«Тут стены белые теперь И нет нигде моих друзей Не вижусь даже с тетушкой своей Из-за того, что странный»
Комната, обитая мягким волокном, совсем не успокаивает. Тишина действует на нервы. Сковывающая движения смирительная рубашка до боли сжимает руки. Время тут идёт совсем не так, как в другом, «нормальном» мире за стенами психиатрии. День и ночь мешаются друг с другом, образуя совершенно новое время суток, непонятное, просто никакое. Сколько прошло времени? День? Два? Неделя? Год? Всё одно и то же, лишь психиатр заходит иногда, осматривает суровым бесстрастным взглядом, задает дежурные вопросы и снова уходит — очередной сумасшедший, действительно, какое ему до него дело? А ведь Фреду хотелось бы поговорить с ним о поэзии, о классических пьесах и современной прозе, и он пытался даже, но только, кажется, диалог совсем не заладился.«Мне скучно тут, друзья мои, Сидеть с рассвета до зари. Хоть кто-нибудь, со мной поговори, Или я слишком странный?»
Мюриэл не пришла ни разу. Ни позвонила, ни написала. Обидно, на самом деле. Он любил её с самого детства, а она единственная, кто не отвернулся, когда на него повесили клеймо «безумного». Ну да ладно, точно, совершенно определенно, нужно отвлечься на что-то другое. Белые стены, белая рубашка, всё такое белое, белое. Как волосы, отдающие шелком, такие длинные-длинные, такие красивые, что хочется прямо взять и… Открылась дверь, Фред дернулся. — Приветствую я Вас, мой друг, Вы, правда, маленький испуг Мне подарили как-то вдруг. Пришли проверить, что я странный? И вновь мрачный, отстраненных взгляд, вновь визиты для галочки в больничных документах. Как же всё это надоело, как же хочется увидеть людей, гуляющих где-то там, за стенами психиатрической больницы, поговорить о высоком, о вечном, об интересном. — Заканчивайте говорить стихами мистер… — психиатр устало заглянул в карточку. В который раз уже не может запомнить имя? — Мистер Фред. — Вам так претит мой разговор? Ну что же тут за глупый спор? Вы что, не видите в упор, Что я ужасно странный? Психиатр вздохнул, пытаясь неумело скрыть раздражение. И вновь посыпались одни и те же вопросы, знакомые уже очень-очень давно. — Сегодня ведь таблеток нет? Надеюсь я, ведь столько бед Приносит принимать их каждый раз в обед. Они напоминают, что я странный. — Не будет. Отдыхайте. — подытожил врач и, перед тем, как хлопнуть дверью, невзначай буркнул себе под нос, — с этими «странными» пойди разбери, кто настоящий псих.«Мне врач об этом так сказал, Что я вдруг думать даже стал О том, чего я никогда не замечал. Быть может, я не странный?»
И мысли нахлынули с новой силой. Предаваться воспоминаниям, что может быть страшнее, сидя взаперти внутри психиатрической лечебницы? Воспоминания только усугубляют, только показывают места, в которых не суждено побывать, людей, которых не суждено встретить. Болезненная трата бесконечного времени.«Я вспомнил детство вдруг свое И в тёплом домике житье. Ох, всё ушло так в забытье: Не вспоминал давно, ведь я же странный»
Нигде. Пустошь. Маленький покосившийся под гнётом времени домишко. Мать, отец, тётя. И все такие занятые, с кучей дел и недостатком времени, вот только не для всех, лишь для него. Так странно, ведь не было ни ругани, ни скандалов, ни битой посуды. Вот только не было вообще ничего.«Я много книжек прочитал И чуточку совсем писал, О ямбе я тогда узнал, Поэтому я странный?»
Старые книги на чердаке, промокшие насквозь в пыли, дурацкие пьесы по телевизору — единственная отрада. Исписанные поэмами листы бумаги, руки в чернилах, горящие глаза. Единственный мир, который принимал, а не отторгал. А родителями всё ещё всё равно, на просьбы, на желания, на слова. И снова ночью у лампы писать и писать, пока рука совсем не заболит, а глаза не сомкнуться. Потому, что некому рассказывать, потому, что никто не будет слушать.«Вот первый раз, когда меня Окликнула моя семья. Вы не поверите, друзья, Сказала, что я странный»
Он ворвался тогда с радостными криками посреди семейного застолья: — Мама, мама, смотри, я дописал. Но мама, уделившая секунды своего внимания сыну, вновь отвернулась бесстрастно. — Что дописал, Фред? — Поддержала тогда бойко Мюриэл. — Стих, длинный такой, как у настоящих поэтов! — А ты прочитаешь мне? — Конечно! — Фред, вытянулся, прокашлялся картинно, как настоящие чтецы с экранов. — Я в городе Нигде живу и… — Писать стихи маленькому мальчику это странно, — отрезала мать, — ты странный, Фред. Дай взрослым поговорить. И он ушел, слыша, как другие взрослые вторят матери у него за спиной. Все, кроме тётушки.«Я тётушку всегда любил И с нею много говорил. Вот только и её я убедил В том, что я очень странный»
Со временем клеймо «безумного», несмываемое, неприятное, так приелось, что оставалось лишь соответствовать. Год за годом. Волосы, ножницы, цирюльня. Тётушка, приезд и снова Нигде. Пес, ванна и…«И вот я оказался тут, Теперь меня тут не найдут, А тётю только потрясут Известия, что я и правда странный Я знаю только лишь одно, И очень страшное оно: Всем на меня давно уж всё равно. Я очень… Я очень... Очень… Очень… Странный»