Не прости

После резкого перехода из холода в тепло разморило, веки отяжелели. Захотелось усесться, закутавшись в плед, у камина, но Эно не смог позволить себе подобную роскошь. Его никто не встретил. Это без надобности: он не забыл ни единого сучка в балке фахверкового дома, куда, как он считал, никогда не вернётся. Следовало снять плащ, но Эно не решился раздеться, хотя щёки пылали и озябшие кончики пальцев разболелись. Вытерев потёкшую из носа юшку, он кликнул: — Лука! Стук двери и грузные, но быстрые шаги дали понять, что обитатели дома не вымерли. Вскоре последовал топот ног по ступеням — и Лука, расправляя складки на шерстяной рубашке, которую, по привычке, носил навыпуск, встал как вкопанный, округлив глаза. — Г-господин, вы… — выдавил он. — А где… Аликар? — Выгружает вещи, — ответил Эно, разочарованный холодной встречей. Никто его здесь не ждал. — Где господин Хлой? Сердце ёкнуло — от мысли, что что-то случилось, и папа не в силах встретить сына. Вальдар говорил, что ему плохо, а Эно медлил со встречей слишком долго — сначала обижался из-за измены отцу, а после дневал и ночевал в книжной лавке, когда Энцо уехал к родителям, а господин Хейц управиться со всем один не мог. — За домом. Отдыхает в кресле там, которое полюбили вы. Ну… Вы поняли, не буду напоминать, — ответил Лука. Эно как никто знал, о чём он говорил. После аборта ему не хотелось терпеть на себе ни жалостливый взгляд Кульба, ни осуждающий — Луки, хотя тот сам прошёл через то же самое. С Торхом, который, как признался позднее, ошивался в шахтёрском посёлке, и вовсе пересекаться не хотелось. Хлой неспроста выбрал то же самое место для уединения, и Эно почувствовал его боль. — Ох, простите! — Лука, взошедший на несколько ступеней, встал как вкопанный. — Кульба больше нет, схоронили по осени. Всё на мне, а я забыл вас покормить. Есть с дороги хотелось очень сильно — куда сильнее, чем даже облегчиться. Но дело поважнее умалило телесные нужды. — Потом! — Эно юркнул за дверь. Благо морось и редкий снег больше не досаждали. Мерзкая выдалась погода, странная смесь осени и зимы. Обогнув дом, Эно сплюнул, когда из-под ног сиганул полосатый кот — Лука сдержал слово и взял мышелова — и замер у кресла. Завидев его, Хлой выпростался из шерстяного одеяла, и округлил глаза, казавшиеся огромными на осунувшемся лице. Зелёный костюм, который год назад ему был впору, теперь некрасиво болтался, на лице появилось больше морщин. Всю дорогу Эно пытался подобрать слова — и не смог. Он рассчитывал на то, что те сами найдутся во время встречи. Не нашлись. Вместо них он заключил в объятия папу, измождённого, но живого, вдохнул запах, мягкий, не забытый с самого раннего детства. Хлой не оттолкнул, напротив, прижался к нему. Эно не помнил, чтобы они когда-нибудь так искренне обнимались. Он не помнил, чтобы папа вообще его обнимал. — Я не надеялся… — заговорил тот. — Думал, ненавидишь меня… такого. Какого именно «такого», Эно не уточнил. Не имело смысла тратить время на то, что и так понятно. — Холодно… — Эно прижал к себе папу, родного и тёплого, крепче. — Давай поговорим после. Он заставил себя выпустить Хлоя из объятий. Завернувшись в одеяло, тот заторопился к дому. — Мы привезли тёплые вещи, — завёл он по пути речь, чтобы хоть что-то сказать. — Надеюсь, мои старые. Верх безвкусицы, как у тебя, — Хлой указал пальцем на ноги Эно, — вези обратно. Тот взглянул на сапоги из бычьей кожи на толстой подошве, с квадратными носами, ожидаемо, замызганные. Ну как объяснить папе, что в теперешней жизни не осталось места изящной обуви? Не в ней же топать до книжной лавки! Верхнюю одежду бы сменить, а не кутаться в шерстяной плащ. Торх не зря предпочитал кожаные куртки, что неудивительно: в шахте в бархатных нарядах и белоснежных рубашках не покрасуешься. Эно улыбнулся. После оценки, даже плохой, его одежды он узнал прежнего папу. Дома их встретил Аликар. Привычно широко улыбаясь, тот заговорил: — Люка сказал вас кормить. Исковерканное имя показалось Эно куда нежнее, чем то, к которому он привык. Куда делся Лука, он уточнять не стал и не последовал за бросившимся наверх папой а, раздевшись и оставшись в серой шерстяной рубашке и тёмно-коричневых штанах, навестив уборную и вымыв руки, устроился за столом. Обед, как он и ожидал, оказался сытным. К блинам прилагалась не только сметана, то и топлёное масло, а суп получился жирным и наваристым. Эно поймал себя на том, что соскучился по этой еде, простой, далёкой от изыска. Он заедал суп свёрнутым в трубочку блином, временами замирал, прислушиваясь к голосам, знакомым и нет. Тарелка опустела почти до дна, когда Хлой, наконец, явился к обеду. — Опять всё жирное… — заворчал тот, усаживаясь на любезно отодвинутый Аликаром стул. — Тебе не повредит, — утешил Эно папу. — Ты исхудал. Тот не просто отощал, но и бледен. Потерял много крови? — У меня впечатление, что Лука хочет, чтобы стал подобен ему! — Хлой, невзирая на ворчание, щедро намазал блин топлёным маслом. Откусив и запив налитым в кружку молоком, замер. Эно поднёс ладонь к шее. Всё в порядке, платок не сполз и не развязался. — Я столько раз тебе советовал выбирать тёплые тона, но мои уроки, как вижу, пропали даром… Вот, в чём причина пристального внимания: папе всего лишь не понравился сиреневый шейный платок. — Кремовый и терракотовый я оставил на более тёплые времена года, — улыбнулся Эно. — Когда вернёмся, я покажу тебе обновки. — Откуда такая страсть к платкам? — удивился Хлой. Эно промолчал. Не здесь и не сейчас рассказывать о последней течке, после которой он не смог обидеться на Торха, как ни хотел. Напротив, его устраивало, что посетители книжной лавки интересовались книгами, а не им, и по пути домой никто не приставал. Раньше наглецов не отпугивало даже обручальное кольцо. Даже Эндро Пулло признался, что перестал воспринимать Эно как возможного любовника. Хотя он продолжил отвешивать сомнительные комплименты, но время от времени обзывал того и Торха «глупыми, мучающими друг друга — и самих себя — гордецами». Разговоры за столом не возобновились. Хлой ел с большим аппетитом к вящей радости Эно. С папой всё в порядке — и это главное… …а дурные слухи, чужое презрение и всеобщее осуждение — это мелочи, не стоящие ни внимания, ни, тем более, огорчений. После нескольких месяцев разлуки хотелось остаться с папой наедине, задать накопившиеся вопросы, слишком личные, чтобы бросаться ими здесь и сейчас даже при Аликаре, на чьих глазах всё происходило. Эно едва не заёрзал в нетерпении, пока Хлой медленно, как всегда, изящно ел. Утерев губы льняной салфеткой, тот, наконец, поднялся и позвал его, махнув рукой. Сердце, казалось, замерло перед дверью спальни. — Ступай, — бросил Хлой Луке, — дальше я справлюсь сам. — Уверены? — уточнил тот. — Я могу закончить… — Уверен. Закончу сам. Эно пришлось посторониться, чтобы выпустить увальня Луку. Войдя, он закрыл дверь и уставился на постель, точнее, на лежавшего на ней младенца. Раззявив ротик, малыш закричал, когда Хлой надел на него льняную вышитую — папа нашёл, чем занять себя здесь — распашонку, но уцепился крохотной ручонкой за палец. — Познакомься с братом, — бросил Хлой. Качнув головой, добавил: — Этой встречи я очень боялся. Эно сел на краешек кровати и уставился на тёмный пушок на головке ребёнка. Оттенком волос тот уродился в Лилоев. — Рано или поздно она должна была состояться, — бросил он, чтобы не торопиться и не забросать папу вопросами — и в итоге не выдержал: — Почему ты решил его оставить? Надев чепчик на головку сына, Хлой выпрямился и посмотрел в окно. — Я хотел от него избавиться, но Ярш отказал, потому что к тому времени он уже шевелился. Далее он молча свернул пелёнку и положил между ножками ребёнка. Альфа, как и хотел Мариф Харро… Эно закусил губу и сжал ладони в кулаки. Он должен невзлюбить папу, который покачивал уже завёрнутого в шерстяное одеяльце сынишку, зачатого от любовника ещё при жизни отца, но ни капли ненависти не смог из себя выдавить. — …а потом приехал Вальдар, и Лука — ох и зрячий же шельмец, даром что глупый! — разболтал ему о моей беременности. — Кровать продавилась оттого, что Хлой сел на неё. — Хочешь подержать? Эно растерялся — не потому, что испытывал неприязнь к брату, которому доставалось больше папиной любви и внимания, чем ему, а потому что тот казался ему хрупким. Он никогда не брал на руки младенцев и напрягся, когда принял крохотное тельце, пахшее молоком. Чепчик на головке сбился набок, и Хлой поправил его. — Я и представить себе не мог, что буду прижимать к себе сына, а не внука, — проговорил тот, ласково, но эти слова резанули Эно по сердцу. Тот, боясь, что дрожащие руки подведут, прижал братишку к груди. — А я удивлён, что ты допустил его зачатие, — бросил Эно ответный упрёк. Ребёнок беспокойно заворочался на его руках. Вспышка гнева не пошла ему на пользу. Хлой вздохнул: — Я ждал этого разговора и давно приготовил ответ. Мы с Марифом много лет пытались зачать после твоего рождения — и у нас ничего не получалось. Я чувствовал себя неспособным подарить мужу столько детей, сколько он хочет, ничтожеством, поэтому такой итог даже представить себе не мог и нескоро понял, что со мной происходит. Наоборот, обрадовался, когда очередная течка не наступила. Младенец чмокнул губками и закрыл глазки. Он окончательно успокоился после того, как гнев улёгся. Хлой забрал его и, расстегнув рубашку, приложил к груди. Эно обнял папу, радость от встречи с которым напрочь вытеснили обиды — за то, что тот упрекал его в разврате, а сам изменил ещё живому мужу, после желал избавиться от ребёнка… …которого в итоге крепко прижал к груди. Не отдал, как иные, в приют при монастыре, где подрастающие миловидные омеги вроде Миши не хотели видеть себя нигде, кроме как в «Трёх лилиях». — Вы с Вальдаром обсуждали, как будете жить дальше? — уточнил Эно. — Всё время прятаться здесь ты не сможешь. Он отстранился, когда Хлой напрягся, и резко выпрямился. Платок, судя по недоумённому взгляду, брошенному на его шею, сбился. Не сбился, как оказалось, а каким-то образом развязался и лежал на полу. — Вот, почему ты полюбил платки, — бросил Хлой. — Вы с Торхалом?.. — Нет, мы не вместе, и не уходи от темы. Некоторое время тишина прерывалась только чмоканьем. После кормления Хлой уложил сына в плетёную люльку и только после ответил: — Я не малец, чтобы надеяться, будто стоит сделать один шаг в зеркало — и мы с Вальдаром и нашим сыном окажемся в сказочной стране с исключительно добрыми жителями. Я просто не хотел об этом думать, и у меня кровь стынет от мыслей, что́ придётся пережить и как смотреть в глаза родственникам и друзьям Марифа, которому я изменил всего-то раз. Но обратного пути нет. Подобрав платок, он повертел в руке, рассмотрел, но не отшвырнул, будто тряпку, а бережно сложил и сунул в руки Эно. Тот поднялся. Нужно отдохнуть с дороги, дать переполнявшим чувствам остыть. Весть, что у Торха и Эно появился общий единокровный брат, хотя и взволновала, но сухие сведения — это одно. Совсем другое — испытывать волнение от встречи с родным человеком, совсем недавно появившимся в жизни. Наверное, подобные чувства испытывают родители, когда впервые берут на руки своё дитя. Эно себя лишил возможности узнать, так ли это. К горлу подкатил ком. Оставив полную тёплого молочного запаха спальню, он направился в гостевую комнату. К его удивлению, та оказалась неподготовленной. Чтобы не шуметь, Эно не стал кликать Луку, а, осторожно ступая, спустился. У обеденного стола он замер. Папа прав: даже если дом сверкает чистотой, нельзя позволять слугам бездельничать, чтобы у них не осталось времени на делишки, бесполезные, но способные превратиться в первостепенные… …например, любовные отношения. Слуги отпрянули друг от друга и ошарашенно уставились на Эно. — Господин Хлой хочет меня видеть? С-сейчас иду! — Лука одёрнул фартук. — Он спит, — пояснил Эно. — Я тоже хочу спать, а постель в гостевой комнате не готова. — Почему — в гостевой? — Лука облизал ярко-розовые губы. — Я вам постелил в спальне, где вы жили раньше с господином Торхалом… Ну-у, вы-то с ним приехали, вот я и решил… Кстати, где он? — Отбыл в шахтёрский посёлок. Обещал вернуться к ужину. Он будет ночевать в своей спальне, а я — в гостевой. — Ох! — Лука выпучил глаза. — Я-то надеялся, что вы помирились. Жаль. Кивнув Аликару, чтобы следовал за ним, он отправился наверх. Эно устроился в кресле и уставился на огонь. Мысль об уединении в месте, где отдыхал его папа, он отмёл: уж слишком оно связано с воспоминаниями о боли, пустоте внутри и расколовшейся семейной жизни. Да и торчать на холоде, когда завывал ветер, хотелось меньше всего. Наверное, дождь польёт ночью, а то и снег повалит — голова-то кружилась. …и на белом покрывале неподвижно останется лежать тело, облачённое в кожаную куртку… …а конь вернётся один, чем даст понять — наездника больше нет в живых. Эно вздрогнул. Пламя резануло по глазам, и он понял, что успел задремать. Обдумать сон он не успел: до него донеслись грузные шаги. Он расправил плечи и сложил ладони на коленях, когда Лука с плетёной люлькой в руках встал перед ним. — Господин Хлой маялся бессонницей с тех пор, как приехал сюда. И плохо ел. Ваш приезд пошёл ему на пользу. Пусть поспит, — объяснил тот, зачем забрал ребёнка. — Присмотрим, правда же? На круглом лице мелькнула улыбка. — Справимся, — вздохнул Эно, — если маленький не захочет есть. Он принял люльку. — Зовите, если обделается. — Лука, шельмец, норовил удрать, зная, что к нему есть вопросы. — Стой! — Эно не собирался давать ему спуску. — Что у тебя с Аликаром? — Так и думал, что пристанете. — Лука опустил голову, словно провинившийся отрок, и потеребил край фартука. — Он сказал, что такие, как я, на его родине считаются красивыми, и так смотрел на меня… Ну я и не устоял. Когда тебя желают всегда, а не только в течку, прекрасно. Это говорил тот, на чьей шее красовались крохотные шрамики. Получается, легенды лгали, и один из пары, чей истинный погиб, мог снова создать семью. Одной рукой придерживая люльку, второй Эно коснулся шеи. Надо бы повязать платком. Ветер разошёлся не на шутку. Хорошо бы Торх остался в шахтёрском посёлке на ночь. Он жил у управляющего раньше, значит, и сегодня ему будет где заночевать. Невольно накатившее беспокойство за мужа вытеснило из головы другие мысли. Вернувшись к ним, Эно опешил. Аликар желал Луку… — У вас всё было?! — Эно открыл рот. Ребёнок глубоко вздохнул и скривил личико, будто в плаче, но не проснулся. — Ну да, мы же взрослые люди, а не юнцы. Ничего дурного… — Аликар же… — Эно осёкся. Не при младенце следовало обсуждать такие вещи, пусть и ничего не понимавшем. Лука, впрочем, не видел ничего зазорного в неприличном разговоре: — Скопец? Знаю. И рад, что мне не придётся топать к Яршу. Ну не мне рассказывать вам, каково это. Вам и без меня это известно. Эно поразился не столько тому, что Лука обрёл любовника, а тому, что Аликар способен на постельные утехи. Уж не по этой ли причине чернокожими слугами частенько обзаводились вдовые омеги? Однозначно Хлой держал Аликара при себе не для этой цели, иначе бы не попросил помощи у Вальдара Лилоя. От неприличных мыслей щёки запылали, ещё и Лука добавил стыда, склонившись и шепнув на ухо: — У него большой… Ну, вы поняли. — Лука! — Эно, проклятье, разбудил ребёнка. Уронить малыша он больше не боялся и уверенно достал из люльки. О том, что следовало придержать головку, он помнил, может, и знал: этот навык у омег в крови. Благо тот быстро успокоился и вскоре засопел. Эно изучал черты курносого личика, умиротворённого и милого. Метель завывала, барабанили крупные капли — пошёл дождь, а не снег, но это его не утешило: в непогоду запросто заболеть воспалением лёгких и умереть. Чутьё подсказывало — Торх не остался в посёлке, а пустился в путь. Догадку подтвердил стук входной двери. Заслышав его, Эно бросился навстречу. Он встал слишком резко — настолько, что голова закружилась. Он плюхнулся бы на пол — не упал лицом вниз, а приземлился на зад, чтобы уберечь ребёнка, если бы его не придержали за плечи. — С ума сошёл?! — выругался Торх. — Если тебе дурно, не носись как угорелый, ещё и с мальцом! — С ума сошёл ты, а упрекаешь в этом меня! — Эно вырвался из его рук и покачал проснувшегося младенца. — В такую погоду догадается пуститься в путь только чокнутый. Торх вымок, поля шляпы поникли, а выбившиеся из хвоста пряди висели сосульками. Нашли время для ссоры, пристыдил себя Эно, когда Торху первым делом следовало отогреться и переодеться в сухое. В придачу они поругались при ребёнке, пусть и совсем маленьком, но уже не выносившем вспышек гнева и отвечавшем на них плачем. Эно качал младенца, пытаясь успокоить. Куда там? Тот разошёлся не на шутку и затих только на руках у словно выросшего из-под земли Хлоя. — С ума сведёте меня вы! — выпалил тот. — Зачем унесли моего сына?! Впервые Эно увидел папу оскалившимся, готовым перегрызть глотку за своё дитя. Сколько он помнил, тот всегда вёл себя холодно и отстранённо. Неприятное чувство — уж не ревности ли? — кольнуло его. Папа никогда ни на кого не бросался, чтобы защитить его. — Это я забрал, простите меня! — вмешался выбежавший на шум Лука. — Он лежал рядом с вами, вот я и забоялся, что приспите. — Ну положил бы в люльку. Зачем его отнимать у меня?! Эно не встал на сторону Луки, пытавшегося доказать, что хотел как лучше. Сегодняшняя дорога и перепалка вымотали его. Напрасно он приехал. Ощущение, что с рождением брата стал не нужен папе, ело его поедом. Лучшее решение — вернуться в город, в квартиру, пусть и стылую в это время года, отчего приходилось закутываться в одеяло; в книжную лавку, где господин Хейц ему всегда рад и даже нелюбезный Энцо оценил его труд и начал привечать. Ком подкатил к горлу, и Эно понёсся наверх. Не хватало только расплакаться прилюдно. Поздно, слишком поздно он вспомнил, что забыл взять свечу. Полоска света между дверью и полом дала понять, что та не нужна, и Эно толкнул дверь. Следовало догадаться, что свеча в спальне не взялась из ниоткуда, а её принесли. Для Эно нет места в этом доме… Он бессильно прислонился к двери. — Я просил Луку подготовить эту комнату для меня, — признался он. Торх опустил руки с мокрой рубашкой. — А я просил Аликара отнести мои вещи сюда. — Он, смяв одежду, бросил на пол. — Ступай в ту комнату, где мы с тобой жили. Не буду же я там ночевать, когда в смежной твой родитель… — Думаешь, я смогу там спать после всего, что было? — Эно отлепился от двери. Новой склоки ему не хотелось. — Принесу полотенце. — Зачем? — вопрос Торха остановил его. — Чтобы ты не заболел. Заодно проверю, что с ужином. Ты не пообедал, а уехал сразу. Судя по тишине, Хлой успокоился, значит, Лука занялся делом. Эно вздрогнул, когда Торх встал напротив него — близко-близко, и уставился на голую грудь, поросшую редкими волосками. — Если я умру, нам не придётся разводиться, — проговорил тот. — Ты сам слышишь, что ты несёшь?! — Эно вскинул руки и взглянул в тёмные глаза. — Я не хочу, чтобы ты погиб. Он не знал, как признаться, не видел в разводе смысла. У них с Торхом появился общий единокровный брат, а их родители вот-вот создадут семью. Они вынуждены делить одну постель, в конце-то концов! Невзирая на то, что у одного из пары после гибели истинного появлялась возможность сойтись с другим, смерти Торху Эно не желал. Он не допускал мысли, что с ним мог быть кто-то ещё, да и мало кто способен искренне раскаиваться, рвать отношения с другом-мерзавцем себе в ущерб и отчаянно пытаться исправить ошибку. Обида, породившая затянувшийся кошмарный сон, давно уже отступила. В яви Эно боялся, что его кроха-сын, похожий на Торха как две капли воды, никогда не увидит отца. Перепутал — проклятье! — иллюзию и действительность, и принял брата за своего ребёнка… Чтобы развеять её, Эно поднёс ладонь к лицу Торха и коснулся щеки, ощущая мягкость бороды, которую до расставания тот не отпускал. Мгновение — и их губы соприкоснулись. Прохлада мокрых волос Торха, коснувшихся лица, отрезвила, и Эно отстранился. Облизав нижнюю губу, чтобы подольше насладиться хорошо знакомым и таким желанным вкусом, он бросил: — Принесу полотенце, заодно прослежу за ужином. За Лукой нужен глаз да глаз. Не хотелось остаться голодным только потому, что тому пришло в голову в это время уединиться с Аликаром.