***
Невообразимый грохот, стук и звон сводили с ума и вышибали из реальности. И в этой оглушающей какофонии вдруг зарождался отчётливый ритм: стройный, понятный и увлекающий. А потом он снова распадался на отдельные стуки, звоны и шёпоты. Шин как будто душу из барабанной установки выколачивал. Ларсу нравилось. Нравилось, может быть, потому, что не хотелось одному оставаться. Тут хоть одна живая душа рядом... Страйфи и Киро сразу после репетиции убежали, дурашливо подначивая друг друга, Ю чинно удалился чуть позже. Завтра у них намечалась запись. А что делать сейчас? Абстрактные ритмические композиции Шина удивительно способствовали сложению таких же абстрактных и мрачных четверостиший. Покачивая головой в такт, Ларс свернулся в углу дивана, неуклюже поджав длинные ноги, и в задумчивости обгрызал лак с ногтей. Тишина обрушилась на него слишком неожиданно, Ларсу стало неприятно, словно его обокрали среди бела дня в людном месте. Шин сидел отрешённый, подперев подбородок палочками, его вспотевший лоб поблёскивал в неярком электрическом свете. Он медленно провёл палочкой по краю тарелки, порождая звенящий шёпот, и снова притих, воздев глаза к потолку. Выбравшись из продавленной в старом диване ямы, Ларс невольно пригляделся к нему. Кажется, Шин грустил. — Ты чего? — поколебавшись секунду, спросил Ларс. Его немного осипший от долгого молчания голос заставил Шина вздрогнуть. — Я думал, что здесь никого, — он гоготнул, поскрёб палочками в затылке и отложил их. Улыбка его вдруг погасла, и он снова посмотрел куда-то мимо печальными глазами. Кто знает, может, ему тоже одиноко, подумалось Ларсу. — Почему ты не ушёл со всеми? — Шин вылез из-за установки, лениво, со вкусом потянулся, как жирный вальяжный кот, и взглянул на него теперь пристально, даже с некоторым интересом. Ларс улыбнулся доверчиво. — А куда мне?.. — честно признался он, понурившись, опять кинулся на диван и принял прежнюю защитную позу, прикрывая грудь коленями. И сам себе показался диковатым, пугливым зверьком, который так хочет, чтоб его приласкали, и в то же время боится, как бы больно не сделали. Только Шин вовсе не собирался делать больно. Он сел рядом на диван — грузно, словно под некой тяжестью — и облокотился на бёдра, опустив голову. Что-то угнетало его, и, как он ни старался вынырнуть из солёного тёмно-синего моря мучивших его мыслей (Ларсу именно такой образ отчего-то представился), ему это никак не удавалось. Без своих барабанов Шин стал какой-то потерянный: он вздыхал, тёр то нос, то подбородок, но никуда не уходил. Как будто в знак молчаливого единения с Ларсом. Немного понаблюдав за ним, растерянным и чем-то обиженным, Ларс, повинуясь странному порыву, быстро распрямился, вытянул ноги и, вдохнув поглубже, принялся читать своё стихотворение. Поначалу Шин вроде и не слушал его, но вскоре развернулся, уже не скрывая внимания. Ларс воодушевился и стал декламировать с удвоенным пылом, изображая происходящее в лицах и принимая соответствующие позы. Он почуял благодарного зрителя и нашёл в чуть прищуренных глазах Шина неподдельное понимание. С пафосом выдав последнее четверостишие, Ларс поднял руки вверх в картинном жесте и низко поклонился. Шин зааплодировал. Ларс слегка покраснел от удовольствия. И не стал уточнять, понравилось ли. Пожалуй, судя по выражению лица, Шин действительно проникся. Или Ларс просто угадал его настроение. — Ты влюблён? — вдруг спросил Шин. — Эмм... нет, — Ларс стушевался от его чересчур откровенного вопроса. — Наверное, нет. Что именно Шин имел в виду? Нет, не было такого человека, о котором бы Ларс мечтал бессонными ночами, кому бы посвящал стихи и песни, для кого хотел бы выглядеть прекрасной королевой и за кого бы душу дьяволу продал... Ему просто было одиноко и тоскливо. Даже несмотря на то, что он попал в группу, и они обретали популярность, грозящую преодолеть границы родной страны и стать международной. — А ты? — Ларс неожиданно для себя слишком резко придвинулся ближе к Шину. Шин и не шелохнулся, на лице его вновь застыло выражение отрешённости и затаённой печали. — Да, — сказал он просто и добавил с неприкрытой горечью: — Безответно. — О! — вырвалось у Ларса. Он, конечно, не собирался выпытывать у Шина подробности его безответной влюблённости, хотя и вывалил на него свои эмоции посредством стиха. Что ж, наверное, Шин теперь вправе потребовать внимания взамен. Но... Ну ладно, Ларс выслушает его, если нужно. Шин, сложив руки на груди, откинулся на спинку дивана и испытующе покосился на него. — В кого? — с притворной робостью поинтересовался Ларс. — Я люблю Киро, — смело заявил Шин, и его кривая улыбка поползла вправо. Словно его веселило непроизвольно вытянувшееся ещё сильнее лицо Ларса. — Вот как... — только и смог произнести он. Но Шин, похоже, в комментариях не сильно нуждался. — Вот так, — он снова гоготнул (показалось, что в груди у него что-то оборвалось и гулко ухнуло в пустоту живота) и заговорил быстро: — Знаю, что я дурак конченый, знаю, что у них со Страйфи всё серьёзно, но ничего с собой поделать не могу. Иногда вот ночь до утра не посплю... нет, не в клубе там или где, так просто. В окно, знаешь, пялюсь. А потом вырубает, чуть не до полной отключки. Все думают: обдолбался, на ходу спит. Ну, в общем, да. Но не потому, что обдолбался... — тут Шин неопределённо махнул рукой. — Да зачем тебе знать? — и умолк, мгновенно погрузившись в себя. Его сбивчивый монолог в точности напомнил Ларсу игру на барабанах: те же хаос и невнятица, скрывающие за собой суть. Зато теперь стало понятно, что так яростно и самозабвенно Шин из себя выколачивал. Да, наверное, это трудно: едва ли не каждый день видеть, как твой возлюбленный счастлив с другим. Только так ли уж счастлив Киро с эгоистичным и склонным к самолюбованию Страйфи? Хотя Ларс и сам, грешным делом, не прочь был собой полюбоваться. Вот и сейчас на автомате застыл в какой-то манекенной позе, демонстрируя, что предаётся серьёзным размышлениям о признании Шина. — Извини, — вдруг буркнул тот, в очередной раз вырвавшись из тисков своей задумчивости и осмотрел Ларса оценивающе. Ларс на всякий случай приосанился. — Давай я тебя как-нибудь, время будет, пофотографирую, — предложил Шин, расплываясь в доброжелательной улыбке, и встал с дивана. Старательно пряча охватившую его радость, растроганный Ларс поспешно кивнул.***
Запись затянулась далеко за полночь. Подремать иногда удавалось, но настолько редко и так недолго, что толку от этих перекуров не было никакого. Под утро все вымотались до предела. Страйфи не то что петь не мог — говорил мало и с трудом. Киро то скакал вокруг него резвым козлёнком, то садился, устало приваливаясь боком к его спине и склоняя голову ему на плечо. Ларс — совсем не преднамеренно — наблюдал сегодня за ними обоими. Шин был неутомим. Измождённые, провонявшие насквозь табачным дымом, они нестройным стадом выползли в холодный рассвет и почти что в нём растворились. Теплолюбивый Киро зябко ёжился, кутаясь в куртку Страйфи. — Поехали ко мне, — раздался у Ларса над ухом неожиданно бодрый голос Шина. Его квартира, несмотря на скромные габариты, сначала показалась Ларсу просторной. Одну из комнат полностью занимала фотостудия, другая служила спальней, гостиной и кабинетом одновременно. Кухня оказалась крохотной. — Жрать хочу, — Шин широко зевнул. — Закажем пиццу? Ларс пожал плечами: мол, не возражаю. В последнее время ему редко хотелось жрать. Шин влез на высокий табурет возле узкого стола и зажал сложенные ладони между колен. — Почитай что-нибудь. Продрав охрипшее горло, Ларс заложил руку за голову, уперевшись локтем в косяк, эффектно отставил ногу и начал нести какую-то отсебятину про утро, которая взбрела ему в голову в такси по дороге сюда. Шин прикусывал губу и улыбался. Как ни странно, аромат горячей пиццы и выразительное чавканье голодного Шина пробудили у Ларса аппетит, и он сам не заметил, как умял два больших куска и потянулся за третьим. Сытые и сонные, они, не сговариваясь, завалились на постель. Она, широкая и низкая, стояла вплотную к большому окну. Через запылённое стекло на них лилось мутное сияние нового дня, навевая дремоту. Ларсу стало тепло и уютно, как никогда не бывало в собственном доме. Шин, только что лежавший на спине, раскинув руки в стороны, неожиданно тенью навис над ним сбоку, изучающе глядя в лицо. Полусонный Ларс увидел в нём едва ли не сказочную фею, а Шин осторожно — пробуя — коснулся его губ. В ответ Ларс благодушно, доверяя, разинул рот и слюняво откликнулся на поцелуй. После еды Шин всё время молчал, как будто вместе с пиццей и язык свой сожрал, и только теперь выяснилось, что это не так. Расчувствовавшись, Ларс обнял тяжело навалившегося на него Шина и поцеловал в ответ. Но никакого сексуального возбуждения они оба не испытали — лишь необычайную нежность и взаимное притяжение. Мазнув губами ему по щеке, Шин снова лёг на бок. Ларс удобно устроился под его тяжёлой рукой. Согреваясь спиной о грудь и живот Шина, он разомлел, но из приятного сонного оцепенения выдернула внезапная мысль. — Шин, а фотографироваться? — встрепенулся Ларс, хотя последнее, чего бы он желал сейчас, — это выбираться из постели и из жарких, ставших почти родными, объятий. — Потом, — совсем уже засыпая, пробубнил Шин, обжёг горячим дыханием затылок и рефлекторно притиснул Ларса к себе, поддавая коленом под зад. И Ларс послушно закрыл глаза, уступая ему и докучливой дрёме.