Крылатое сердце Легко поразить... И метался в лучистых глазах Сумасшедший огонь. Он стоял пред ней, Без надежды ее полюбить, Бесполезный клинок По привычке сжимала ладонь.
Повернула голову Анна и, привстав, усмехнулась в глаза певцу.И была их любовь Словно пламя костра на ветру, Что погаснет наутро Под мелким осенним дождем... Пусть когда-нибудь в песне счастливой Поэты соврут, Но я знаю — лишь день Они были вдвоем.
Всем по душе была любовная песня. Только Анне не понравилась. — Да разве так поют? Мы лучше слыхали! – сказала она, точно снегом кинула. — Может быть, ты, Анна, кнута хочешь? – грозно сказал Степан и потянулся к кнуту. — Стой! Отдай мне дочку в жены! — Вот сказал речь! – усмехнулся Разин. – Да возьми, коли сможешь! — Согласен, – молвил Гилберт и говорит Брагинской: — Ну, девушка, послушай меня немного, да не кичись! Много я женщин видел, очень много! А ни одна не тронула моего сердца так, как ты. Эх, Аннушка, полонила ты мою душу! Беру тебя в жены перед богом, своей честью, твоим отцом и твоими сестрами. Но смотри, воле моей не перечь – я свободный человек и буду жить так, как я хочу! – и подошел к ней, стиснув зубы, сверкая глазами. Протянул он ей руку, — вот, и надела узду на степного коня Брагинская! Да только видно было, взмахнул он руками и оземь затылком – грох!.. Точно пуля ударила в сердце малого. А это Анна захлестнула ему ременное кнутовище за ноги, да дернула к себе, — вот и упал Гилберт Великий. И снова уж лежит девка, не шевелясь да усмехается молча. А прусс сидит на земле, и сжал руками голову, точно боится, что она у него лопнет. А потом встал тихо, да и пошел в степь, ни на кого не глядя. Шел Гилберт, повеся голову и, опустив руки, как плети, пришел к ручью, сел на камень и охнул. Так охнул, что даже сердце от жалости может кровью облиться. Час он сидит, другой сидит и третий не шелохнется – сидит. Незаметно подошла к нему Анна, он и не слышит. Положила ему руку на плечо; вздрогнул прусс и поднял голову. Как вскочит, да за нож, глядишь порежет девку. — Брось! Голову прострелю! – у Анны в руке пистолет, и в лоб целится. Вот сатана девка! — Слушай! – Брагинская убрала за пояс пистолет и говорит: — Я не убивать тебя пришла, а мириться, бросай нож! — тот бросил и хмуро смотрит в её фиалковые глаза. — Я люблю тебя! Видала я молодцов, а ты храбрее и краше их душой и лицом. Никогда я никого не любила, Гилберт, а тебя люблю. А ещё я люблю волю! Волю-то, Гилберт, я люблю больше, чем тебя. А без тебя мне не жить, как не жить и тебе без меня. Так вот я хочу, чтобы ты был моим и душой и телом, слышишь? – тот усмехнулся. — Слышу! Весело мне слушать твою речь! — А ещё вот что, Гилберт: всё равно, как ты ни вертись, я тебя одолею, моим будешь. Так не теряй же даром времени – впереди тебя ждут мои поцелуи да ласки…страстно целовать я тебя буду, Гилберт! Под поцелуй мой забудешь ты свою свободную жизнь, и петь ты будешь любовные, нежные песни мне, Анне… Ты завтра должен будешь поклониться мне в ноги перед моей семьей и поцелуешь правую руку мою – и тогда я буду твоей женой. Прянул в сторону прусс и крикнул на всю степь как раненный в грудь. Дрогнула Брагинская, но виду не подала. — Ну, так прощай, до завтра, а завтра ты сделаешь, что я велела тебе. — Сделаю, — застонал тевтонец и протянул к ней руки. Она и не оглянулась на него, а он зашатался, как сломанное ветром дерево, и пал на землю, рыдая и смеясь. Воротился он обратно к костру. И говорит Разину: — Смотрел в свое сердце и не нашел места в нем старой вольной жизни моей. Аннушка там живет только – и всё тут! Вот она, красавица, улыбается, как царица! Она любит свою волю больше меня, а я её люблю больше своей воли, и решил я Анне поклониться в ноги, так она велела, чтоб все видели, как её красота покорила Великого Гилберта Байльшмидта, который до неё играл с девушками, а затем бросал, если они ему надоедали. А потом она станет моей женой. Так ли, Анна? Он поднял глаза и смутно посмотрел на неё. Она, молча и строго кивнула головой и рукой указала себе на ноги. — Ну! – крикнула Брагинская. — Не беги вперед батьки, успеешь, надоест ещё…— засмеялся он, точно сталь зазвенела, — такое ли у тебя, Анна, крепкое и стальное сердце, каким ты его показываешь мне? Догадаться ещё никто не успел, что задумал прусс, а уж Брагинская лежала на земле, и в груди у неё по рукоять торчал кривой нож Гилберта. Оцепенели сестры Брагинской. А Анна вырвала нож, бросила его в сторону и, зажав рану прядью своих пепельных волос, улыбаясь, сказала громко и внятно: — Прощай, Гилберт! Я знала, что ты так сделаешь!...— да и умерла… — Ха! Да и поклонюсь же я тебе в ноги, королева моя гордая! – на всю степь гаркнул тевтонец да, бросившись наземь, прильнул губами к ногам мертвой Анны и замер. Отец Анны, Степка Разин, поднял нож, брошенный в сторону Анной, и долго смотрел на него, на ноже ещё не застыла кровь любимой дочери, и был он такой кривой и острый. А потом подошел Разин к пруссу и воткнул ему нож в спину как раз против сердца. — Вот так! — Повернувшись к Степану, ясно сказал Гилберт и ушел догонять Анну.Не проси меня петь о любви В эту ночь у костра, Не проси называть имена - Ты же понял все сам. Ведь на сердце осталась туманом Глухая тоска, Только время поможет Потерю и боль пережить.