***
— Не раскаяние это было, а эгоизм, — вернувшись из воспоминаний в реальность, проговорил хоккеист, — просто не смогла вынести, что я обошёлся без неё, думала — придёт, найдёт меня слепым и никому не нужным, а я дурак… Дурак, был уверен, что люблю обоих, и не мог понять, кого сильнее? На этой фразе Игорь подавил смешок — а он и не думал, что у незнакомого человека может быть с ним столько общего. — Хотел, чтобы они за тебя всё решили? — продолжил Соколовский мысль Кисляка. — И они решили, — вторил Андрей, соглашаясь, — точнее, Полина решила.***
В жизни так часто бывает — мы из самых лучших побуждений стараемся не показывать близким, что внутри нас что-то «сломалось». Просто думаем, что всё само «перемелется», просто не хотим волновать и терзать чувства того, кто рядом; кажется, кто-то когда-то назвал это ложью во спасение. Вот только те, кого мы хотим одурачить, прекрасно всё понимают, но в ответ лгут, что всё хорошо, и эта игра почти всегда взаимна. Полина видела, что с момента появления Яны в городе с Андреем что-то происходит. Он мучается, не спит по ночам, его что-то терзает, возможно, он хочет прогнать её, но не смеет. Нет, она никогда не тешила себя иллюзиями, прекрасно знала, что Андрей не любит её, да и она не питала к нему особой страсти. Просто думала, что, раз они оба обожглись любовью, то, может, у них получится выстроить нечто крепкое и без неё. Надо признать — не вышло. Надо собрать вещи и уйти. Полина сидела на скамейке, иногда покачивая коляску. На перрон прибывали и отбывали поезда, до нужного ей оставалось полчаса. А ведь вся наша жизнь — это и есть огромный перрон, и все, кто встречается нам — наши попутчики… Кого-то мы лишь один раз видим мельком в толпе. Кому-то достаётся попутчик, который должен указать верный путь или помочь нести тяжёлый багаж, а оказав помощь, он тут же сойдёт на следующей остановке. Кто-то проезжает в одном вагоне большую часть пути, но потом, дёрнув стоп кран, кто-то один исчезает из виду. Кто-то присаживается на нашу скамейку, и кажется, что нам с ним по пути, но стоит только привязаться к человеку, как выяснится, что у вас билеты на разные маршруты — вам не по пути. Она была для Андрея временным попутчиком, он остался на своём перроне, а время её поезда ещё не пришло, ну что ж — она умеет ждать. В кармане завибрировал мобильный. Полине не нужно было смотреть на дисплей, она и так знала — Андрей вернулся в город после выездного матча и обнаружил пропажу. — Поля? А вы где? — проговорил хоккеист в трубку. — Андрей, разберись, пожалуйста, с кем ты хочешь быть, со мной или с Яной… После этих слов девушка просто отключила мобильный, дальнейшие выяснения ни к чему, на перроне уже её поезд. Она шла к вагону, а летний ветер почти незаметно трепал пряди её волос — он, бродяга, ещё помнил, как она обещала ему верить, скоро и они вспомнят. Андрей хорошо помнит тот день. Он вернулся с выездного матча с победой, но никто не вышел его встречать. Сначала он подумал, что Поля с Андрюшей просто ушли гулять, но уже через минуту понял: в квартире что-то не так. Не лежали повсюду Андрюшины игрушки, не доставало Полининых вещей, будто бы и сам воздух стал другим, из него пропал уют, остался лишь еле уловимый запах её духов. Сын прокурора вдруг осознал, что в его душу проникла пустота. Осознал, что эта пустота страшнее слепоты. Он сжигал себя огнём, мечась между Полиной и Яной, не мог понять, что ему нужно от жизни, а, как оказалось, всё действительно важное у него уже было, а он был слеп. Теперь он понял — видеть нужно не глазами, а сердцем. В его сердце — Полинин взгляд и смех. Андрюшино трогательное «папа», и, конечно, Яна. Самойлову уже никак не вычеркнуть из жизни, она неотъемлемая часть всех его воспоминаний. Детство, юность, первая любовь… Однако первая любовь не всегда бывает настоящей, и хорошо, что он наконец это понял. Впрочем, может, всё это стоило того?***
Хоккеист прождал у входа больше часа, и вот в дверях показалась мужская фигура. — Олег Михайлович, здравствуйте, — пробормотал Андрей, словно школьник, здоровающийся в коридоре с директором. — Я Андрей Кисляк, меня к вам с огнестрелом привозили, я ещё ослеп тогда… Брагин не спеша окинул молодого человека усталым взглядом. Андрею повезло, мужчина помнил почти всех, чья жизнь была в его руках. Если начинаешь забывать такое, значит, люди стали течь мимо бездушным конвейером, и пора уходить. — Ну, помню. Беспокоит что-то? — Мне ваш совет нужен, — неуверенно пролепетал Кисляк. Странно, но в тот момент, когда жизнь камнем придавила его к земле, он не пошёл к отцу — как бы он его ни любил, но в некоторых вопросах искать понимания было бесполезно. И парень пошёл к человеку, однажды уже спасшему его жизнь. Может, и ещё раз получится… — Э, нет, парень, я ведь хирург, а не психолог! — заявил Брагин. — Ногу оторвёт— пришью, а души лечить не умею. После этих слов Брагин побрёл своей дорогой, но, чувствуя, как спину буравит взгляд, остановился. Домой идти не хотелось, с некоторых пор он там будто секундант на дуэли между женой и дочерью от первого брака. Да и потом, с него не убудет, если он просто выслушает парня, в конце концов, «мы в ответе за тех, кого…» излечили. — Пойдём, присядем… Андрей пытался рассказать всё как можно короче, но Брагин не торопил, он терпеливо на протяжении многих часов штопает раны в операционной, а с душами так же. Хирург просто с наслаждением курил, дома ведь теперь двое детей, не до сигарет. Андрей говорил. — Андрюша начал звать меня папой. — Знаешь, — Олег, выпустив в облака струю дыма, неожиданно перебил его, — моя дочка пятилетняя зовёт меня по имени, потому что я не воспитывал её, редко навещал, да что там, — мужчина бросил окурок в стоящую рядом урну, — почти не видел, а теперь мама её умерла и она со мной, и я всё жду, когда она скажет «папа». Это у взрослых всё просто. Папа — есть папа. У детей быть папой надо заслужить… Кажется, и сам того не осознавая, Брагин дал хоккеисту «тот самый» совет. Андрей же, напомнив, что его папа прокурор, «если что», поспешил домой. На ночной до Твери должен успеть. Олег же ещё немного посидел и побрёл туда, где снова придётся играть миротворца в войне двух одинаково важных людей.***
Выйдя из дома, чтобы поехать на вокзал, Кисляк увидел Яну. «Оно и к лучшему, сейчас и поставим точку» — подумал он, приближаясь. — Андрей, я… — сбивчиво начала Самойлова. — В общем, прости меня, я не должна была, я сейчас уеду из города и больше не буду лезть в твою жизнь… — Ты часть моей жизни, Яна. И всегда останешься ею, как дочь друга отца, одноклассница и просто Янка. Но сейчас каждый пойдёт своей дорогой. Девушка заметно поникла, видимо, она надеялась, что сейчас Андрей признается ей в любви, прижмёт к груди и не отпустит. Вчера бы он так и сделал, но сегодня он прозрел окончательно. — Прости меня и будь счастлива. На город спускался сумрак, Андрей, торопясь в новую жизнь, исчезал из виду, а Яна плакала. Её война была проиграна.***
— Ты не нашёл её? — с придыханием спросил Игорь, ему хотелось, чтобы хоть у кого-то всё закончилось хорошо. — Нашёл, — произнёс Андрей и отвернулся к окну, чтоб, если слёзы польются, было незаметно. — Тем же вечером, когда она от меня вернулась в Тверь, её ударили по голове, она в коме. Кисляк выдохнул и вдохнул. Игорь успел подумать, что счастливый конец у Бога в этом сезоне явно не в моде. — В коме, — продолжил хоккеист, — а Андрюшу хочет забрать родной отец… — эти слова больно кольнули под рёбрами, ведь малыш его называл отцом. — Я ввязался в борьбу, без шансов на победу. Хоть наш тренер и говорит, что шанс есть всегда, но не в этом случае. Забрать его я смогу, только доказав своё отцовство, но я же знаю, что это не так. Папа помогать отказался, а я зачем-то анализ сдал, дурак… Монолог Кисляка прервала молоденькая медсестра, выглянувшая из-за нужной двери. — Игорь Соколовский, пройдите, — сказала она. — Ну, удачи! — хоккеист пожал случайному собеседнику руку. — У тебя, наверное, хотя бы надежда есть…