«HOLD»* — кнопка спасения оператора, которой я никогда не пользовался
Когда я был маленьким, Детройт был прекрасным городом. Я любил его улицы и тенистые парки, зелёные газоны и запах сладкой маминой выпечки. Сейчас всё изменилось. С пятидесятых годов население значительно уменьшилось, автомобильная промышленность пострадала из-за глобальной конкуренции, так что нас поразил экономический и демографический кризис. Из-за этого уровень преступности Детройта стал самым высоким в штатах. После своего увольнения из центра в 89-м я навсегда покинул этот город. Причиной моего увольнения стал тот разговор… Это стало последней каплей для меня, несмотря на то, что я уволился лишь спустя полтора года. Официантик вновь появился у моего стола со свежим горячим кофе и ароматным мягким круассаном. Когда он в очередной раз склонился, я заметил на его груди вышитую золотым надпись: «Кристиан» — Крис? — Да? — в его глазах я увидел удивление. Я так давно не слышал английскую речь. — Ты… американец? Парнишка вскинул брови. — Да, я из Нью-Джерси, — он кивнул, переходя с прекрасного французского на родной английский. — А вы тоже?.. Я улыбнулся, прикрывая глаза. На английском Крис немного картавил, — может, сказывается жизнь в Провансе? — Спасибо за работу, — я коснулся его руки, поскольку для меня это было жизненно необходимо. Мальчишка улыбнулся, смущённо отводя взгляд. — Если я понадоблюсь Вам… просто нажмите кнопку вызова, — дождавшись понимающего кивка от меня, он отошёл от стола. Конечно же, понадобишься.ТАБУ В PHONE LINE — ЕСТЬ, ПИТЬ, ШУРШАТЬ БУМАГОЙ ИЛИ КЛАЦАТЬ КЛАВИАТУРОЙ, КУРИТЬ И ВЗДЫХАТЬ
Я почти не помню тот день: как он начался, какая была погода, что я делал до работы. Наверняка, как обычно не выспался и выпил два стакана крепкого и приторно-сладкого кофе, заедая его самой дешёвой выпечкой из частной пекарни напротив нашего центра — круассанами с шоколадом или ванильным кремом. Эту пекарню держала полная немолодая женщина. Её первый муж скончался во время войны, а второй оказался жутким пройдохой — он обобрал её до нитки и оставил с двумя детьми на руках. Помню их — это два славных мальчугана в белых от муки футболках или рубашках с короткими рукавами и одинаковых шортах на лямках. Старший — тощий и высокий, помогал матери носить мешки с мукой и листы с выпечкой, а младший вырезал украшения или готовил начинку и крема́ для то́ртов. В этой пекарне я спускал почти треть своей зарплаты на выпечку, кофе и большие чаевые, а хозяйка, зная мою страсть к сладкому, добавляла в напитки по четыре ложки сахара и часто угощала горячим супом-пюре на обед. Как же их звали?.. Два месяца назад я узнал от знакомого, работавшего когда-то вместе со мной, что центр объявил о прекращении своей деятельности — это стало неожиданным ударом, поэтому я попросил того самого знакомого об одном одолжении. Это было непросто: сначала я не мог уговорить старого зануду сделать это, затем он не мог найти то, что мне нужно. Сегодня утром я получил от него письмо на свой e-mail с прикреплённым документом. Наспех поблагодарив и отправив обещанную сумму на его счёт за выполненную работу, я, словно несносный школьник, напакостивший в классе, сбежал из квартиры. Мысль остаться дома наедине с полученной записью была невыносима, но, в то же время, я должен был снова пережить этот день в полном одиночестве. Я достал макбук и AirPods**, вызывая недоумение у окружающей меня молодёжи, — не каждый день они могут увидеть седовласого мужчину в классическом костюме с платком на шее, сидящим в недорогом ресторане с беспроводными наушниками. Прикреплённый документ с расширением «.mp3» — оцифрованная запись одного вечера. Звуковая дорожка началась с шумов. Я слышал, как прошлый я вздохнул и нажал кнопку соединения. Начинаю вспоминать: это был вечер. Устав от безделья за весь день, я считал минуты до конца рабочего дня, чтобы пойти в бар, заглянув по пути в пекарню, когда на мою линию поступил звонок. Прочистив горло и глубоко вздохнув, отсчитывая ровно один гудок, я нажал на кнопку ответа и ровным голосом начал разговор: — Добрый день, моё имя Алекс, я специалист контактного центра психологической помощи «Единство». Что я могу сделать для Вас? Тишина. Раздался щелчок, затем глубокий вдох сквозь сомкнутые губы и облегчённый выдох. — Я готовлю своё самоубийство. — И вновь тишина, только очередной глубокий вдох — мой собеседник тяжело вдыхает сигаретный дым и задерживает дыхание, позволяя никотину расползтись по клеточкам организма. На долю секунды эти слова застали меня врасплох. Конечно, мне не раз приходилось успокаивать истеричных девочек и останавливать их попытки вскрыть себе вены из-за глупой моды, которой не соответствуют их тела, или из-за разбитого сердечка, но сейчас мне казалось, что мой собеседник полон равнодушной решимости, которую не так просто будет сломить. Голос в наушниках звучал так безучастно, как если уставшего школьника вновь и вновь просить описать погоду за окном. Я подумал, что конец рабочего дня будет сложным, поэтому беззвучно вдохнул и продолжил диалог. — Как мне обращаться к Вам? — Ты хочешь знать моё имя, Алекс? — кажется, я впервые услышал «бархатный голос» — низкий, с хрипотцой и нотками усталости. Самое удивительное — голос был женским. — Окей. М-м-м-м. Элис. Зови меня Элис, милый. — Хорошо. Что толкнуло тебя на такой шаг, Элис? — мой голос дрогнул. Я не должен показывать волнения, но девушке это понравилось, — я услышал её ухмылку. — Для этого я и звоню тебе, Алекс. Я расскажу тебе всё, Алекс. Чтобы прожитое не прошло зря, — девушка кашлянула. — Не против, если я буду пить, Алекс? У меня есть немного вермута и кофе для последних минут. — Нет, конечно нет. Как ты захочешь. Так что же, в чём причина? Я вспомнил, в тот раз на мне была надета полосатая чёрно-белая рубашка, запонку на рукаве которой я нервно трепал весь вечер, и тёмные брюки, о которые я вытирал потные ладони. — Слушай, Алекс, — наверное, ей нравилось смаковать моё имя на своих губах. Она проговаривала каждую букву, растягивая гласные, выплёвывала «К» и дольше необходимого шипела «С». — Как ты относишься к движению ЛГБТ? Я вновь растерялся. Это было так неожиданно, как и странно. — Никак. В том плане, что я никогда не позиционировал себя как гомосексуалиста. — Молодец, выкрутился, — Элис вновь усмехнулась и издала глухое «П» — размыкание губ и выдох. — Я тоже не думала о себе, как о трибаде, пока не встретила К… Келли. — Прости, три… что? — я чувствовал себя ужасно смущённым и неспособным помочь ей, — мне хотелось закрыться в библиотеке и штудировать словари. Элис вздыхает. — В Древней Греции трибадизмом называлось лесбиянство, а «трибадами» — женщины, вступающие в гомосексуальные связи, — Элис делает короткую затяжку и выдыхает дым в микрофон. — Но ведь сейчас переосмысливают взгляды на гомосексуальность, принимают законы… — Раскатистый смех Элис прервал меня на полуслове. Я ведь ничего не знаю об этом. — Серьёзно? — я слышал её истеричные всхлипы. — Только не в Мичигане, Алекс. Подожди, дай вспомнить. Она сделала ещё один глоток и очередную затяжку. Может быть, Элис держала телефон слишком близко к лицу, или динамики её телефона были довольно сильными, но я слышал, как она проводит ногтем по лицу и вдыхает прокуренный воздух. — Я встретила Келли однажды на улице возле паба, который стоит почти на берегу реки, я там пела. Было лето и я просто вышла покурить, а она должна была выпить с друзьями, но потерялась. Начался ливень, и мы спрятались под навесом. Потом вместе пили и болтали до самого рассвета. С первыми лучами солнца я предложила искупаться. — И она согласилась? — спросил я, чтобы заполнить внезапно возникшую паузу. — Ага. Я сама очень этому удивилась, — Элис делает глоток, и я слышу, как она фыркает. — Было очень тепло, поэтому мы наплескались в реке и пошли в её квартиру. Утром я провожала её на экзамен в университете. Кажется, она сдавала экономику в тот день. — Как вы начали встречаться? — я начал нервно кусать заусенец, составляя примерные схемы развития диалога в голове. — Несколько раз она приходила в тот же паб, и… просто однажды мы выпили слишком много пива, и она поцеловала меня, а я совсем не была против этого. Мы стали встречаться чаще, а потом она просто предложила мне переехать в её квартиру. — И ты переехала? — Что ты, Алекс, — она фыркнула. — Я встречалась с ней не ради квартиры или денег, а потому что любила. По-настоящему любила. Я смотрела, как она готовится к занятиям, как читает книги, как собирает волосы в хвост и засыпает на моём плече. Это была настоящая, чистая любовь без всяких пошлостей, Алекс. Келли, наверное, нравилось, что я не хочу жить в её квартире. Я чувствовала, что это вызывает в ней удивление или уважение. Но она всегда получает то, что хочет. И поэтому, когда я однажды под утро вернулась из паба, то увидела на пороге моего «питомника» её вещи и тарелку хлопьев с пачкой молока на кухонном столе. — Постой, ты сказала, что пела в пабе? — Да, Алекс. Какое-то время, да, — Элис фыркает, и почти вижу, как она хмурится и стряхивает пепел с сигареты. — Но потом всё полетело к чертям собачьим, и скатилось к тому, что я сейчас имею. — Но… как это могло произойти? — Алекс, милый, не торопи события, я всё расскажу, — девушка фыркает и начинает кашлять. — Прости, простыла, кажется. На чём мы остановились, Алекс? Ах, Келли… она переехала из своей обустроенной квартиры в мою однокомнатную халупу и расположилась там с максимальным удобством, хотя теперь ей приходилось добираться до института минут пятнадцать и терпеть мои ночные возвращения. Мы часто и много читали, потому что это было самое доступное для нас развлечение. Иногда мы выбирались в кино, а когда выдавалось свободное время, мы купались. Но только ночью, потому что… это было так… волнующе, — я слышал, как голос Элис дрогнул от ярких воспоминаний. — А ещё мы завели двух собак. Келли подобрала щенка на улице и притащила домой, а потом прибежала ещё одна сучка. Было много всего прекрасного за эти три года, но потом Келли ушла. Элис сделала глоток, громко фыркнула и закашлялась. Я подумал, что в ход пошёл алкоголь. — Я как-то завалилась в квартиру, её вещей уже почти не было, а Келли с рюкзаком в руках в спешке собирала свои заколки и искала, наверно, документы. Я не могла понять, что случилось, она лишь отмахивалась и отстранялась от меня, говоря, что это неправильно, что мы не можем так поступать и всё в таком духе. Наконец, она собрала вещи, выскочила из квартиры и бросила на коврик в подъезде свою связку ключей. Повисла тишина. Безмолвное осмысление сказанного и услышанного. — Ты знаешь, что с ней стало? — это не тот вопрос, который я должен был задать, но он непроизвольно сорвался с моих губ. — Да. Она вышла замуж и родила сына. Потом я узнала, что она на самом деле не Келли и не обычная студентка, но это уже совсем не важно, — Элис делает глубокую затяжку. Её голос становится глухим и словно матовым, — в нём слышны лишь намёки и расплывчатые силуэты эмоций. — Я простила её, она ведь выбрала лучшую жизнь, которую я не смогла бы ей дать, но… это больно. Я сломалась и «загнила» депрессией, так что меня быстро спихнули со сцены и послали на этаж выше плинтуса — я стала проституткой. Безразличие, с которым говорила девушка, и сами её слова выбили у меня из-под ног почву, — я растерялся, забыв на миг, как дышать. — Мне было всё равно на то, кто мной пользуется. Мужчины сменяли друг друга, каждый раз разные: богачи, художники, офисные планктоны, и я возненавидела их. Весь мир. Единственное, что спасало и убивало меня одновременно — это огромная «неправильная» любовь, которую я не могла нести в одиночестве. Это как бежать на одной ноге, — Элис делает глоток, фыркает и через несколько секунд молчания продолжает: — Но соль шутки в другом, — я до сих люблю её. Мою Келли. Наверное, она стыдится нашего прошлого, не знаю. Но понимаю, что ничего не вернуть, и даже если она сейчас вернётся, всё уже не будет как раньше. Так что у меня один путь. Я услышал насмешку в её голосе, от которой по моей спине пробежали мурашки. Кислород выгорел из моих лёгких. Я не мог вымолвить ни звука, не говоря уже о словах. Собрав остатки сил, я выдохнул: — Нет… — Алекс, милый, если ты проникся моей историей, то расскажи о ней как-нибудь людям. Понимаешь, не мы выбираем возлюбленных, а если мы любим по-настоящему, то пол, возраст или раса уже не имеют никакого значения. — Пост… — Когда я всё сделаю, ты закончи вызов, окей? — Элис! Бах. Я слышу своё сбитое дыхание и тишину в трубке собеседницы. Всхлип — мой всхлип из прошлого отзывается болью в настоящем. Даже после стольких лет я чувствую ледяной ужас где-то внизу живота, — инстинктивный страх смерти. Я вновь затаиваю дыхание и слышу отдалённую ругань на другом конце провода. Грохот и звук открываемой двери, затем женский крик и топот ног — на этом запись заканчивается. Крис осторожно коснулся моего плеча, возвращая меня в реальность. Я вынимаю наушники и кладу их на стол. — Вы в порядке? — я вижу страх на его лице. Я слышу волнение в голосе. — Простите, Вы побледнели. Я улыбаюсь. — Всё в порядке, мой милый. Просто вспомнились прошлые времена, — я улыбаюсь. Крис недоверчиво смотрит на меня, но не решается возразить. — Принеси мне счёт. — Как скажете, — юноша кланяется и неровной походкой удаляется от столика. Боль в груди постепенно уходит, заполняет лёгкие прохладным воздухом французского ресторанчика. Я прикрываю глаза, и прошедшие годы проносятся в моей памяти. Внимание не задерживается ни на чём, кроме одной встречи, случившейся со мной поздней осенью под холодным испанским дождём. Не знаю, не помню точную дату и время, потому что всё это внезапно потеряло значение — я смотрел в тёмно-зелёные глаза напротив и не мог поверить, что в свои годы способен потерять от любви голову. Но это произошло. Я влюбился до беспамятства, абсолютного безумства, до преклонения и бесконечной жажды. Мы стояли под опьяняющим дождём, и мне было безразлично, что я полюбил мужчину. «Жизнь очень коварна. Ты в любом случае становишься тем, кем, как ты говорил, никогда не станешь. И это необратимо», — сказал мне в тот вечер Гарсия, хмурясь, стирая с белого лица капли дождя и отводя взгляд. — Не знаю, почему я такой бледный. Наверное, меня усыновили, или предки были немцами. Может, просто малокровие или витамина D не хватает, — Гарсия очень часто отводил от меня взгляд и хмурился, затем искоса поглядывал в мою сторону, краснел и просил «не пялиться так откровенно» на него. Это было выше моих сил. Всякий раз я наблюдал за тем, как он с максимальной сосредоточенностью режет овощи, чистит столовые приборы, гладит постельное бельё, меняет шторы. Как меняется выражение его лица, когда я прикасаюсь губами к его тонким пальцам, запястьям, — он мгновенно вспыхивал, терялся в словах, и его сердце бешено пыталось вырваться наружу. Я знаю, потому что испытывал то же самое. Эта всеобъемлющая любовь заполнила нас обоих и убила каждого по отдельности. Двадцать пятое мая — весна уже расцвела в полную силу, опаляя пьянящими ароматами свежей травы и пушистых цветов. Итальянская весна переполнена страстью, жизненной силой, дикими танцами и вожделенными взглядами, и мы не смогли противостоять этому безумию энергии. Гарсия с невероятным очарованием смотрел в мои глаза и кусал губы. Он источал нетерпение, которое сквозило в каждом его движении. Он не мог ничего удержать в руках и запинался на ровном месте, становясь ещё бледнее в приступе ярости, от чего я улыбался и незаметно целовал его в висок. Узкие улочки и переулки плавились, изнемогая от томного солнечного света. В одном из укромных закоулков, поднявшись на ступеньку выше меня, Гарсия вцепился в ворот моей рубашки и притянул к себе, вовлекая в поцелуй. — Мразь, — раздался женский голос. Я помню ужас в его распахнутых глазах и пощёчину матери на его белом лице. Я помню её ненавидящий взгляд и обращённую ко мне просьбу убраться из их дома. Я помню её презрительный взгляд и фразу, брошенную в спину: «Старый извращенец». Я помню, как его семья продавала дом. Я помню, как провожал его на перроне, не имея возможности подойти и сказать двух слов. Я помню его растерянный взгляд. Я помню все свои попытки отыскать его. Я помню, как моя любовь наступила мне на горло, не давая дышать. «…огромная любовь, которую я одна не могла вместить в себя. Это как бежать на одной ноге…» — я понял значение этой фразы лишь сейчас, через двадцать семь лет. — Ваш счёт, — улыбка Криса отразилась на моём лице. — Благодарю, мой милый, — достаю из внутреннего кармана бумажник. — Не подскажешь, где здесь уборная? Мальчик улыбнулся ещё шире и указал на ярко освещённый коридор напротив входа. — По коридору налево, — юноша кивнул, поклонился и вновь скрылся. Оставив большие чаевые, я поднимаюсь с места и неспешно иду по залу. Не самое лучшее место для этого, но не всё ли равно? Ставлю у входа в мужской туалет табличку ремонта и прячусь за закрытой дверью. Делаю глубокий вдох. В своей руке я чувствую холодную тяжесть Глока. Глушитель упирается в подбородок. Пожалуйста, не гравируйте на моей могильной плите сегодняшний день. Ведь я умер 25 мая 1994.Бах.