Summer Days.

Чихун улетает в мае, в самом его начале. Джун не приходит в аэропорт провожать его; он знает, что от этого не будет никакой пользы. Он знает, что Чихун не собирается возвращаться – ни в Корею, ни к нему. Они вроде договорились обо всём заранее, они договорились – без обид, без претензий и без притязаний, без будущего. Они договорились, но Джуну всё равно холодно, хотя майское солнце греет уже почти как летнее. Джуну холодно, он ходит по внезапно пустой квартире в вязаной кофте с длинным рукавом совсем не по тёплой погоде, прикасаясь озябшими пальцами к оконным стёклам, и думает, что всё же совсем не привык быть один. Кажется, рядом всегда был кто-то.. Его первая любовь, такая красивая, даже в школьной форме, Юнна.. Или его сокурсник, в шутку прозванный Громом, с которым они снимали вместе комнату и гуляли по Сеулу по ночам.. Или Чихун, рядом с которым он впервые почувствовал себя слабее, и теперь это чувствовалось слишком ясно. Даже более ясно, чем когда они были вместе. Это Чихун дал ему это имя – Джун. Словно кличку домашнему питомцу, верному псу, даже, скорее, щенку. Тому, кто будет предан, несмотря ни на что, кого можно пнуть, но он потом всё равно прибежит с тапочками в зубах. Чихун, конечно, не пинал Джуна – но он дал ему это имя, а потом улетел, а Джуна по-прежнему зовут так, и он совсем не помнит мальчишку по имени Чансон. Лето жаркое, лето вязкое и сладкое запахами и вкусом, как цветочный мёд, но вокруг Джуна ледяной куб из горькой настойки полыни, и Джун не знает, чего хочет – разбить этот куб на мелкие осколки или остаться здесь навсегда. До того момента, как Чихун не вернётся через обещанное «никогда». Он не встречает людей так, как встречает Мира. Обычно он знакомится с будущими приятелями через своих друзей, через общих знакомых, иногда по интернету, но никогда – на улице, у ларька с воздушными шарами, у которого Джун останавливается, повинуясь внезапному порыву, а через секунду сумка Мира цепляется за рукав его очередной вязаной кофты. На Мире ярко-зелёная футболка, сумка с металлическими пряжками и связка воздушных шаров в руке; он смотрит на Джуна так, как будто узнаёт его, хотя они точно не встречались прежде, а потом отдаёт ему эту связку, осторожно отцепляет кофту Джуна от своей сумки и, смеясь, качает головой, когда Джун протягивает ему шары обратно. Мир – это ненастоящее его имя. Возможно, кто-то дал ему его, тоже кто-то важный, ведь и Джун представляется ему Джуном, возможно, затем, чтобы кто-то снова мог звать его так. Мир отказывается забрать воздушные шары обратно, говоря, что его племянница, на чей день рождения он уже не пойдёт, всё равно жутко капризная и противная девчонка и не оценит подарка – зато у Джуна, по его словам, было слишком много радости в глазах, когда он увидел их, эти разноцветные пятна в небе, связанные вместе, поэтому они теперь по праву принадлежат ему. Джун обзывает Мира идиотом в ответ, пожалуй, излишне громко и пылко, но сам лишь крепче сжимает пальцами тонкие, предательски скользкие ленточки и боится даже на чуть ослабить хватку. Мир – мальчишка, иногда – глупый до того, что ранит, не подумав, иногда – пронзительно умный, и это ранит ещё больше, особенно, когда он догадывается о Чихуне, едва войдя в квартиру Джуна, когда спрашивает почти с порога: — Он сказал, что не вернётся, да? Вот урод, — а потом успокаивает скандалящего Джуна и поит его чаем с ромашкой на его же кухне. Мир вскоре знает больше, чем любой из друзей Джуна, больше, чем Джун когда-либо кому-либо рассказывал, больше, чем вообще мог рассказать. Мир знает всё это – и зачёркивает недрогнувшей рукой, запрещая думать о Чихуне в день чаще, чем о лете, мороженом и воздушных шарах. И да, Мир обожает мороженое. Когда Джун смотрит на него, уплетающего за обе щёки очередную манговую или арбузную холодность в вафельном рожке, он думает, что всё всегда было по-другому. С Громом они шлялись по барам, шутили пошло и невпопад, их поцелуи часто были с привкусом пива, а с утра они заказывали пиццу, забывая встать с постели. С Чихуном всё было.. дороже, он сам был – холёный и дорогой, сделавший, вылепивший себя сам и не прощавший слабостей никому, включая Джуна. Ему надо было соответствовать, и ночью тоже, а по утрам он уходил раньше, чем Джун просыпался. Первый же поцелуй с Миром на вкус, как его любимое мороженое, первая же ночь с Миром – вязкая, жаркая, сладкая, иссушающая до блаженства, как это лето, а на утро Мир варит кофе, и Джун обнимает его сзади, и между ними нет лишней ткани футболок, и Джун вдруг понимает – ему впервые было жарко, ему впервые тепло с того времени, как уехал Чихун. А потом он снова думает о лете – и о Мире. Лето и Мир становятся синонимами или даже чем-то одним, неделимым в сознании Джуна. Как-то незаметно исчезает время. Сначала кажется, что исчезло само понятие времени: они спят днями, по ночам выходят в наполненный долгожданной прохладой город и идут сквозь тени, взявшись за руки, появляясь и исчезая между светом уличных фонарей, а где-то в безвременье занимаются любовью, и это лучше, чем просто секс или просто любовь, это лето и Мир и что-то неделимое. Но потом вдруг становится ясно – время действительно исчезло, просочилось сквозь пальцы, вытянуло духоту и жар из воздуха, заставив Джуна снова вытащить из шкафа вязаные кофты с длинным рукавом, заставив телефон звонить и говорить голосом Чихуна. Чихун говорит, что приедет в начале осени, ненадолго, что Джун может встретить его в аэропорту, а потом они поедут куда-нибудь, возможно, перекусить или лучше сразу домой к Чихуну, у них ведь будет не так много времени, всего неделя. Джун отвечает, что да, конечно, так будет лучше, чувствуя себя тем самым верным псом, который просто ждал, когда же его снова призовут к ноге – но отчего-то это привычное, хоть и подзабытое чувство, больше не греет, но, напротив, ползёт липким холодом по спине, заставляя ёжиться, прятать пальцы в рукава, заставляя звонить Миру в поисках тепла.. и говорить ему, что они сегодня не встретятся, и завтра тоже. Потому что Мир – лето, а август закончится даже раньше, чем эта неделя. Джун надеется, что лето как-то отвоюет свои права, но с каждым днём становится всё холоднее, Мир соглашается и не приходит, и сентябрь врывается в окна квартиры Джуна вместе с холодным ветром и брызгами дождя. Джун плотно закрывает окна, но продолжает чувствовать кожей и ветер, и дождь. Он пытается вспомнить то, как тепло ему было с Чихуном когда-то, но, когда у него начинается насморк, и простуда подступает опасно близко, понимает, что вспоминает совсем не то. Это больно, потому что он ведь так хорошо убедил себя, что лето уже закончилось. Это больно, потому что щенок не привык кидать своего хозяина, который когда-то раз и навсегда назвал его по имени. Но ветер слишком холоден, и закрытые окна и вязаные кофты уже давно не спасают. В день, когда прилетает Чихун, Джун делает всего два звонка, а потом выключает телефон. Он должен знать, что его не будут ждать и, напротив, будут – а потом уже можно трусливо сбегать и прятаться. И он прячется в полупустом кафе, за дальним столиком; его знобит в тёплом пальто, он сжимает чуть дрожащими пальцами чашку с кофе, который так и не пригубил. Когда приходит Мир, пододвигает стул и садится предельно рядом, Джун утыкается носом ему в рубашку, мокрую из-за дождя и распахнутой куртки. — Джун, — тихо зовёт его Мир, но Джун мотает головой: — Меня зовут Чансон. На самом деле меня зовут Чансон. — А меня Чольён, — смеётся Мир. – Приятно познакомиться! Мир-Чольён сжимает пальцы Чансона, у Мира-Чольёна внезапно оказываются совсем холодные руки, это всё от той осени, что за пределами кафе, — и Джу..Чансон думает, что всё же Мир и лето – это совсем не одно и то же. Но так, так даже лучше. Гораздо лучше.