***
Утром Хёкджэ просыпается от звонка будильника, и, вспоминая, что вечером падший ушёл к Йесону, мужчина тут же садится на диване и оглядывается, чтобы понять, вернулся ли тот обратно. Хиним, как и всегда, оказывается на подоконнике, его пиджак свернут и лежит рядом с ним, тут же лежит какой-то небольшой свёрток, а сам падший, перепачканный в какой-то светло-серой пыли, лениво наблюдает за священником, игнорируя собственный неопрятный вид. — Доброе утро, — хмыкает Хиним, когда взгляд священника становится более осознанным и сфокусированным. — Хорошо спал? В последнее время ты всё ворочался во сне. — Я… ну да, неплохо, слава Богу, — растерянно улыбается мужчина, смущённо приглаживая свои взъерошенные после сна волосы. — А… почему ты такой чумазый? Где ты был? Вы же больше не вздорили с Хранителем Памяти, правда? — А? С Йесоном-то? — падший словно запоздало вспоминает о своём друге, что, безусловно, настораживает Хёкджэ, хоть тот старается не показывать этого. — Нет, мы помирились и я передал ему твои слова. Что странно, его крылья стали белые. Я даже удивился, учитывая что до этого происходило. — Правда? Это же отличная новость, — священник радостно хлопает в ладоши, широко улыбаясь и восхищаясь силой духа сероволосого падшего, что сумел остаться в спокойном расположении духа и не разозлился на Хинима за учинённую драку. — Воистину, как же велика милость Господа… — Ну да, хорошо, что всё обошлось, — согласно кивает головой падший и нервно покачивается на месте, то и дело бросая взгляд на свёрток на подоконнике. — Знаешь, я всё-таки считаю, что должен загладить свою вину перед тобой за испорченную рубашку, так что… — Хиним, я же просил тебя… — Хёкджэ негромко вздыхает, но фразу он так и не заканчивает: Хиним тут же втягивает голову в плечи и засовывает руки в карманы, стараясь не показывать, как он беспокоится. Это немного отрезвляет мужчину, потому он решает уступить и посмотреть, что в очередной раз придумал падший, ведь доверять ему и по возможности останавливать всё-таки проще, чем дожидаться, пока тот сделает что-то наперекор. Также священник невольно вспоминает тот вечер в соборе, когда Хиним в своей неумелой, но искренней мольбе опустился на колени, чтобы попросить у Господа милости, пусть и не для себя. Падший признаёт, что не умеет каяться, но при этом решается на достаточно серьёзные шаги для того, чтобы его ребята сумели достичь перерождения. Вдобавок, Хиним очень настойчиво опекает самого священника, о чём мужчине тоже не стоит забывать. Именно к этой части их взаимоотношений Хёкджэ до сих пор трудновато привыкнуть, так как он держался особняком от всего мира, сколько себя помнил. Нет, к прихожанам и дорогим для него людям мужчина всегда относился крайне мягко, терпеливо и с радостью искал их общества, но священник никогда не забывал о том, что его путь тернистый, уединённый и оттого безумно одинокий. Полноценно доверять себя, свою душу и, Господь Всемогущий, даже тело кому-то другому — для священника всё это в новинку, совершенно неожиданный и непростой опыт, который не обходится без разногласий, но при этом унимает ту чёрную бездну, в которую мужчина проваливался всё последнее время. Хёкджэ понимает, что обижать падшего своими нравоучениями не хочется, ровно как и читать морали здесь и сейчас. Всё это было высказано намного раньше — и падший, как дрессированная собака, мгновенно впитал полученный урок. К тому же, священнику действительно становится интересно, чем закончится этот разговор, потому, убеждаясь в правильности своего решения, мужчина ободряюще улыбается падшему, заставляя себя подавить даже малейшее желание отчитать Хинима: — Прости, я не подумал. Расскажи мне, пожалуйста, что ты придумал. — Правда? — падший тут же оживляется и, на ходу стряхивая пыль со своих волос, практически бегом добирается до подоконника, чтобы схватить свёрток с него и вернуться к мужчине, протягивая ему нечто запечатанное и наспех перевязанное какой-то мятой ленточкой. — Я просто подумал, что должен возместить тебе ущерб, потому… это тебе. — Это мне? — удивлённо переспрашивает священник и с любопытством принимает подарок, держа его одной рукой, а другой осторожно потягивая за торчащие концы ленты, развязывая бант очень странной формы, пережимающий свёрток. Вместо ответа Хиним лишь усмехается и подходит ещё ближе, чтобы помочь Хёкджэ: падший едва прикасается к запястьям священника, как будто слегка поглаживая его кожу на тыльной стороне рук до самых костяшек пальцев, отчего по телу мужчины расходится лёгкий холодок. Приоткрыв рот от удивления, Хёкджэ прерывисто выдыхает, но Хиним, нисколько не смущаясь, придерживает свёрток снизу, чтобы мужчине было удобнее распечатывать подарок. Чтобы занять себя и не смотреть в тёмные глаза падшего, священник старается сосредоточиться на распаковке загадочного свёртка, подрагивающими от волнения руками доставая из упаковочной бумаги сложенную мягкую ткань, которая, когда Хёкджэ её разворачивает, оказывается белоснежным джемпером. — Что это… — мужчина держит джемпер за области плеч и вытягивает руки, чтобы рассмотреть его, как следует. — Я даже не знаю, что сказать… — Тебе нравится? — с надеждой спрашивает Хиним, не сдвигаясь с места и наблюдая за тем, как Хёкджэ изучает свой подарок. — Становится холодно, так что я подумал о том, что тебе не помешает носить что-то потеплее под твоей сутаной. — Это так мило с твоей стороны, — честно признаётся священник, не скрывая, что он попросту очарован джемпером: привыкший к плотным и гладким рубашкам, зачастую в любое время года, и к домашним старым свитерам, у которых уже давно вытянуты локти и рукава, мужчина практически растаял от одного только прикосновения к очень приятному и мягкому материалу. Но при этом Хёкджэ не мог не забеспокоиться об одном важном вопросе: откуда у падшего деньги на такие подарки. Священник всей душой надеется, что Хиним помнит об их прошлых разговорах на подобные темы, но, чтобы не надумать лишнего и не обвинить падшего в воровстве, мужчина опускает руки и с волнением спрашивает: — Но… он же, наверное, очень дорогой. Где ты взял деньги? Ты же не… — Что? Не крал я ничего, Хёкджэ, как тебе это вообще в голову взбрело, — ворчит падший, скрещивая руки и нахмурившись. — Ты вряд ли в это поверишь, но я их честно заработал. — Заработал? — с сомнением уточняет Хёкджэ, настолько теряясь, что уже ничего не понимая в происходящей ситуации. — За эту ночь? — Да, заработал за ночь, — Хиним коротко фыркает, начиная тереть щеку рукой, чтобы избавиться от слоя пыли на коже. — Грузчиком на железнодорожных путях. Знаешь, я даже и не догадывался, как много поездов с грузом приходят именно по ночам. — Ты работал грузчиком всю ночь? — священник изумлённо ахает, чуть было не роняя джемпер на пол, но чудом удерживая его в подрагивающих пальцах. — Ради этого джемпера? Ты же так устал наверняка… — Не переживай, я уже восстановился, — отмахивается падший, морща нос и демонстрируя, как ему неловко говорить на эту тему. — Просто очень хотел сделать тебе приятное и извиниться за порванную рубашку. Тебе нравится? Ты… примеришь его? Хёкджэ растерянно смотрит на Хинима, перепачканного, взъерошенного и самоуверенного, и не понимает, как в столь гордом падшем может таиться такая самоотверженная и добрая душа. На глазах мужчины вот-вот выступят слёзы, потому он часто моргает и улыбается, по достоинству оценивая такой подарок. — Да… — выдыхает священник и, подаваясь вперёд, держит джемпер одной рукой и порывисто обнимает падшего, желая показать тому, насколько он благодарен Хиниму за такой приятный сюрприз. Конечно, мужчину крайне беспокоит, что падший нашёл столь тяжёлый выход из ситуации, но главное, что Хиним больше не крадёт вещи у других людей, и это — одно из главных достижений падшего, которым священник очень гордится. — Я обязательно его примерю прямо сейчас. Спасибо тебе, — Хёкджэ очень мягко и осторожно произносит слова благодарности, подавляя в себе желание брякнуть что-то из привычных ему фраз: «Не стоило», «Это слишком дорогой подарок для такого, как я» или «Тебе следовало посоветоваться со мной». Мужчина прекрасно понимает, что Хиним выбрал такой способ примирения, и священник должен повести себя так, чтобы у падшего не было даже тени сомнения о том, что Хёкджэ простил его. К тому же, этот джемпер, простой и лаконичный, но в то же время безумно мягкий и приятный, очень понравился мужчине, что он тоже не намерен скрывать. — Но тебе стоит выйти из комнаты, — с важностью дела добавляет Хёкджэ, отчего Хиним начинает смеяться, согласно кивая. — И лучше тебе принять душ, ты весь перепачкался. Сейчас дам тебе полотенце и что-то из своей одежды, хорошо? — Хорошо, Хёкджэ, — падший даже не возражает, снисходительно наблюдая за тем, как мужчина, положив подарок на диван, целенаправленно роется в своём шкафу, выбирая что-то подходящее под размеры падшего. — Как скажешь. Рад, что тебе понравился джемпер. Он очень подойдёт к тебе и твоей светлой душе…XLVII.
10 ноября 2020 г. в 23:10
После неожиданного инцидента в соборе Хёкджэ совершенно теряется в попытках понять Хинима. Нет, падший больше не пытается продемонстрировать свой характер, но слишком резкие перемены в поведении черноволосого лидера мужчине тоже перестают нравиться. Хёкджэ не привык к такому Хиниму, потому и не знает, что от него ждать, из-за чего приходится доверять падшему, как и в начале их общего дела — на слово.
Священник пока делает небольшой перерыв для Хранителя Памяти, не прося Хинима позвать падшего в собор. Для себя, конечно, мужчина не устраивает никаких передышек, продолжая молиться за душу сероволосого Йесона, но внутренний голос ему подсказывает, что с новыми встречами стоит повременить — Хиним не находит себе места, излишне суетится и любым своим действием словно старается загладить свои прошлые огрехи, а у самого священника сейчас хватит сил и выдержки только на одного падшего, потому сперва он решает побольше присмотреть за Хинимом и по возможности поддержать его.
Рубашка, которую Хёкджэ фактически подарил падшему из своих запасов, оказалась безнадёжно испорченной и неподатливой даже для настойчивого желания священника её аккуратно зашить. Мужчина не считает это какой-то серьёзной проблемой, так как белых рубашек у него достаточно много, и снова с лёгким сердцем он предлагает ещё одну рубашку для Хинима, но на любую попытку заговорить об этом Хёкджэ получает какой-то практически панический отказ: Хиним яро сопротивляется и больше не позволяет себе надевать подобную одежду, соглашаясь лишь на вариант домашних штанов. Священника подобное одновременно и поражает — и совершенно не удивляет, так как поставить себя на место падшего и провести причинно-следственную связь вовсе несложно. В какой-то мере, мужчина готов позволить Хиниму немного посходить с ума и самостоятельно разобраться со своими страхами, но всё-таки Хёкджэ принимает решение поговорить с падшим об этом.
Вечером, после ужина, мужчина возвращается в комнату и, наблюдая за тем, как Хиним привычно усаживается на подоконнике, глядя на тёмную улицу, темноволосый священник со вздохом поправляет на себе свитер с вытянутыми рукавами, после чего аккуратно садится на край дивана, ближний к окну, и молчит. Сейчас ему кажется очень важным то, чтобы именно Хиним начал разговор между ними. Возможно, дело в том, что Хёкджэ не хочет, чтобы его слова были восприняты падшим враждебно — или же просто немного побаивается сделать этот важный шаг. В любом случае, к тишине священник привык больше, чем Хиним, потому неудивительно, что падший в итоге не выдерживает и даже немного ёрзает на подоконнике, не зная, как заговорить первым.
— Ночь будет холодной. Может, у тебя есть одеяло потеплее? — негромко спрашивает Хиним, украдкой переводя взгляд в сторону Хёкджэ. — Замёрзнешь ведь.
— В такие холодные вечера я укрываюсь пледом поверх одеяла, — признаётся священник, продолжая тянуть пальцами за рукава своего свитера, в попытках спрятать руки. — Мне будет тепло, не волнуйся об этом.
— Хорошо, — с облегчением выдыхает падший, отворачиваясь к окну и продолжая смотреть наружу. Этого краткого проявления заботы Хёкджэ вполне хватает, чтобы увести разговор в нужное ему русло, потому мужчина тут же старается воспользоваться шансом, пока Хиним готов к диалогу, и после небольшой паузы произносит:
— Что тебя беспокоит, Хиним?
— Меня? Ниче… — падший вздрагивает, торопливо пытаясь избежать неприятного разговора, но, ещё раз оглядев комнату, Хиним в итоге сдаётся, так как сбежать у него получится только в окно, а для этого придётся покинуть Хёкджэ, что в планы падшего определённо не входит, так что он лишь покачивает головой, оставаясь на месте. — Чтож, ладно. Всё равно бегать от разговора не получится. Ты… не злишься на меня? За всё, что было в соборе, и за твою рубашку…
— Хиним, я же ещё вчера сказал, что не злюсь на тебя, — вздыхает священник и протягивает руку, чтобы осторожно коснуться ледяных пальцев Хинима своими, отчего падший снова нервно дёргается, но остаётся на месте, не возражая и даже чуть проворачивая кисть, чтобы Хёкджэ было удобнее. — Знаешь, как говорят: что сделано, того уже не воротить. Я лишь благодарю Господа, что никто не пострадал и вы ничего не сломали.
— Но тебе это не понравилось, — Хиним поджимает губы, неотрывно наблюдая за мужчиной, что неторопливо водит пальцами по его руке, пытаясь успокоить переживающего падшего. — Богу тоже, наверняка. Если из-за этого Йесон не сможет переродиться… я же себе не прощу, Хёкджэ…
Голос Хинима сейчас настолько обречённый и виноватый, настолько пронизан отчаянием и волнением за близкого ему падшего, что Хёкджэ сам не замечает, как из его души стираются остаточные недовольство и аналогичное беспокойство. — «Как я могу осуждать его, Отче?» — невольно взмолился священник, поднимаясь с места и подходя ближе, чтобы в необдуманном порыве приобнять падшего, который так сейчас нуждается в поддержке и защите — и мягко погладить его по густым чёрным волосам. — «Мы все ошиблись, и все это осознаём. Помилуй нас, Господи, и да пусть всё будет по воле Твоей…»
— Хиним, нет такого греха, который Господь не сможет простить, — мягко произносит священник, опуская руку с головы падшего на его плечо, чтобы ощутимее обнять его и не дать Хиниму почувствовать себя одиноким в этой пучине отчаяния. — Есть только один грех, самый главный и губительный для нас — нераскаянный грех. Когда ты сокрушаешься сердцем, но не уповаешь на Божию милость… именно это и губит твою душу.
— Я даже не знаю, как раскаиваться, поскольку не могу понять, почему я вдруг так сорвался, — признаётся Хиним, даже не пытаясь принимать самодовольный вид: сейчас он, наоборот, крайне покорно утыкается виском в грудь Хёкджэ и прикрывает глаза, накрывая руку священника, приобнимающего его за плечи, своими холодными пальцами, и чуть сжимая, чтобы не потерять ощущение реальности. — Наверное, меня так взбесило, что вы сговорились за моей спиной…
— Хиним, а зачем тебе Хичоль? — не выдерживает мужчина, понимая, что если он не задаст прямой вопрос, то выдаст себя и своё сожаление «о сговоре» с головой. — Для чего ты искал его?
— Посмотреть на него хотел, — бурчит падший, не открывая глаз, но явно становясь напряжённым во время своего ответа на вопрос, который тот явно побаивался услышать. — Убедиться, что… он не доведёт тебя до падения, как я сделал с Шивоном.
Хёкджэ не сразу отвечает на слова Хинима, и не торопится что-то сказать, чтобы развеять страхи и сомнения падшего. Священник молчит, обдумывая услышанное, но при этом продолжает успокаивающе поглаживать Хинима по плечу через его пиджак, который падший снова нацепил на себя. Отчасти он понимает опасения Хинима — в какой-то мере Хёкджэ сам довольно долго метался и сомневался в том, что он поступает так, как хочет Господь, особенно когда слова падших были абсолютно противоположны словам патриарха Чхве, который по воспитанию священника должен быть намного ближе к Господу, чем кто-либо ещё. Но с другой стороны, мужчина абсолютно уверен, что далеко не Хиним поспособствовал потемнению души Чхве Шивона, и ему совершенно не нравится, что и падший, и сам Шивон винят в этом Хинима, даже после стольких произошедших событий.
Хёкджэ сам довёл ситуацию до того, что падший заинтересовался неким Ким Хичолем — и теперь мужчине довольно тяжело воспринимать то, что Хиним считает себя ответственным за все последствия, что произошли в последнее время. — «Всё это из-за того, что я опрометчиво решил, будто Хинима это не заинтересует…» — с сожалением думает священник, тихо вздыхая. — «О чём я только думал, Отче…»
— Ты беспокоишься обо мне, — несмело произносит Хёкджэ, не отстраняясь от падшего, невзирая на своё нарастающее смущение, так как понимает, что его поддержка сейчас попросту необходима обладателю самой упрямой и непокорной, но в то же время безумно преданной и сострадающей души на этом свете. — И я благодарен тебе за это. Но то, чего ты боишься… этого не случится. Мы с ним не в таких отношениях, и я не думаю, что когда-нибудь будем.
— Подожди, ты хочешь сказать, что… — Хиним тут же вскидывает голову, с беспокойством и любопытством глядя на священника. — Ты не собираешься рассказывать ему о своих чувствах? По тебе же видно, что тебе он нужен. Хочешь, я с ним поговорю?
— Нет, Хиним, — мужчина покачивает головой, стараясь не рассмеяться от абсурдности ситуации. Рассматривая своё отражение в окне, различимое на стекле благодаря тусклому освещению в комнате — и полумраку на улице, Хёкджэ не может удержаться от соблазна и задумывается над словами падшего. — «А действительно, что было бы, если бы мы…»
— «Нет!» — священник вовремя одёргивает сам себя, заставляя греховный помысел исчезнуть где-то глубоко, внутри его души. Невзирая на слабость, что охватывает Хёкджэ, он старается не забывать о главном: у них слишком разные пути. — «Я должен гнать все эти мысли, Отче, дабы продолжать молиться за его душу, и тогда однажды он обретёт долгожданные прощение и покой по Воле Твоей…»
— Ни с кем говорить не надо, — тихо отвечает Хёкджэ, как только утверждается в своих убеждениях, что велят ему думать о долге и о страдающей душе несчастных падших. — Так может стать только хуже. Я лишь… я лишь буду молиться, чтобы он был здоров и счастлив, а большее мне и не дозволено. Не думай об этом, хорошо?
— Хёкджэ, так ты на самом деле не собираешься говорить Хичолю о… — падший приподнимается, отстраняясь от мужчины, и внимательно смотрит на него, не отпуская пальцы священника из своей руки. — Ох, мне следовало сразу спросить тебя об этом… Йесон знает? Ты поэтому попросил его спрятать Хичоля от меня?
— Думаю, знает, — грустно улыбается мужчина, коротко пожимая плечами в знак неопределённости. — Мы не говорили с ним об этом, но он же Хранитель Памяти. И, судя по всему, он со мной согласен. Не стоит что-то менять в этом вопросе. Оставим всё на волю Господа.
— Хёкджэ, я же правда не подумал, что… — падший садится ровно, спиной к раме, и притягивает Хёкджэ к себе ещё ближе, между его чуть расставленными ногами, продолжая рассматривать выражение лица священника. — Прости меня, я же столько вреда тебе причинил этими расспросами, да и этой разборкой с Йесоном…
— Всё в порядке, Хиним, — мужчина еле заметно качает головой и, не сдержавшись, протягивает руку, едва касаясь подушечками пальцев холодной щеки падшего. — Я же сказал, что не сержусь на тебя. Но меня беспокоит, что ты продолжаешь винить себя и оттого так мучаешься…
— Думаю, я буду в порядке, — коротко усмехается Хиним, после чего священник ощущает, как ледяные пальцы падшего придерживают его за талию через ткань довольно толстого свитера, отчего Хёкджэ становится очень спокойно, словно он снова принял какое-то верное решение. — Когда ты говоришь с таким лёгким сердцем, что не злишься на меня — я точно буду в порядке.
Хёкджэ улыбается немного шире, так как более бодрый вид падшего его несомненно радует, а затем прислушивается к какому-то шуму на улице. Опираясь руками о колени Хинима, мужчина привстаёт на цыпочки и наклоняется немного вперёд и в сторону, пытаясь разглядеть, что издаёт такой режущий звук, хоть и приглушённый толстой оконной рамой:
— Ты слышишь?
Хиним на краткий миг замирает на месте, изумлённо таращась на священника, и, когда тот, осознав, что он делает, тут же отступает назад, изрядно краснея и бормоча неразборчивые извинения, падший лишь посмеивается и качает головой, поворачиваясь к окну и легко царапая по стеклу ногтем. Хёкджэ видит, что Хиним заинтересовался его вопросом и прислушивается к звукам, которые доносятся с улицы.
— Скорая помощь, проезжают по главной улице, — через несколько секунд отвечает падший, пожимая плечами и поворачиваясь обратно к Хёкджэ, пока звук становится всё тише и тише, пока не стихает окончательно. — Громкие же у них сирены, всё-таки…
— Это точно… — задумчиво соглашается священник, после чего он вполне осознанным, но как будто уже практически рефлекторным движением крестится, прикрывая глаза и негромким шёпотом взывая к Господу в краткой молитве. — Отец Небесный, пусть они успеют туда, куда им нужно, да будет всё по воле Твоей…
— Ты чего? — недоумённо интересуется падший и, когда Хёкджэ открывает глаза, то замечает, как Хиним наклоняет голову набок, растерянно наблюдая за мужчиной. — Небось, на базу просто торопятся, и включили сирену, чтобы пробку объехать.
— А для меня это не важно, — священник снисходительно улыбается и возвращается к дивану, расстилая его для сна, пока он поясняет Хиниму свою позицию. — Пусть они торопятся на базу, тогда ничего плохого в моей молитве нет. Но если они торопятся на срочный вызов, то я очень надеюсь, что они успеют и помогут больному человеку…
— Ты действительно как святой какой-то, — бурчит падший, отчего мужчина еле слышно смеётся, покачивая головой и явно не соглашаясь с его словами. — Ладно, навещу Йесона и вернусь. Не жди меня и ложись спать, хорошо?
— К Йесону? — Хёкджэ выпрямляется, обеспокоенно рассматривая Хинима и с сомнением покусывая свою губу, не зная, как будет правильнее сообщить падшему о том, что его волнует. — Ты уверен, что стоит делать это прямо сейчас?
Хиним с привычной кошачьей грацией спрыгивает с подоконника и делает пару шагов к священнику, так уверенно и статно, что Хёкджэ невольно хочется отступить назад, в тень от этой ауры исходящей от падшего силы. — «Как много в нём меняет знание, что его простили, Отче…» — священник молчит, так как у него не находится слов: сейчас мужчина лишь восторженно наблюдает за тем, как Хиним преображается, снова становясь тем лукавым падшим, к которому Хёкджэ привык.
— Уверен, — кивает головой Хиним, стряхивая движением ледяных пальцев какую-то невидимую пылинку с плеча священника. — Не волнуйся, добрая душа. Мы не первый день держимся вместе, так что пора бы нам уже с ним помириться. Вернусь целым и невредимым, и с него ни одного пёрышка не выдерну, обещаю.
— Тогда хорошо, — мужчина широко улыбается, с одобрением и даже гордостью глядя на падшего. — Ты же передашь ему, что я прошу его не винить в произошедшем ни его самого, ни тебя? И что я тоже хочу перед ним извиниться, потому завтра буду ждать его в соборе?
— Да уж передам, — фыркает Хиним, одёргивая на себе тёмный пиджак, который на удивление даже не помялся, пока падший сидел на подоконнике в не самой удобной позе, после чего направляется к окну, намереваясь покинуть квартиру, проходя сквозь него. — Не переживай, Хёкджэ. Я скоро вернусь.