***
К вечеру экстравагантный юноша в нетерпении заявился в это дорогое и грязное во всех смыслах заведение впервые с конкретной целью. О, он за это время уже извел себя фантазиями об этом мужчине и потому сразу прошел в приватную комнатку, где сейчас сидел его старый друг, владелец этого притона, ждал своего представления. — Герр Розенберг? — Герр Моцарт, — немолодой мужчина, весь в цветастой одежке, в пудре и прочей штукатурке приветствовал юношу. — Не стойте, проходите, друг мой. Что Вас привело ко мне? Неужто в шествии кто-то Вам приглянулся? — Как всегда в душу смотрите, мой дорогой друг. Мужчина, ростом, может быть чуть выше меня. Один такой, темноволосый. Красавец. Не хотел бы отдавать его даже на съедение чужим глазам, упакуйте его сейчас же, пожалуйста. — У нас нет на него досье, к тому же товар явно дорогой, даже для Вас… — Не проблема, сколько вы за него хотите? — Боюсь, во-от столько… — мужчина понятливо написал сумму на бумажке, довольно ухмыляясь. Куда дороже, чем герр Моцарт привык покупать мальчиков для своих утех. — Не проблема, мой друг, — на это Моцарт только улыбнулся, вытаскивая мешочек золотых. Он и не надеялся расплатиться сам, опасаясь, что заоблачную сумму придется гасить отцу, но звезды на его стороне и этот скряга Розенберг явно плохо понимает, какой этот бородатый мужик звездочка. — Тут чуть больше, в честь нашей дружбы. Сытый взгляд мужчины знаменовал окончание переговоров. Он подозвал одного из охранников и приказал что-то на восточном языке, а после радушно предложил бокал шампанского, и прошло всего ничего, как заветного мужчину в кандалах привели прямо в лапы к вздыхавшему австрийцу и сдернули лохмотья. Парень тщательно оценивал слегка битый, но вполне пригодный товар с видом знатока, внутренне всячески восторгаясь и восхищаясь своей находке, оказавшейся даже лучше ожиданий. — Заверните и в мою карету, — махнул им довольный юноша. Темноглазому мужчине тут же накинули ткань, такую, будто шелк, на плечи, и действительно завернули так, чтобы ни единой конечностью пошевелить не вышло. Зацепившись взглядом за глаза нового хозяина, раб смерил их долгим тяжелым взглядом, пытаясь понять что-нибудь. Паренек на это загадочно улыбнулся, жестом указывая уносить дорогую покупку. Он еще пару минут беседовал с Розенбергом, скупо благодаря за содействие и прикладывая титанические усилия, просто дабы не скакать от своего маленького счастья, упиваясь этой победой. В конце концов, неужели его жизнь не для наслаждения этими безусловно мимолетными, но такими сладкими развлечениями? В карете ехали они хоть и долго, но совершенно молча. Брюнет даже обрадовался этому холоду, посчитав, что этому господину он в общем-то не шибко интересен. Может ему вообще нужен дворник или еще какой рабочий, и вид этого заведения просто излишне смутил мужчину. Может ему просто повезло.***
— Н-нет! — мужчина аж икнул от неожиданности, а голос при вскрике сорвался на фальцет. Он стойко терпел пока слуги тщательно обмыливали его везде, где только могли: все волосы, тело, причинное место, лицо, ноздри, пупок, даже рот, но сейчас они переходили все границы! Чьи-то руки с мочалкой настойчиво лезли в отчаянно сжимаемый анус, с чем он категорически не собирался мириться. Как же стыдно! Пусть мужчину и опоили странным чаем, после которого двигать конечностями кажется вовсе невозможным, но собрав все силы, которые у него только были, мужчина рванул вперед, в попытке уйти от чрезмерного унижения. — Лежите смирно! — женщины вокруг засуетились, полагая, что шевелиться их пленник не должен был еще пару часов. — Герр Моцарт нам головы оторвет, если мы вас не помоем, прошу. — Не там же! — мужчина взвыл, но больше не мог и пошевелиться, возвращаемый пятью парами рук в ванну. — Ох вы ж… это будет крайне неприличный вопрос, но у вас ведь еще не было мужчин? — самая старшая и, похоже, главная из служанок тяжко вздохнула, вставая со своего места. — Нет же, нет! Что с Вашим хозяином не так? — большие черные глаза просительно заглядывали на женщину, да так жалобно, что та смилостивилась, на всякий проверив наличие имени на груди, которого действительно не оказалось. — И не говорите… Девочки, подождите с этим, — женщина побежала по коридорам к заветной двери, собравшись с духом и стуча. — Входите, — Вольфганг вальяжно махнул рукой, сидя в любимом кресле с книгой. — Кавальери? Что-то случилось? — Ох, герр Моцарт, я к Вам по поводу новенького. Он, кажется, девственен, герр. Нам точно мыть его там? — запинаясь и вздыхая говорила служанка, уперев взгляд в пол. — Девственен? Что-то новенькое, — парень задумался. Такое возможно? Ну точно, военнопленный. «Нужно это поскорее исправить. Какой подарочек, однако, просто конфетка.» — Бог с ним, оставьте так. — Хорошо, герр Моцарт, — она благодарно раскланялась и пришла к подругам и новому знакомому с благими вестями. Хотя и знала, что избежать худшего ему потом не удастся. — Можете не волноваться, — улыбнулась она. — Выпросила я. Как вас хоть зовут-то? Я Лина. — Антонио, Антонио Сальери. Спасибо Вам, — он прикрыл глаза, облегченно вздохнув.***
Предшествующие дни были полны неловкости, но относительно спокойны. Флорана отмучали различными процедурами, например, помыли и состригли почти всю бороду, наросшую в плену, сшили одежду, надо сказать, неплохую и привели в божеский вид. Черный камзол был непривычен, жилет немного мал, но в целом Моту все нравилось, кроме излишнего количества кружева на запястьях и какого-то безобразно пышного жабо — этот образ пожелал видеть господин. Антонио уже перезнакомился со всеми служанками и даже портным, а вот стража, которой, казалось бы, слишком много совершенно не шла на контакт. Хотя оно и понятно, такова работа. Теперь Сальери был в курсе зачем герр Моцарт покупает рабов и, впрочем, не шибко удивлен после всего. Эта странная страна была полна мужеложцев, всякого порока… Это богохульное огромное цветущее и пахнущее пятно на карте нужно было изничтожить, как же Антонио не повезло попасть сюда. — Антонио? — знакомый стук и в комнату прошмыгнула та самая спасительница. — Герр Моцарт зовет тебя на поздний ужин… Вот и все. Лицом к лицу с врагом за трапезой и, возможно, разговором на устах чем герру приглянулся зад Антонио. Ну, вообще, будь у самого Сальери дома раб, он бы не позволил обедать с собой за одним столом, однако зачем его тогда вырядили будто куклу? Двери столовой открываются и в большой зале в центре расположен длинный стол. В правом углу находился рояль, притягивая взгляд, но Сальери подозревал, что он здесь просто так, для красоты и да хоть им самим будут пользоваться чаще, чем тем начищенным и лакированным инструментом. Нет, не думать об этом. Пока что это просто обед. — Проходите, усаживайтесь, — улыбался герр Моцарт, наблюдая застывшего в дверях брюнета, указывая на сервированное место подле себя. Как гостеприимно. Впрочем, мужчина послушно сел, потупив взгляд. Взяв, как положено, столовые приборы, он с опаской отправил в рот кусочек мяса под пристальным взглядом своего хозяина. — Ну же, рассказывайте, — не выдержал Амадей, раз в третий отпив вина. — Что Вам интересно? — Откуда в наших краях водятся такие пташки? Ваше имя, историю, можно веселые моменты и заморского юмора, — эмоционально рукоплескал господин. — Антонио Сальери, — и мужчина замолк, не желая продолжать. В самом деле, что за цирк? — Продолжайте, — звучал приказ. — Идет война, надеюсь, Вы в курсе, герр. Я сочинял за клавесином, как в мой дом ворвались недруги нашей страны, похоже южный фронт был откинут аж до моего имения… я попал в плен, а дальше смутно помню зловонное суденышко, грязь, люди, люди, люди… затем то возмутительное шествие и вот, я здесь, унижен и ряжен в Вашу покорную куклу, герр Моцарт, — язвит Антонио. Нет, герр Моцарт, может и не виноват в его бедах, но гнев и ненависть выбрали его своей мишенью. — Как вы дерзки, — Вольфганг не особо изменился в лице. Он ведь отыграется, что же вы делаете, Сальери? — Что же, пойдемте, Антонио. — Куда? — голос предал мужчину сорвавшись на сиплый шепот. Моцарт лишь указал идти за ним и, косясь на сопровождающую стражу, Антонио следовал. Через залы, по коридорам, лестницам, в итоге придя в подземелье. Не сырое, ухоженное, но все же мрачное, как положено. Тяжелая кованная дверь впустила первым юношу, а сразу следом и раба, которого тут же встретил удар стеком по лицу. — На колени! — зарычал переменившийся в лице хозяин мужчине, упавшему от удара. Сальери силился подняться на ноги, не желая подчиняться, но снова получил удар по второй скуле и взвыл. — Раздевайся. Дверь была уже наглухо закрыта, наверное, заперта снаружи, а других выходов в этой комнате не наблюдалось. Бегло оглядевшись, мужчина пришел в ужас. Вся комната была уставлена шкафами с разными инструментами и устройствами для пыток, некоторые, даже не знакомы ему. — Нравится моя коллекция? Не засматривайся, я позже познакомлю тебя с многими из этих вещиц, — он нетерпеливо притопывал, отбивая каблучком нервный ритм и брюнет принялся стаскивать с себя одежку. Мраморно бледное лицо его залила стыдливая краска. — Не поднимай на меня глаз! — Держи спину прямо! — Не подавай голоса без приказа! Да не ори же! Каждая фраза сопровождалась десятком смачных ударов, оставляя за собой алые полосы с кое-где рассеченной кожей и расцветающие синяки на кровавых стеблях. Антонио был в глубоком потрясении, внезапность и яростность первого сеанса принесли свои плоды в виде страха и повиновения перед неизвестностью. Импульсивный и непредсказуемый хозяин мог сделать что угодно. Кожа горела, казалось, что даже воздух ее раздражает, мысли разбегались прочь, а слова-приказы опечатывались на обратной стороне век. Тело горело и в прохладе каменных стен и полов мужчину начинал бить озноб, как в ушах набатом наваливался пульс. Кажется, он пропустил приказ. Стек, плеть, туфли с железной подошвой и ушат ледяной воды. — Встань, ты оглох? Ноги Антонио подкашиваются, не держат, а хозяин не желает ждать. Дергает за длинные шелковистые патлы, заставляя стоять на ногах, тянутся за рукой, причиняющей боль, чтобы уменьшить ее. Моцарт толкает пленника спиной к стене и приковывает кандалами, спадающими со стены, руки над головой, фиксируя в пространстве ослабевшего мужчину. — Обними вот так, — подняв ноги своей кукле себе на талию, шептал Моцарт. Он протирал всего пленника, до чего дотягивался, белым полотенчиком, ибо после воды и крови шанс что Сальери заболеет и сляжет был высок. А еще ему не улыбалось обнимать мокрого и холодного аки труп мужчину. — Давай, проси пощады, разрешаю, — Моцарт прикусил ушко, в которое шептал и притерся черт знает когда освобожденной от одежды плотью к паху Сальери, страстно рыча. — Зови своего истинного, ну же! — Не надо!.. хватит, прошу, — в словах не звучало ни мольбы, ни надежды, просто обреченное удовлетворение желания хозяина. Тихий голосок показался мучителю таким бархатистым и нежным, а он ранее и не прислушивался, нужно будет потом насладиться им вдоволь, да хоть заставить петь свою пташку в золотой клетке. Сейчас у него немного другие планы и Моцарт небрежно растер масло по своему органу, без особой тщательности проникая пальцами с излишком этой самой маслянистой жидкости в зону потенциального проникновения. Боже, как унизительно. Антонио заметался в чужих руках, дрожа еще больше, в безнадежной попытке уйти от всего этого, не обращая внимания на боль, которую причиняет себе растирая израненную спину в кровь о камни. Он не мог сдержать ни слез, ни крика, когда ощутил в себе член, сразу же разрывающий нежные стеночки девственного входа. И сейчас Антонио бы поискать грехи в своей жизни, за что сейчас с ним так обходятся, но жгучая боль в нутре и чужое, сбитое будто в беге, дыхание не дают сосредоточится ни на чем и в голове вертится лишь последний приказ. Хозяин застыл, еле протиснувшись полностью, у него голова шла кругом, оглушенный эмоциями, он не сразу понял, что же в бреду кричит его пленник, запрокинув голову, будто в молитве. Красивыми тонкими завитушками напротив сердца Сальери выгорало третье имя, в этой мерзкой ситуации запечатляющее его грехопадение, его отчаяние, его будущее, его предназначение, его…Отзывчивый…
— Микеланджело, Мике, Кело, Микеле, спаси меня…Нет!
— Даже не надейся, Флоран, — хрипло рассмеялся Локонте, а страх сковывал движения. Его сердце пропустило удар, затем забившись с двойным усердием.Не может быть, скажи, что я ошибся…
— Да откуда ты… ты… — Антонио посмотрел в глаза напротив своими большими очами, такими красноречивыми, в которых плещется так много боли, выливаясь через край сверкающими слезами.Нет, нет, нет, нет… Боже, нет!
— Я же предупреждал, не смотреть в глаза, — Микеле трепетно стер слезинки с щеки, отвесив затем звонкую пощечину по ней же. — В таком месте, в это время… мы встретили друг друга, — открывая ворот своей рубашки, показывая заветное имя, имя Флорана, Моцарт искренне пожелал умереть. Уже поздно. С тех пор, как они вышли из столовой — поздно, с тех пор, как он поднял на него руку — поздно, после того, как он довел его до слез — слишком поздно… губ Микеле робко коснулись чужие, такие теплые, язык прошелся по линии соприкосновения и пленник отпрянул, как от каленой стали, вновь причиняя своей спине боль.Что же я наделал?..
— Лучше бы мы не встречались, — с горечью выдохнул Мот, поспешно пряча взгляд за пушистыми ресницами цвета воронова крыла и вздрагивая с каждым вдохом — своим и чужим.Словно певчая птичка в человеческих руках…
И сколько бы Микеле не сокрушался и не порывался прекратить все это, каждый жест, каждый звук этого мужчины заводил, как и его слезы, сладкие, будто мед. Желание рвать дальше бешенным темпом нежные тугие мышцы, что бархатно и крепко обхватили плоть, судорожно смыкаясь от боли, разгоралось с новой силой. Но разве Локонте был бездумным зверем, подчиняющимся желаниям своей плоти, инстинктам? Может, этот мужчина — его шанс вновь ощутить себя действительно живым? А терпеть за свою жизнь герр Моцарт научился, пришлось. Микеле огладил чужие дрожащие ноги от икр к голеням, подхватил их под колени, скрипя сердцем и не только, осторожно выскальзывая из истерзанного входа. Флоран до пятен перед глазами зажмурился, готовясь к еще одной обжигающей волне боли, убивающей самое трепетное, что было в его естестве, но ее не последовало. Босые ступни аккуратно опустили на пол, давая сместить вес с рук на ноги, лицо обхватили сухие ладони, чуть поглаживая большим пальцем один из кровоподтеков на скуле.Он прекрасен.
— Взгляни мне в глаза, Флоран Мот, — Локонте старательно вылавливал затравленный взгляд напротив, будто в раздумьях, что теперь с этим чудом заморским делать и как вот прямо сейчас не сорваться. — Ладно-ладно, не буду так, только не плачь больше, — издевательски улыбнулся хозяин, но был вполне искренен, влага на чужих глазах выбивала землю из-под ног волнами различных эмоций. Он чертыхнулся, шаря по карманам в поисках ключей и не обнаруживая их. Кое-как застегнув ширинку, он заметался по комнате, в итоге обронив емкое «блядь», и убежав куда-то за дверь в поисках запасных ключей.Лучше бы мы никогда не встретились.
***
— Не дергайся, — рычал Моцарт, теряя терпение, пытаясь смазать заживляющей мазью своего истинного, который то и дело сжимался, подавался в сторону, увиливал от пальцев в мази, из-за чего в ней уже было измазано буквально все в радиусе доступа ладони, кроме самих многострадальных ранок. Отвесив шлепок по правой ягодице, Микеле угрожающе вцепился в бедро, наконец с горем пополам сделав свое дело. Остальные последствия неудавшегося акта он мог поручить служанкам и спокойно отправиться избавляться от напряжения.***
Настрадавшийся за день, снова обмытый и ослабший, Флоран лежал в спальне, укрытый теплым одеялом. Комната выглядела дорого, была обставлена в светлых тонах, вызывала спокойствие и смутное ощущение дома, будто вечность назад оставленного в прошлом. Унылая тоска впивалась в сознание вместе с прочими чувствами и разрывала и так пошатнувшуюся целостность Антонио. Мужчина, не сумевший провалиться в спасительный сон, был отдан на истязание собственным нерадостным мыслям. Вообще, Мот был обычным дворянином, порядочным и воспитанным человеком, мужчиной. В смелых мечтах Антонио предполагал, что найдет свою ту самую, истинную, которой окажется симпатичная певица чуть младше него самого и они будут писать оперы, и в остальном тихо жить, заведут детей и научат их музыке, как его в свое время не научили. Говорят, мечтать не вредно. Но весь этот абсурд: нападение, плен, работорговля с самим Тонио в качестве товара, извращенец-маньяк, оказавшийся его истинным — это точно чья-то злая шутка, неправдоподобный сон, кошмар! Но вполне реальный и, ни с чем ранее встреченным в спокойной жизни Флорана не сравнимый дикий дискомфорт в пояснице и заду были неопровержимым доказательством, да и вообще, каждая ссадина, синяк, царапина, ушиб — все раны будто считали своим долгом поныть, поболеть, не дать ни на чем сосредоточиться и тем самым отнять надежду на спасительное забытье. В коридоре послышались тихие шаги, будто отстукивая ритм сердца Флорана, он чувствовал, что это Мике. Да и больше некому, если подумать. Первым, что приходит на ум еще с детства — в таких случаях нужно притвориться спящим. Сгладить дыхание, прикрыть глаза, расслабить мышцы лица, лечь в не особо адекватную, но удобную позу — готово. Дверь осторожно приоткрылась, впуская полоску света и мальчишескую фигуру. Моцарт кошачьей походкой подходит к постели, в которой разметался мужчина. Сбитое одеяло открывало вид на одну из стройных ног, грудь, крепкие руки. Присев на краешек, он убрал с лица спадающие волосы, заправляя их за ухо, откровенно любуясь. — Фло, ты не спишь, не ври мне. Я слышу твое сердце, оно кричит: «Микеле! Микеле!» — хмыкнул хозяин. Это так по-детски мило пытаться избежать его общества так, но голос его звучал не без угрозы, вызывая страх у объекта поползновений. Флоран осторожно приоткрыл глаза, чуть не забыв опустить их, чтобы не столкнуться с чужим взглядом. Хотелось оттолкнуть эту обманчиво ласковую руку, теперь уже легшую на ногу, поглаживающую и щекочущую, насовсем стягивающую одеяло с мужчины, и броситься наутек, желательно в окно. — Такая кожа, совсем как у ребенка, — мурлыкал Локонте, уже пригревшись под боком Флорана, полулежа. — Не вздрагивай так, я не трону тебя. Пока что. Вот честное слово, Антонио мог бы сейчас взять и избить нахального мальчишку с нелицеприятными пристрастиями, ведь вокруг не было для Моцарта оружия, да и стражи поблизости тоже не было, а Сальери был куда крупнее Амадея. Антонио мог бы сейчас отомстить в любой форме. Антонио мог бы, но не Флоран. К тому же брюнет никогда не был склонен к насилию, ломать вещи или калечить живых существ кажется ему бесплодным кощунством, а что говорить о мальчишке, который по злому року судьбы был приписан ему единственной родственной душой? Нет, никогда. Прикрыв глаза, Фло будто оказался в невесомости, смакуя это свободное ощущение. Даже без одеяла сейчас было тепло, тяжелые мысли наконец ушли на дальний план и под чужое мерное дыхание так просто стало забыться, потерять всю грязь этого дня на периферии сна и яви. Утопиться в этом мнимом спокойствии. — Я противен тебе? — невпопад спросил Микеле, вырвав мужчину из дремы. Сам он был в полном восторге от находки с самого первого взгляда, но вот у Фло не было никакого права выбора. И не окажись он истинным своего хозяина, тот бы никогда не задумался о нем, как о человеке, как о равном, просто сломав его, как и остальных, без капли сожаления. А ведь Флоран такой сладенький, трогательно наивный, весь такой мягкий и пушистый… чем дольше Микеле был рядом, тем больше убеждался, что в его загребущие лапы попала лучшая пташка, какая возможна, и что бы он сейчас не ответил, Мике его никуда не отпустит. Ведь ему так страшно, что эта праздная, веселая жизнь в удовольствие навсегда останется такой. Ему доставляло жить так, прожигая чужие и свои деньги, возможности, сам себе шут и палач, герр Моцарт слишком рано стал пустым, оставшись лишь с одним именем на устах и в сердце. Он не отпустит владельца этого имени, которое он столько смаковал в мыслях. — Н-нет, герр, — даже не расслышав вопрос, но вынырнул из сна Антонио стремительно и с яркой мыслью, что нужно обязательно ответить. — Совсем не умеешь врать. К тому же врать мне? О, тебе совсем не рекомендуется, милый. Моцарт навис над мужчиной, сминая его губы в сладострастном поцелуе и огладив внутренние стороны бедер, которые тут же сдвинулись, в распахнутых глазах напротив читались разного рода удивление и вопросы от «Микеле, ты совсем с ума сошел?!» до «Но ты ведь этого не сделаешь?..» Добившись полубессознательного состояния своего раба, Моцарт отстранился, позволяя насытиться воздухом. «Как же это мило — задыхаться от поцелуя. Неужели это его первый?..» — Мне так нравится твой страх. Сладкий и тягучий, как мед с перцем. И, признайся, тебе это отвратительно. Чуть полюбовавшись своей виртуозной работой, он припал устами к шее, прикусывая ее. Флоран вскрикнул от неожиданности и вцепился пальцами в плечи, в ответ на все безобразие, которое герр Моцарт творил с нежной кожей на шее, он тихо и чувственно постанывал, метаясь и выгибаясь под умелым мальчишкой, да так активно, что тот между делом незаметно так просунул между ног колено, притираясь им к паху. Загрубевшие ладони невесомо шарили по всему телу распаленного мужчины, стараясь не касаться повязок и в целом поврежденной кожи. В итоге игривые пальцы дорвались до бусинок сосков, довольно отмечая их твердость и играясь с ними и вновь потихоньку спускаясь вниз, оттягивая и припуская чужое белье. — А-ах… герр ммм-Моцарт, уфф… нет, не сейчас, н-не надо, — дрожащим голосом молил Флоран, понимая, что еще не готов, да и в целом желая избегать близость. — Если не хочешь по-хорошему — я буду по-плохому. Подумай лучше, — Микеле аж зарычал, грубовато хватая своего раба за эрегированное достоинство. Он тут расстарался, значит, а взамен ничего? Может, рационально он и понимал, что причинит мужчине боль, но унять свое возбуждение самому не получилось, а терпеть его желания не было, и он просто зверел сейчас на глазах от мысли, что Фло начнет упираться после такой нестерпимо долгой прелюдии. Разомлевший в чужих руках Антонио будто второй раз за день был облит ледяной водой, но в этот раз не был парализован страхом, а лишь подгоняем им на быстрые движения. Он сильнее толкнул Локонте в плечи, перекатываясь и меняясь с ним местами, отнял его руки от себя и больно сжал в больших ладонях чужие запястья, оказавшиеся такими тонкими. Загнанный взгляд в упор был напуганным, будто не он прижал сейчас мальчишку к кровати, а наоборот. Напряженный во всех смыслах и местах мужчина не давал Микеле и шанса вернуть контроль над ситуацией и над этим самым мужчиной. Он начинал паниковать. Наверное, злой за всю причиненную им, Моцартом, боль, возможно напуганный, более сильный и явно возбужденный Антонио угрожающе навис над Микеле подобно лезвию гильотины, заставляя руки потеть, а кожу еще пуще бледнеть. Он впервые за года, эдак, четыре ощутил себя мальчишкой. «Мой раб меня изнасилует, изобьет, убьет и закопает, а утром скажет, что герр Моца-а-арт оставил все на него и уехал в восход, не иначе,» — сокрушался своей беспечности Вольфганг, выдумывая своей ужасающей фантазии множество жестоких деталей из своей практики и уже практически сливаясь с простыней по тону кожи. Флоран молча наблюдал за этим приобретением своеобразного камуфляжа Микеле и его остекленевшим взглядом. Он по-тихому связал его руки над головой лентой от жабо своего хозяина, аккуратно, чтобы не пережать сосуды для крови. У Сальери впервые оказалось достаточно времени, чтобы рассмотреть Моцарта. Легкий, по-мальчишески хрупкий, тонкий, даже изящный, белокурый, с сияющими глазами, будто дорогими камнями. Красивый. Флорану неуместно, но остро стало нужным заласкать своего истинного до невменяемости, свести с ума и выжать все стремление к жестокости. Мот всегда был мягок, может сейчас это было безумием или принятием мазохистских наклонностей, он не хотел доставлять мучений собственному истязателю: «он не со зла». Но раз уж Антонио удалось так запугать своего хозяина, то и проучить его немного можно. Главное — не пересечь черту. Антонио вцепился зубами в шею Амадея, с нажимом пересчитал пальцами его ребра, грубовато гладя ладонями задрожавшее тело. Эффект возымелся фантастический, Локонте практически сразу принялся быстро и сбивчиво шептать Моту на ухо: — Флоран, солнышко, ты же не станешь?.. Ох. Фло, прошу, все что угодно, только не надо… Деньги? Дорогие вещи? Свободу? Свой дом? Мот! — отчаянно взвыл Моцарт, извиваясь в сильных руках непреклонного мужчины, утонув в своих догадках и до цветных пятен перед глазами жмурясь. Память услужливо подкидывала воспоминания о худшем дне, точным скальпелем вспарывая старые раны. — Прости меня!.. Вдруг все прекратилось и мягкие губы зацеловывали подбородок, губы, щеки, глаза — все лицо Микеле, неловко слизывая выступившие слезы, и Флоран нежно-нежно обнял подобравшегося мальчишку, заваливаясь набок и тем самым ложась рядом, так, чтобы лицом к лицу, близко-близко и чужое дыхание на своей щеке тепло-тепло. Музыкальные пальцы притянули чужие руки к груди, развязывая бантик и растирая слегка покрасневшие такие тонкие, словно девичьи, запястья. Теплые уста спустились дорожкой от покрасневшего ушка до шеи и принялись за покрасневшие укусы, будто извиняясь. — Ф-фло? — сказать, что Микеле был удивлен — просто сотрясать воздух. Этот мужчина, которого Локонте своими руками избил и унизил часа два назад, которого почти изнасиловал в его первый раз и порвал, доведя до слез, пытался подкупить ничтожными на тот момент вещами… а этот мужчина просто хотел извинений?! Такого не бывает, наверное, в этом затаилось коварство, в обществе которого привык жить Амадей. Метнув взгляд, требующий ответа в лицо Фло, он удивленно застыл. — Герр, позволите…? — темные глаза были покорно опущены, густые реснички трепетали, а на лице не было ни единой эмоции недавней доминации, лишь робкая и невесомая улыбка, чуть виновато касающаяся губ. Он опустил моцартову руку на свою плоть, тихо вздыхая и чуть краснея от облегчения, и обхватил чужой член своей ладонью, второй рукой приобнимая партнера за талию. — Флоран, взгляни на меня, — потребовал мальчишка до сих пор дрожащим голосом, и мужчина повиновался. Моцарт так и не смог разгадать эту загадку, хотя и разглядев лукавую искорку. Он принялся двигать ладонью и попутно безрезультатно выискивать ответы в карих омутах, но лишь более и более утопая в этом очаровании и удовольствии от чужой руки. — Ты не неприятен мне, Микеле.***
Это утро началось весьма оригинально, с приветствия пола с лицом. Моцарт по привычке проснулся раньше, и проснулся он в теплых объятиях, прижимающих к широкой размеренно вздымающейся груди, что его невероятно раздражало. Он предпочитал просыпаться один и любил приятную прохладу, рассеивающую после сонную негу, неприятно зудящую в мышцах. Нагло столкнув мужчину на пол, он все равно был разочарован, ведь одеяло и постель были такими теплыми, от чего он чуть ли не рвал и метал, но был остановлен тем, что это недоразумение хотя бы сохранило запах мужчины, увлекая. Обратив внимание на копошение, Микеле взглянул в сторону куда столкнул своего раба. Из-за края кровати вылезла только голова обиженного и крайне недовольного Флорана. Он забавно дулся и ставил бровки домиком, так как любил понежиться под одеялом с утра и полежать подольше в теплом плену постели. И вообще-то эту кровать выделили ему, нет?! — Нет, милый, все в этом доме включая тебя — принадлежит мне, — будто читая мысли возразил Микеле, сладко потягиваясь.***
До послеобеденного времени Флоран не видел Микеле и был предоставлен себе, как и ближайшую неделю. Кажется, гулять ему тут никто не мешал, так что он в окружении премилых служанок (кажется, выбирал их Моцарт лично, в каждом личике был виден его вкус, Мот был в этом почему-то уверен). Они гуляли в внутреннем дворе, где был расположен весьма и весьма уютный сад. Флоран был мил, красив, открыт и очень приятен, а потому девушки с наслаждением оставляли свои обязанности в угоду новому знакомому, хоть и понимали, что может достаться. Моцарт был на публике почти что такой же, разве что более резкий, вычурный и ни капли не искренний. В этом доме все за исключением наивного Флорана видели в своем господине исключительного деспота, жестокого и нервного, чем с ним и поделились в который раз. Но разве упрямый брюнет им поверит? Отмахнется.***
— Где он? — постукивая пальцами по столу, спрашивал юноша. — В саду, герр Моцарт. Даже отсюда можно наблюдать его, — отвечал лакей, учтиво кивая в сторону окна, к которому теперь подошел Вольфганг и увиденное ему совершенно не понравилось. — И долго? — Весь день, герр. — Вышвырните Да Понте.***
Как же он зол! Нельзя ни на минуту оставить одного! Он бил, бил, бил и бил, яростно, беспорядочно, без удовольствия, только чтобы выместить гнев и выплеснуть раздражение. Плеть в руках уже вся в крови, как и скованный мужчина. Кляп не давал громко вопить и раздражать более экзекутора.***
— Микеле! — смеялся Флоран с завязанными черной лентой глазами, слишком легкомысленно следовавший за чужими руками, щекотавшими и игриво ласкавшими торс под рубахой. — Куда мы? — Ты там был, но в этот раз все будет по-другому, милый. Это сюрприз, — отзывался Моцарт. Они дошли до нужной комнаты почти что кружась в вальсе, точнее, в его более распутной версии, в исполнении Микеле, и дверь с каким-то знакомым звуком закрылась за их спинами. Флоран вздрогнул, когда Микеле поднял его руки над головой, знакомо приковывая к холодным оковам, но стены поблизости не было. Фло запоздало взбрыкнулся, но было уже поздно. Повязку осторожно стянули и первым, что увидел Флоран был еле живой мужчина, лежащий в луже собственной крови. Вместо кожи на спине кровавое месиво, конечности в ужасном состоянии: с выдернутыми ногтями, ноги, кажется, повстречались с итальянскими сапожками, пальцы будто отбиты молотком. Он лежал, свернувшись в позу эмбриона, грудь еле вздымалась, а Мот с ужасом прикидывал, что по комплектации и по росту они примерно схожи. Антонио почувствовал, что его обнимают со спины, прикусывая ушко. — Нравится? — издевательски спрашивает герр Моцарт, поглаживая торс. — А теперь слушай меня внимательно. Я запрещаю тебе общаться с кем-либо, кроме меня. И, возможно, на месте этого безвинного бедолаги будет твой собеседник. Или ты. Я предупредил, Фло. Это финиш. Флоран решительно ничего не понимал, это так нереально, но так реалистично, и этот полумертвый человек и это… это… герр серьезен как никогда, Мот просто не смог бы переварить такой ужасной картины — и в шутку. Хотя он и так не может уложить, что видит в голове. "Боже, за что?" — Флоран даже не замечает, как обращается именем Господа к Микеле. Он не может уйти, не может отказать, он даже почти не может ни о ком больше думать — теперь Вольфганг запретил говорить. То, в чем Флоран топил свое одиночество в чужой стране, то, что помогало совсем не сойти с ума находясь в его руках. Фло скучал по родным, по своему дому и образу жизни, как только может скучать человек, но глушил это чувство, как мог. А он отнимает это. Вольфганг был доволен своей работой, даже не заглядывая в лицо своего пленника он чувствовал пальцами чуть похолодевшую кожу бледного мужчины. А Флоран просто стоял не в силах что-либо сказать или сделать, в груди щемило, к горлу уже давно подступила тошнота, но отвести взгляд он не смог, его поймали глазные яблоки без век и измученное изрезанное лицо. То, что осталось от губ обреченного бесшумно шептало, складывая немые жесты в одну фразу: «убейте меня». Паника и истерика сматывали нервы Фло в области груди, собираясь в клубки и давя на легкие, сбивая дыхание. Лицо будто онемело, то же ощущение возникало где-то в затылке и на макушке, постепенно будто превращая в лед эти участки. Он слабо затрепыхался в кольце обжигающе горячих рук, захлестываемый ужасом, достигшим своего апогея. И отнимет все что угодно, пока ничего не останется? Вытоптав честь, сломав гордости лодыжки, поимев веру, изламывая нежную психику, он, должно быть, добивается его, Флорана, смерти. Если не физической, то моральной, ведь все это… — Микеле, — одеревеневшие губы плохо слушались, но язык на данный момент был единственным оружием, которое хоть как-то могло подействовать, а действовать было нужно, герр Моцарт уже расстегивал его кюлоты с вполне прозрачными намерениями. — Микеле, нет… Давай уйдем, прошу. Микеле, наверное, ненавидит его, хочет сделать красивой игрушкой… — Услуга за услугу, — пожал плечами Амадей, прикусив губу. а Мот сломан, Мот будет ей.***
Мужчина давился, никак не умея сосредоточиться.Перед глазами до сих пор стоял образ того несчастного, револьвер в своих руках, дрожь по всему телу, выстрел и потухшая искра в чужом взгляде, еще немного крови в это море.
Горло саднит, язык сводит от неудобных движений, а внутри пусто и холодно, мерзко. Отвратительно. Герр Моцарт нетерпеливо давит на затылок и мужчина, стоящий на коленях, послушно смыкает губы, принимая глубже.***
Всегда один сидит в саду или в библиотеке, весь в черном и бледный будто смерть. Каждый вечер в коридоре его, где бы он ни был, всегда ловит хозяин. Он за волосы сам или с помощью стражи тащит в свою комнату сопротивляющегося мужчину. Там Антонио поникает, послушно делая все, что прикажет господин. — Все, хватит. Говори же, говори, — гневно кричит Амадей, сдирая с себя камзол. И не получая ответа. Ни звука. Снова. Он сел на край постели, снимая туфли и носки, и поднял одну ногу. — Лизни. Антонио опустился на одно колено, чуть приподнял ступню, покорно лизнув ее теплым языком. «Всегда горд и манерен, всегда покорен, так далек и по привычке прекрасен.» Моцарт был раздражен, но по-прежнему зачарован как впервые. Он притянул Сальери к себе за жабо, снова с приказом: целуй. Механическое исполнение без чувств, почти без ощущений, Микеле его многому научил за это время. — Скажи, что ты чувствуешь? Смотри в глаза. — Это отвратительно, — взгляд черных глаз отливает сталью, как клинок, сдержанный тон все того же бархатного прекрасного голоса. Впрочем, касаний и всего этого унижения он уже давно не чувствует, абстрагируясь раз за разом лишь бы не ощущать это снова, лишь бы не сойти с ума. — Я чувствую… Я ненавижу тебя.***
Украдкой, пока никто не видит, Антонио прошмыгнул в облюбленную залу, где стояло фортепиано. Он так давно не играл, в его мире все разбито, ни единой цельной мысли, ничего, может музыка сможет стать его тайной отдушиной? Сев за инструмент, он осторожно огладил его крышку, с удивлением не находя на ней пыли. Открыв, Сальери дорвался до клавиш, на пробу беря пару нот. Даже не расстроен. Добротное фортепиано, в возрасте и тем не менее в отличном состоянии. Антонио не любил сумбурные импровизации, потому играл что-то из уже сочиненного, в том числе и сочиненного тут, в неволе. Он самозабвенно утопился в музыке, разрешая душе плакать через инструмент и все же переходя на вольные звуки, ощущая впервые за это время свободу, ощущение, что на шее нет душащих рук и резко вставая со своего места, отдернув руки от клавиш. Сзади, совсем близко он услышал шелест ткани и теперь поспешно обернулся. Руки опустились на плечи Антонио, останавливая, не давая сбежать. Моцарт стоял напротив и Сальери снова испытывал животный страх перед ним. То ли от того, что расковырянная душа, как открытая рана, затягиваться не спешила, то ли от того, что подозревал Амадея в будущей расправе над инструментом. А сам Вольфганг трактовал его поведение по-иному.***
Какая-то кузница. Антонио впервые вывезли за пределы особняка. Вокруг витает запах ржавчины, горелого масла и пота, тут душно. Небрежный жест и Сальери привязывают к одной из балок — герр Моцарт тоже стал реже говорить. Что же, может он хочет запечатлеть свой герб на его коже? «Не хватает своего имени на моей груди?» — Знаешь, Фло, твое тело безупречно. Идеально. Но кое-что все же лишнее… — лукавые огоньки в глазах и какая-то железяка, концом отправленная его руками в печь. — Ты ведь ненавидишь, а значит это тебе больше не нужно, — Моцарт подошел, слащаво нежно не спеша гладя по щеке, снимая жабо, расстегивая рубашку и поглаживая свое имя. Он отпрянул, подходя к печи. — Это имя больше никому из нас не нужно, верно Фло? — Дамы вперед, герр. Мое ведь тоже лишнее? — Антонио рассмеялся. Тяжело, тихо, на низких тонах, без единой ноты эмоций помимо презрения, иронии и, возможно, горечи с болью. — Ты ошибаешься, Флоро, — тихо отозвался Амадей, не оборачиваясь к мужчине. — Ошибаешься. — М-микеле? — Да. Всегда.***
— Микеле, — Флоран несмело приобнял за плечи мальчишку, вздрагивая с каждой лаской, ощущая впервые за долгое время что-то более неприязни. Наслаждение от ощущения чужой кожи было куда ярче, чем ненависть до этого, хотелось кричать, стонать, сбежать от этой напасти переполняющей все естество. Страстный мальчишка же дарил поцелуи, касания, поглаживания так нетерпеливо, будто боялся, что в любой момент может потерять это тело, принадлежащее ему по праву, которое вновь пугливо выгибается ему навстречу, комкая простынь в руках. — Да, Флоран, — Микеле потирается носом о его нос, прикрыв веки и лишь затем бросая трепетный взгляд в тьму глаз напротив. Он выдыхает только когда видит в них теплое шоколадное пламя, понимая, что до этого момента не дышал. Не жил.***
Во дворе зазвучала скрипка и какой-то еще шум. Подниматься с постели категорически не хотелось, но любопытство пересилило, и, укутавшись в одеяло, Флоран отправился на балкон. Во внутреннем саду особняка под россыпью драгоценных звезд и острым серпом луны бегал сам хозяин на перевес со скрипкой, а за ним гонялась озадаченная дворня, хотя им было привычно подобное буйство. По говору было ясно, что герр Моцарт безнадежно пьян, да и движения его были размашисты и неловки, а в трезвости и здравии, как уяснил для себя Мот, перемещался Микеле ловко, в контраст со всем безобразием в виде не совсем приличного вида герра, игра его была так чиста и красива. Прискакав под балкон второго этажа, с которого все это наблюдал Флоран, он начал наигрывать другую мелодию, невнятно, но от души припевая какую-то песню.…Tatoue-moi sur tes seins, fais-le du bout de mes lèvres Je baiserai tes mains, je ferai que ça te plaise Tatoue-moi sur tes murs un futur à composer Je veux graver toutes mes luxures Sur tes dorures Te tatouer sans mesure Laisse toi tomber dans mes bras Glisse-moi sous tes draps Dérivons jusqu’à l’outrance Chantons pour les bienséants Les délices de l’indécence…