Рамон и Смерть

      ...После того, как он ударил об стену одного из солдат, его положение ухудшилось: простреленная нога ужасно болела от малейшего движения, а ощутимые удары в солнечное сплетение сделали боль в животе, в рёбрах совершенно невыносимой.       Че прикрыл глаза, вспоминая об ужасной ночи, проведённой на полу, рядом с трупами убитых товарищей. Гевара мог лишь надеяться, что их не били перед казнью, или хотя бы били не так сильно, как его, их командира. Озлобленным солдатам, видимо, доставляло жестокое удовольствие пинать по простреленной ноге, вырывая стоны и хрипы из его больных, поражённых астмой лёгких. Хорошо, что Таня умерла легко, в бою. Страшно представить, что они бы сделали с женщиной.       Было утро; дверь распахнулась, и Че поднял на солдат опухшие от бессонной ночи глаза. На пороге стоял полковник, который издевался над ним ночью, а с ним - неизвестный молодой человек.       Он ведь не боливиец. Перуанец? Чилиец? Неужели... неужели кубинец?       Впрочем, Че не стал высказывать этих мыслей вслух - из-за острого языка он и так поплатился россыпью синяков по телу. Удивляло лишь, что не били по лицу - видимо, его лицо им зачем-то нужно. Будет суд? Или его убьют и покажут публике, соврав, что убили в бою? – Где его друзья? - спросил вошедший молодой человек.       Это был не боливийский салага-солдатик, и даже не один из местных тренированных рейнджеров... Откуда он? ЦРУ, НАТО?       Офицер замялся и промолчал, и паренёк спросил настойчивее: – Где его товарищи? Мне доложили, что вы захватили троих. – Они мертвы, - сообщил офицер. - Одного мы застрелили из жалости, он был ранен, а другого... – Идиоты, - прошипел молодой спецслужбист сквозь зубы. - Как вы теперь собираетесь допрашивать Гевару? Девчонка давно мертва и гниёт в земле, уцелевшие партизаны разбежались, а этих вы сами пришили! Как на него теперь давить?       "В тот день живые позавидуют мёртвым", - некстати вспомнил Че слова из старого псалма. Да, он завидовал Тане, бедной, красивой, мёртвой Тане, завидовал весёлому Вилли и остальным. Для них всё кончено, и больше не будет боли.       Че закашлялся - приступ астмы нагрянул не вовремя - хотя когда это он бывает вовремя? Зато офицер и молодой разведчик наконец-то соизволили обратить на него внимание. – Эрнесто Гевара, - задумчиво сказал паренек, - рад наконец-то с вами познакомиться. Как вы себя чувствуете, команданте? – Умирать пока не собираюсь, - отозвался Че, усилием воли отгоняя приступ астмы. - У вас не боливийский акцент. Кто вы - мексиканец? Перуанец? Американец? – Я кубинец, - глухо ответил молодой разведчик, и Че прочел в его глазах свой смертный приговор.       Сколько их было - молодых людей, которые не смогли найти себя в обновленном мире? Сколько тех, чьи друзья или родственники за дело или случайно угодили под колеса революционной машины? Сколько их - сбежавших, примкнувших к империалистическим силам, оставивших родину? – Кто? - только и спросил Эрнесто. – Дядя. Он не стал случайной жертвой - он был последовательным антикоммунистом. Как и я, впрочем. Меня зовут Родригес, Феликс Родригес. Я из ЦРУ.       Че сам не знал, почему у него отлегло от сердца. Наверное, все же лучше, когда тебя расстреливает идейный враг, а не родственник казненного бедолаги. – Ты хотя бы помнишь их - убитых? - поинтересовался Родригес. – Нет, - честно ответил Эрнесто, - но я точно помню, что среди них не было невиновных.       "Надеюсь", - добавил он про себя. – Какой же вы мудак, как и все красные! - прошипел Родригес, и, подойдя совсем близко, ударил пленника в лицо.       И замер, глядя на собственную руку с удивлением и долей испуга.       Мальчик, мечтать о мести и избивать раненного, уже едва живого человека - это разные вещи. – Что вы делаете! - зло воскликнул полковник. - Хотите бить - бейте по животу или почкам, не трогайте лицо! Когда его тело представят общественности, на нем не должно быть следов пыток! – Общественности? - переспросил Родригес. – В Боливии нет смертной казни, и мы думали расстрелять его и представить дело так, будто он погиб в бою...       Че мысленно содрогнулся. Значит, ему готовили такую судьбу... И никто никогда не узнает, как он молчал под пытками, как вызывался помочь раненным солдатам, как героически терпел боль и мужественно смотрел в лицо смерти... И хотя Геваре не хотелось верить в такой конец, он был вынужден смириться с этим. – У меня для вас кое-какие новости, полковник Селич, - с ехидной улыбкой сказал Родригес. - Мы не станем казнить команданте здесь и сейчас. Он поедет с нами на вертолете в резидентуру ЦРУ, и там с ним поговорят наши специалисты. То, что от него останется, мы завернем в кубинский флаг и оставим на пороге кубинского консульства. Пусть Фидель сам чинит свою сломанную игрушку. – Вы этого не сделаете, - уверенно сказал Че, хотя его голос немного дрожал. – Почему это? - улыбнулся Родригес. – Изуродованное тело к дверям посольства? Серьезно? Вы представляете, как это ударит по репутации Штатов? – Кто узнает, что виноваты Штаты? Разве у вас мало врагов, команданте?       Че опустил голову, прекрасно понимая - даже если причастность США доказать не удастся, весь мир все-равно будет знать, кто виновен. На то и расчет - посмотрите, как мы можем поступить с каждым, кто нам неугоден, и нам ничего за это не будет. Прекрасный акт устрашения. – Нам надо поговорить, - зло сказал полковник Родригесу. – Уверяю вас, разговаривать нам не о чем, - ухмыльнулся Феликс. - Боюсь, приказы моего командования не обсуждаются. Но у меня есть и приятная новость! Теперь вы можете выместить всю злость на команданте, не опасаясь за его лицо. Раз уж оно нам больше не понадобится.       Че покорно закрыл глаза. Он смертельно устал. Пусть делают с ним, что хотят. Он уже конченый человек, но товарищи продолжат борьбу. Надо только выдержать... не выдать никого...       Он ощутил резкую боль - снова удар по животу - и резкий окрик Родригеса: – Да я пошутил, полковник! Вы совсем дикий, что ли? Из какой тюрьмы вас выпустили?! Извольте обращаться с пленным по-человечески!       Гевара услышал чертыхание боливийца и хлопок двери, а после большая и теплая рука легла на его плечо. – Расслабьтесь, команданте, никто вас не тронет. В тюрьме ЦРУ вас будут допрашивать цивилизованными методами, а потом обменяют на нескольких американских шпионов, которые томятся в кубинских тюрьмах. Только будьте аккуратнее, пока мы не посадим вас на вертолет, ладно? Сами видите, полковник - человек вспыльчивый.       Че только устало кивнул. – Вас кормили? - спросил Родригес. – Да. – Удивительно... кажется, тут не особенно терпимый контингент. – Даже среди врагов попадаются хорошие люди, - заметил Эрнесто. – Что ж вы не подумали об этом, когда разряжали винтовку в моего дядю? - горько осведомился Родригес.       Гевара промолчал. – Сейчас прибудет вертолет с фотографом. Я пойду встречу его и позвоню командованию, а вы - не нарывайтесь. Если солдаты будут жестоки, кричите и зовите на помощь.       Че кивнул, понимая, однако, что, даже если его будут резать, он не издаст ни звука. Унизительно орать, в надежде, что придет враг и спасет тебя от пыток другого врага. Уж лучше терпеть молча. – Меня не будет полчаса или час, постарайтесь за это время не стать инвалидом или мертвецом. Мне еще перед директором ЦРУ отчитываться.       Родригес вышел, и в маленьком классе воцарилась тишина. Че был сам этому не рад - боль навалилась с новой силой. Все зудело, чесалось, кровило; ногу словно прогрызало изнутри, а кашель опять одолел его.       В тот момент, когда боль все-таки взяла вверх и Гевара позволил себе тихо застонать, дверь распахнулась настежь, и в маленький класс ввалились двое. Полковник и незнакомый солдат. – Ты у меня птичкой заливаться будешь, краснопузый, - почти нежно проворковал полковник. - Эй, дружище, держи его.       Несколько ударов - в пах, и по больной ноге - и пленник уже корчился на полу. Солдат прижал Гевару, лежащего на животе, к земле, а полковник в это время расстегивал и стягивал его брюки.       Пленника охватила паника, его даже не нужно было держать - он, шокированный, не шевелился. Даже боль отступила второй план. А полковник в это время провел пальцем между его ягодиц и шлепнул их, и Гевара закрыл глаза от ужаса.       То, что сейчас будет, происходит не с ним. Не с ним. Это не он, бывший министр и партизан, лежит сейчас лицом вниз, неспособный ни пошевелиться, ни дать отпор, скованный веревкой - и страхом.       Че Гевара вздрогнул от боли, когда полковник сунул в него сразу два пальца и подвигал ими наподобие ножниц. – Долго еще, Андреас? - досадливо спросил солдат. - Его невозможно удерживать - он дергается, падла. – Потерпишь, - кратко ответил полковник. – Только не кончайте в него, с ума сойдем отмывать одежду.       Гевара скорее почувствовал, чем услышал, как его враг вываливает свой член из штанов, а потом ощутил огромное вонючее орудие между своих ягодиц. Он закусил губу, чтобы не закричать от боли, когда полковник резко, одним движением, вошел в него. Однако стона боли пленник сдержать не мог.       Полковник на секунду замер, словно примериваясь, и начал двигаться через силу. Его толчки были резкими, ужасно болезненными. – Узкая, целка, - промолвил военный.       Его движения становились более размашистыми - видимо, из-за выступившей крови двигаться стало легче.       Полковник скользил внутри Гевары, и живая легенда революции могла лишь лежать, крепко сцепив зубы. Больно... больно... больно... Иронично - он мечтал повторить путь Боливара, освободителя Южной Америки, и вместо этого валяется на полу крестьянской школы, а какой-то урод в боливийской форме толкается в его кишку и лапает его своими грязными, вонючими руками...       Че судорожно вздохнул, не открывая глаз. Это искупление за всю кровь, которую он пролил, за то, что нарушил клятву Гиппократа. Хотя нет, это смешно, искупления не существует.       Все будет хорошо. Его обменяют на арестованных американцев. Он вернется на Кубу, к детишкам, к Алейде, к Фиделю, и забудет все произошедшее как страшный сон. Фидель обязательно узнает про изнасилование - он умный и чуткий друг; но Че попросит ничего не говорить Алейде. Нельзя заставлять эту сильную, но такую нежную девочку страдать...       Он вернется к ним. Обязательно вернется. – Эй, ты там не уснул? - солдат ударил его по щеке, и Че широко раскрыл глаза.       Страшные ощущения нахлынули на него с новой силой. Боль сзади была резкой, рвущей, полковник все еще не кончил, и его руки столь же омерзительно щипали и мяли спину и ягодицы Гевары. – Эй, не в него и не на его одежду! - испуганно крикнул солдат.       Член полковника рывком выскользнул из растраханного нутра пленника, а потом Че услышал довольный стон военного. – Теперь я, - грубо сказал солдат, и, встав сзади Гевары, аккуратно, но быстро и нетерпеливо вошел в него.       Его движения были сильными и плавными, но, поскольку его пенис был значительно больше члена полковника, эти толчки доставляли куда больше боли. – Что здесь происходит? - услышал Че пораженный голос.       Он тихо застонал от боли, когда солдат вытащил возбужденный орган. Застонал - и сжался, не желая демонстрировать агенту ЦРУ свою слабость. – Ну что ж вы... - грустно сказал Родригес, вытирая кровь между его ягодиц чистой тканью. - Надо было кричать! Я бы подошел и унял этих придурков куда раньше. Но не бойтесь, в Лэндгри вас вылечат. Вернетесь к жене, она ничего и не заметит.       Вернется к жене... Эрнесто вспомнил нежные руки Алейды, ее поцелуи душной кубинской ночью. Она не должна ничего узнать; она и не узнает. Фидель ничего ей не скажет. Гевара улыбнулся, несмотря на боль, представив, как Кастро утешает его, успокаивает, обещает, что все наладится. Че будет лежать в госпитале, а Фидель придет, принесет сигары и книжки. Он будет рассказывать о положении дел на Кубе, серьезно и тихо, во время разговора обеспокоенно заглядывая в глаза Гевары. Фидель - коммунист, он - умный и сильный человек, он обязательно поймет и ни за что не унизит старого друга. Все будет хорошо... – Вставайте, команданте - фотограф приехал, нужно сделать пару фото. Эй, ребята, помогите ему встать на ноги!       Ужасная боль в ноге, в порванном заднем проходе, в отбитых почках и в солнечном сплетении мешала идти. – Соберитесь, команданте, - шепотом сказал Родригес, - нужно сделать эти фото, чтобы Кастро поверил, что вы у нас. Дышите, больнее не будет.       Мысли о возможном возвращении на Кубу немного успокоили израненного, дезориентированного бойца. Когда фотограф шутливо велел: "Улыбнитесь, команданте, сейчас вылетит птичка!", он действительно улыбнулся. Правда, за секунду перед вспышкой успел сделать серьезное лицо.       Че вернется на Кубу, обязательно. Какие бы испытания не приготовило для него ЦРУ, он все выдержит. Не посмеют же они его убить? Че выживет, и снова обнимет своих мелких - Ильдиту, Алейду, Камило, Селию и Эрнесто; прочитает жене что-нибудь из Неруды... Но прежде - посмотрит в серьезные глаза Фиделя и услышит от него, что все будет хорошо. Что все обязательно наладится.       Все будет хорошо... Места разрывов, раны от пули и гематом жгло огнем, но душевная боль постепенно отступала. Че Гевара запрокинул голову - солнце сияло с недосягаемой высоты. Все будет хорошо.       Команданте опять завели в здание школы. Родригес распорядился принести маленькую скамеечку - не хорошо, когда пленник лежит на полу. Признаться, после общения с полковником, сидеть или двигаться было мучительно больно; но Эрнесто скорее откусил бы себе язык, чем позволил кому-то узнать о своей преступной слабости, о жестоком изнасиловании.       Его еще несколько раз сфотографировали и снова заперли. Че был рад, что наконец-то остался один - можно было отрешиться от всего и подумать. Хотя бы о побеге, только вот время не подходящее. Он слишком серьезно ранен, и не уйдет далеко. А если и уйдет - что будет делать астматик с простреленной ногой в горах? Можно попытаться найти остатки отряда, однако, если они читали "Партизанскую войну" Гевары и слушали ее автора внимательно, то они уже на расстоянии множества миль от Ла-Игеры. Или обратиться за помощью к местным крестьянам? Нет, они уже доказали свою "любовь" к повстанцам, выдав властям сперва Таню и Хоакина, а потом самого Че. Даже следы пыток на теле командира партизан вряд ли их разубедят.       Че вспомнил свои уроки испанского языка и политэкономии в партизанской школе. Вспомнил, как он втолковывал вчерашним крестьянам и рабочим: – Стоимость - это труд, воплощенный в товаре. И капиталисты присваивают себе прибавочную стоимость. Знаете, как это происходит? – Нет, команданте! - сверкая глазами, звонко отвечала Алейда.       Партизаны и партизанки переглядывались - от них не ускользала робкая влюбленность подруги в молодого и красивого командира. Че тоже замечал ее, и хмурился - бойкие очи девушки определенно мешали ему работать. – Вот слушайте. Работаете вы, например, на заводе. Вы производите платья. Каждое платье продается за двести песо, а в день вы производите десять платьев... – Мы что, сороконожки? Десять платьев! - смешливо вставила Алейда.       Эрнесто, пытаясь не отвлекаться на красивую чертовку, продолжил: – Какая оплата за ваш труд будет справедливой? Правильно, две тысячи песо в день: вы сшили товару на эту сумму. Однако такую оплату вы никогда не получите! Если капиталист, владелец фабрики, продаст эти платья за две тысячи песо, и эти деньги отдаст вам, он будет работать в убыток или впустую. Какому хозяину этого захочется?       Алейда, к счастью, сидела молча, и Че Гевара терпеливо продолжил: – Поэтому вы получите оплату только за часть труда. В нашем случае это будет пятьсот песо. Остальные деньги - прибавочная стоимость - безвозмездно присваиваются капиталистом как владельцем средств производства. И попробуйте пикнуть - это бизнес! Вы сами виноваты, что не стали Ротшильдами. Кстати, работа предприятия или фирмы организовывается так, чтобы выкачать из работника как можно больше прибавочной стоимости. – И что изменится при социализме? - на удивление серьезно спрашивает Алейда. Девочка едва окончила школу, но она на удивление умненькая. - Мы будет получать две тысячи песо?       Гевара ждал этого вопроса. Он вздохнул: – Нет. Вы будете получать 600-800 песо. Остальные деньги пойдут не в карман капиталисту, но обществу. На эти деньги вам бесплатно вырежут аппендицит, или выучат вашего ребенка в школе, или заплатят вам пенсию. То есть при социализме вы работаете на себя, и даже та часть денег, которая отходит обществу, в конечном счете возвращается к вам же. Сложно, да? – Нет! - лучезарно улыбнулась Алейда, и бойцы опустили головы, пряча улыбки...       Дверь со скрипом отворилась: на пороге стояли полковник и двое рейнджеров. Ужас пронзил Че Гевару, но он твердо решил - живым они больше его не возьмут. Поэтому, когда солдат дотронулся до него, Че выпрямился, резко, будто спущенная пружина, и навез обидчику по лицу. Следующим был полковник. О, даже несмотря на связанные руки, Гевара сумел ударить врага по шее так, что тот захрипел, судорожно глотая ртом воздух. Эрнесто обеими руками вцепился в его шею, пытаясь задушить. Сдохни, мерзкая тварь, сдохни!       Боль от удара пистолетом прямо по позвоночнику отрезвила партизана; адреналин, кружащий голову, постепенно улетучивался. Адреналин, страх были анестезией, а сейчас пленник снова слабел, и боль поглощала все его существо. Для двух отдышавшихся солдатов не составило трудностей выкрутить ему руки и поставить его на колени.       Ударом в пах и вниз живота Че Гевару отправили валяться на полу. Следующие удары ногами пришлись по спине, по ягодицам, по голове сзади.       Эрнесто подозревал, что у него сотрясение мозга, и нога, наверняка, никогда не заработает, как прежде. И мочиться он будет кровью еще месяц - ему окончательно отбили почки. Но все-таки он был почти рад: избиение лучше, чем изнасилование.       Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо. Че вспомнил глаза Алейды - своей красивой, нежной жены, и маленькой Алейды - своей дочурки, вспомнил улыбающиеся глаза Фиделя Кастро, и потерял сознание.       Когда он очнулся, рядом никого не было. Видимо, полковник и его рейнджеры сочли бессмысленным избивать бесчувственное тело.       Тяжело дыша и борясь со вдруг пронзившей все тело болью, Гевара поднялся с пола и сел на скамейку. Сердце билось, как сумасшедшее, кровь стучала в висках. Он слишком тяжело ранен; сердце может не справиться. Вертолету ЦРУ лучше поторопиться, иначе его не довезут до Гуантаномо живым.       Родригес зашел как раз вовремя. Хмыкнул, оценив состояние пленника. И сказал: – Команданте, сейчас отправляемся. Пока есть время, расскажите мне - где было место встречи? Кто из местных коммунистов помогает партизанам? Вас финансирует Советский Союз или Китай? – Я не буду с вами разговаривать, - спокойно сказал Че Гевара. – Подумайте! Вы можете серьезно облегчить свое положение! – Нет. Я не скажу ничего ни сейчас, ни на допросе в ЦРУ. – А если я позову полковника? – Зовите, кого хотите.       Че Гевара поднял голову и посмотрел Родригесу прямо в глаза. Тот отвел взгляд. – Команданте, мне жаль, - сказал он, - я сделал все, что мог. Однако, к сожалению, вас не будут обменивать. Вы будете расстреляны. Здесь. Сейчас.       В сердце сразу стало пусто, будто что-то умерло уже сейчас, до расстрела, и все сразу стало понятно.       И как он сразу не распознал обман? Его ведь и не собирались обменивать. Это была примитивнейшая игра "хороший коп - злой коп". Полковник пытает и насилует, он - плохой коп. А Родригес защищает пленника от полковника и обещает спасение, он - добрый полицейский.       Че удивился сам себе - как он мог попасться на эту детсадовскую игру? И тотчас ответил себе - потому что он хотел обмануться. Хотел подарить себе несколько часов счастливого ожидания. Хотел сохранить надежду. Если бы он чуточку подумал, понял бы, что Родригес не собирается оставлять его в живых. Но Гевара не желал понимать этого, пока Феликс не объяснил прямым текстом. И теперь цветок надежды, пышным цветом расцветший в душе пленника, вырвали под корень.       Он не заслужил эти страшные часы пыток и - ложной надежды, оказавшейся самообманом. Как было бы, все-таки, проще, слови он пулю на поле брани! – Лучше бы я погиб в бою, - глухо сказал Че Гевара и сам поразился, что сказал это вслух.       Родригес удивленно посмотрел на него, но промолчал. – Если будешь на Кубе, передай Фиделю, что скоро он увидит победу революции в Америке, - сказал Эрнесто, мысленно прощаясь с надеждой. - Если будешь на Кубе, передай моей жене, чтобы вышла замуж и постаралась быть счастливой...       Родригес кивнул и вышел, сгорбившись. Должно быть, он инструктировал палача.       Че остался один, в оглушительной тишине. Без защиты, без товарищей, без иллюзий. Будущее было кристально-чисто, известно и страшно.       Он больше никогда не увидит Алейду-маленькую и Алейду-большую [1], Фидель не пожмет его руку и не заберет боль одним только взглядом внимательных глаз. Ничего не будет хорошо.       Дверь медленно открылась. Эрнесто показалось, что он слышит барабанную дробь - нет, это только кровь стучала в висках. – Команданте, я пришел поговорить... - пролепетал молодой солдатик с карабином М-1 наперевес. – Не ври, ты пришел убить меня, - хрипло сказал Гевара, не слыша своего голоса.       Солдат - сержант, кажется - прицелился. – Стреляй, трус! Ты убьешь человека, только и всего!       Он хотел еще сказать, что парень убьет только человека, но революцию не убьешь, не застрелишь, не запытаешь, но... слова были излишни. Че Гевара молчал и смотрел на своего палача.       Прогремел первый выстрел, потом второй, и партизан упал на пол, прикусив руку, чтобы не заорать от боли. Почему сержант не стреляет в голову? Зачем мучает зря? Ах да, они же хотят выдать это за смерть в бою...       В гробовой тишине прогремело еще три выстрела, но боль, как ни странно, отступила, и в голове стало неожиданно легко. Страх ушел, и тоска, душевное волнение исчезло. Следующие выстрелы Че Гевара услышал, как сквозь вату, но не почувствовал их. Он больше не видел родных лиц - ничего, только белый свет, и словно волны, ласкающие истерзанное тело.       А Феликс Родригес, услышав девять выстрелов, зафиксировал смерть Че Гевары.