Котосаткин архив

      Голодный рык стаи беовульфов вперемешку с симфонией хруста снега вокруг глухо стоит в ушах. Что-то теплое течёт из-под волос и окрашивает серебристый и блестящий снег на лунном свету в цвет красных роз. Видение размыто, кроме чёрных фигур ничего разглядеть не удаётся. Ноги словно ватные, руки тоже. В глазах снова темнеет.       Веки девушки с ужасом распахиваются. Она резко вскакивает с постели и тут же жалеет об этом — тело пронзает острая боль и голова вынуждено роняет себя обратно на подушку. Капельки пота скатываются по лицу, смешиваясь с ранее пролитыми слезами и ещё больше приводя в беспорядок спутанные между собой багровые патлы. Что она тут забыла? Что это за место? Она умерла? Серебряные глаза встрёпано осматривают белоснежное помещение. Ответ не заставил себя долго ждать — это палата больницы. С этой мыслью, Роуз полностью расслабляется, чувствуя под собой мягкую постель, и умеряет дикое сердцебиение в груди, глубоко вдыхая медицинский запах витающий в воздухе. В помещении, однако, пусто, не считая всяких столов и табуреток, а тишина прерывается собственным же дыханием и периодическим воем ветерка из распахнутого окна. Когда взгляд кидается в сторону, Вилла осознает, что рядом никого нет, и за руку девушку, как в фильмах, всё это время не держали — деревянный стул, что так не вписывается в этот молочный, больничный стиль одиноко стоял подле кровати, холодный и никем не занятый. Лицо больной снова принимает жалкое выражение и горло сдавливает невиданная сила. — Будто бы мне не наплевать! — эта короткая фраза никак не помогает избавиться от странной тяжести в глазах, готовых выплеснуть водопад эмоций из маленькой 16-ти летней девочки. Давно не стриженные ногти машинально впиваются в мягкую плоть ладони.       На фоне этого Вилла чувствует, как её левую ногу в области бедра пронизывает острая боль. Ещё лучше. Это не чувствуется как простой синяк, коим являлось большинство её «ранений», а что-то посерьёзней, тем более, как бы девочка не пыталась напрячь голову, вспомнить происхождение этой раны не получалось. Мысли спутались как клубок, в голове крутилось множество вопросов и минимум ответов. Что же произошло в ту ночь, когда хулиганы заставили её пойти вместе с ними в полный опасностях снежный лес?       Обиду на мешки плоти с мясом и костями внутри под названием семья и друзья смывают рассуждения на эту тему, и Роуз теперь начинает больше интересовать положение её собственного мешка. — Должно быть, я была серьезно ранена в левую ногу и мне вкололи обезболивающее, и вот эффект сейчас проходит. Да, так оно и есть, — отчего-то эта мысль звучит как какая-то глупая отмазка. Тут нет часов, ровно, как и её свитка неподалеку, поэтому время узнать не находится возможным, но это не имеет значения.       Немного приподнявшись на локтях и приняв комфортное положение сидя, на этот раз наиболее аккуратно чтобы не дай Монти не задеть синяки, одним движением Вилла скидывает с себя голубовато-белое одеяло, дабы посмотреть на результат её собственной глупости — довериться хулиганам в лесу, а заодно и сочинить считалку из количества её новых шрамов. То, что предстало перед глазами, являлось совсем не тем, чем она ожидала.       Лицо наконец успокоившегося человека вдребезги разбивается о суровую реальность и искажается выражением ужаса. Тело ударяет крупная дрожь, а рот открывается в неверии от вида того, к чему сейчас прикованы два серебряных зрачка, медленно сужающихся и слезившихся.       Там, где должна быть её конечность, девушка видит лишь пустое пространство. Совсем ничего по середину бедра обмотанного свежими бинтами, что скрывается за тканью больничных штанов.       Когда до Виллы доходит понимание происходящего, и у неё не возникает мыслей наподобие «я мутировала в хамелеона и моя нога случайно окрасилась в цвет покрывала», девушка вскрикивает во всю грудь и хватается обеими руками за кусок бедра в надежде унять резко возникшую фантомную боль. В отчаянии, Роуз переворачивается на бок и тянет колени к груди, принимая позу эмбриона.       В глазах потемнело, а желудок так и намеревается извергнуть все содержимое обратно во внешний мир. Девушка жмурится и утыкается лицом в подушку, проглатывая подступившую к горлу желчь. Она все ещё пытается нащупать свою левую ногу в надежде на то, что она просто галлюцинирует, но пальцы натыкаются лишь на воздух, что вызывает новую волну тошноты и отвращения в глотке. — Дура! Дура! Какая же я дура! — соленые капельки одна за другой текут по щекам, чередуясь с мучительным хныканьем, — Почему я туда вообще полезла, меня ведь предупреждали!       Всхлипы девушки заглушаются, когда она ещё больше утыкает лицо в подушку. Уверенность в том, что Вилла полностью непоколебима и её слёзное море исчерпало себя до основания ещё в детстве, раскололась на части ровно, как и её гордость. Какое же позорище. Просто омерзительное зрелище, и она может называть себя дочерью благородного серебряноглазого воина? Теперь она абсолютно бесполезна без своей одной конечности. Как она могла допустить, чтобы она, Вилла Роуз-Шнии, совершила столь серьезную ошибку и позволила себе находится в таком положении прямо сейчас? Что же подумает тетя Вайсс? А тетя Янг? Что же подумает дедушка Кроу, который ещё недавно подбадривал её по поводу становления охотницей в будущем? Она их всех разочаровала. Тех, кто верил в нее, кто вложил в нее столько, сколько она себе и представить не могла. Как она посмотрит в глаза маме? — Мамочка… мамочка, спаси меня… — высокий, молящий голос доносится из трясущегося клубочка. Она и вправду докатилась до уровня Ринг. Ранее так яростно пыталась выбраться из-под крыла своей чересчур заботливой матери, а теперь в слезах просится обратно. Воистину стыд и позор.       В одно мгновение, это тяжкое чувство сожаления и ненависти к себе испаряется, и на душу накатывает восхитительное чувство легкости и тепла, когда чужая рука без какого-либо ведома начинает ласково гладить макушку головы бедной девушки. Эти мягкие движения приносят такое желанное блаженство в тело Виллы, что та даже забыла по какому глупому поводу сейчас лила слёзы. Когда веки осторожно открываются и серебряные глаза наводят взор на жёлтый силуэт, она вспоминает, по какой причине ныла и блаженство оказывается не Монтьим подарком, а её погибелью. Не мама. — Тётя Янг… — Роуз с дрожью выдыхает, наблюдая за обеспокоенным лицом её взрывной тёти. Может, она её сейчас ударит, приговаривая о том, какая она безнадёжная племянница?       Потеря части самой себя начинает потихоньку сводить девушку с ума, когда она решает что тётя Янг, которая любит её больше своих длинных, блондинистых, шелковистых волос, может сделать с ней в наказание что-то плохое. Абсолютно всё время, проведенное вместе, забылись к черту. — Ш-ш-ш-ш-ш… милая, всё хорошо… Прошу, успокойся… — сиреневые глаза женщины искрились теплотой и заботой, она продолжала медленно гладить Виллу по голове, неторопливым голосом нашептывая слова утешения. Эти нежные и приятные жесты проясняют разум больной. — Г-где мама? — она звучит так тихо и жалко, что хочется исчезнуть прямо на месте. Особенно, когда после этих слов следует новая серия всхлипов. Она понятие не имеет, каким образом ей удается поддерживать зрительный контакт с Янг, будучи наполненной стыдом с головы до кончиков пальцев. Ну, почти всех пальцев.       Услышав вопрос, лицо блондинки пронизывает печаль. Она подбирается ближе и усаживается на постель, позволяя голове Виллы растаять на коленях женщины. Когда Янг убеждается, что её племяннице комфортно, длинные пальцы снова ныряют в багровые волосы, — На миссии.       Увидев боль в серебряных глазах, Янг тут же поправляет своё заявление, — Я не сказала ей и слова о том, что с тобой что-то случилось. Она не знает. — Ч-что? Но почему? — возмущается Вилла. Она говорит это чуть громче, чем хотелось бы.       Янг вздыхает и устремляет сиреневые глаза вдаль. Словно они стали слегка темнее, чем обычно. — Я очень хотела, правда. Но в последний момент осознала, что не хочу сообщать Руби такое, пока она находится за несколько километров отсюда, — ответила женщина. Установилась короткая пауза, затем та продолжила, — просто представь как она сама сможет пострадать, если во время схватки с гримм будет отвлекаться на свои же собственные мысли о тебе. Я очень не хочу этого.       Она тянет правую руку к заплаканному и неряшливому лицу Виллы и механическим пальцем вытирает слезы на щеках. Этот внезапный жест и чувство прохлады, вонзающейся словно иглы в плоть, заставляет девушку зажмуриться. — Поэтому… она придет к тебе позже. Скоро. Ты и глазом моргнуть не успеешь, — на лице Янг грустная улыбка, а золотые пряди колыхаются на ветру, — Хорошо, милая?       Роуз, услышав всё это, почувствовала на душе вину. Она не могла бы точно сказать, стало ли ей от этого маленького монолога хуже или лучше, но одна вещь ясна — с ней хорошо обращаются, хотя тётя ни словом не упомянула о раннем происшествии и никак его не прокомментировала. — А насчёт ноги… у нас есть кое-какой знакомый из Атласа. Если мы его попросим, я уверена, он тебе запросто сделает протез наилучшего качества! Как мне! — блондинка широко улыбается и поднимает правую руку, демонстрируя красивый и высококачественный протез, покрашенный в яркий, жёлтый цвет. Блики солнечного света играли на прочной стали, покрытой небольшими неровностями. Перед глазами возникла её собственная механическая нога. Может, она ещё может смыть с себя этот позор. Вилла улыбается. Они с Янг в одной лодке.