало отказать сразу, а не юлить. — Готов, — кивнул Торх. Разговор закончился. Покинув кабинет, Эно закрыл дверь и велел Аликару проводить гостя. Торх ушёл, а он, найдя поедавшего в столовой булочки с чаем Хлоя, попросил не беспокоить и удалился в спальню. Старая ночная рубашка отыскалась, но не хотелось её пачкать, поэтому Эно разделся догола, умылся холодной водой и подошёл к зеркалу. Странно, он вынужден рано вставать, но лицо не осунулось, под глазами не пролегли тени. Напротив, вернулся здоровый вид. Волосы хотя и растрёпаны, но стали пышнее и красиво завивались. И спина прямая. Сутулиться не хотелось, невзирая на нараставшую боль в пояснице. Течка началась под утро. Рех Бувс предупреждал, что Эно будет страдать, но тот ожидал, что всё пройдёт, как во времена, когда он не познал альфу. О том, что придётся до крови закусить кулак, чтобы подавить крик, он не сказал ни слова. Боль не умалили ласки себя пальцами. Она не ушла и тогда, когда Эно перестал гнать от себя образ Торха. Экстаз и тот смазался ею. Она возрастала, когда Эно снова накрывала волна вожделения, и ослабла, когда течка закончилась, оставив после себя такую слабость, что он с трудом поднялся, чтобы сменить простыни на сухие, только после этого забылся тяжёлым сном — по счастью, без сновидений. Солнце высоко стояло, когда Эно проснулся. Разбитый и слабый, он поднялся и потянулся за халатом. Подозвав Аликара, велел приготовить ванну и подошёл к зеркалу. Вот теперь Илле прав: Эно, бледный, с ввалившимися глазами, выглядел дурно, словно после болезни, а не течки. Живот не болел, но в нём ощущалась тяжесть. Волосы засалились и повисли сосульками. Ничего из этого, проклятье, могло не случиться. Эно мог носить ребёнка и не мучиться пустой течкой. Несколько дней, булочки с топлёным маслом, на которые почему-то в последнее время налегал боявшийся поправиться Хлой, — и лицо вновь приобретёт свежий вид. Волосы Эно вымоет прямо сейчас, и они, высохнув, завьются. Украшения Торху он не вернёт, а продаст, чтобы сшить новый, модный, наряд и туфли, заодно — помочь родителям. И никто, включая красавчика Илле Иллиса, который не ценил себя настолько, что готов связать себя браком с мерзавцем и насильником, не посмеет сказать, что Эно Харро — точнее, пока ещё Лилой — плохо выглядит.