Оливье

      Небольшая елочка сияла яркими огоньками и переливом стеклянных елочных игрушек. Всю эту муть отыскал Путин, который был намерен украсить помещение самым лучшим образом, дабы встретить Новый год. Ведь так и принято, не правда ли?       За окном падали снежинки. В этой части большого города было тихо и не так светло из-за обилия фонарей, как ближе к центру, и Кирененко это нравилось. Они вообще чудом отыскали эту квартиру и смогли осесть лишь потому, что ее хозяин оказался как раз кстати за решеткой, а сам Кирененко решил, что за этим уродом серьезный должок, а им как раз негде жить. И вот так все идеально сложилось. Был, разумеется, и другой выбор с жильем в приличном районе, но это могло вызвать много ненужных проблем, а тихий неприметный район на отшибе города ― самое то для беглых преступников, разыскиваемых милицией.       Путин весь день хлопотал на кухне. То он жарил мясо, то нарезал овощи, то и дело подпевая себе под нос что-то новогоднее, Ленинград не отходил от телевизора и пялился в него порой настолько рьяно, то Путин пару раз подходил проверить, жив ли тот вообще. Команеч носился (или все-таки носилась?) по всем комнатам, перебирая все находящиеся в поле зрения вещи. Он (она?) отыскал пару вычурных костюмов из дорогих тканей, которые были ему до смешного велики, вертелся у зеркала с комплектом булавок, пытаясь подогнать одежду под себя. Выходило неважно, а от того этот процесс затянулся, но оно и к лучшему. Так от Команеча было меньше шума и суеты.       Кирененко был подчеркнуто спокоен. Он просто лежал на удобном диване и читал газету, иногда поглядывая в сторону этих ошибок природы и хмыкая. Сложно поверить, что он до сих пор не устал от них и не избавился, а напротив ― привык и теперь хотел, чтобы все они были рядом. Разумеется, он в этом никогда не признается никому, особенно Путину, но факт все равно остается фактом.       ― Оливье готов! Все за стол!       Дело упорно шло к вечеру. Да, новогодняя ночь, последний день в году и прочая фигня, которая вообще не волновала Кирененко, но перспектива хорошо поесть всегда радовала. Команеч переполошился и дернулся с места слишком резко, а потому споткнулся о слишком длинный подол пиджака и совсем не грациозно полетел на пол. Ленинград лениво покосился в его сторону, а Кирененко лишь хмыкнул, сложив газету и поднявшись на ноги. Он потянулся всем телом, разминая мышцы.       ― Я в порядке! В полном порядке! ― зачем-то сообщил Команеч.       Он поправил длинные светлые волосы и, сняв идиотский и откровенно клоунский пиджак, поспешил к столу. В тот же миг в гостиной появился Путин, держа в руках огромную миску с салатом. Он так и сиял, понять бы еще от чего. Подумаешь, какой-то Новый год, мало что ли праздников в году. Однако для Путина все было очень по-особенному, потому что, как он сам и сказал, это их первый совместный Новый год, и потому он какой-то особенный.       Впрочем, Кирененко было на это наплевать. Когда Путин приблизился к столу как раз с его стороны и поставил миску с оливье, Кирененко бросил на салат откровенно оценивающий взгляд. Вообще, стол был накрыт добротно, у Путина в самом деле просто золотые руки и трудолюбия ему не занимать, отличная домохозяйка.       ― Полночь уже совсем скоро! Самое время включать «Голубой огонек».       Восторг Путина разделял только Команеч, который едва ли не прыгал на стуле от радости. Ленинград покосился в его сторону, думая о чем-то своем, и в этот момент он еще сильнее, чем обычно, стал напоминать жабу, которая готовится поймать мошку. Кирененко, однако, не стал обращать на это особого внимания и думать о том, что вообще происходит между этим мордоворотом и трансвеститом. Он переключил внимание на Путина, а вернее на его бедра, и совсем некстати вспомнил о том, как они вместе коротали будни за решеткой. Да, с ними еще были Ленинград и Команеч, но этих двоих Кирененко воспринимал как предмет интерьера, а не как полноценных людей.       С Путиным у них много что было. Оно как-то само началось и стало привычкой, и этот добродушный и трусливый идиот, который, однако, умел весьма пошло стонать, пока его с жаром трахают, в итоге не надоел Кирененко. Не надоел настолько, что он прихватил его с собой, когда сбегал из тюрьмы. Просто чтобы он был именно рядом с ним, а не где-то еще. Они об этом никогда не говорили, Кирененко вообще был не из тех, кто что-то обговаривает. Просто все негласно пришли к выводу, что будет именно так, а не иначе.       Путину были дороги Ленинград и Команеч, так что Кирененко взял и их. Терпеть их тоже стало проще со временем. В любом случае, наличие рядом всегда услужливого мастера на все руки, коим и был Путин, оправдывало все косяки, если они и были. И теперь они стали чем-то вроде семьи, кто бы мог подумать.       ― Вот, теперь все как надо.       Включив телевизор, на экране которого распевала что-то праздничное худощавая певичка, Путин довольно кивнул. Да, он постарался на славу, развесил везде гирлянды и мишуру, наготовил кучу вкусностей, теперь это будет настоящий праздник. Едва вернувшись к столу, он осознал, что оливье стоит с краю, в центре стола места для большой миски уже нет. Но ведь оливье ― это чуть ли не главный атрибут праздника. Команеч, словно прочитав его мысли, взял свою тарелку и протянул к нему, словно прося наложить салатик. Путин тут же добродушно улыбнулся и уже хотел было взять тарелку, как Кирененко подал голос:       ― Что за херь?       Все тут же замерли и затаили дыхание. Кирененко говорил очень редко, и если говорил, то это не предвещало ничего хорошего. Путин и Команеч синхронно сглотнули, и последний тут же поставил тарелку на место, просто от греха подальше. Путин посмотрел на Кирененко. Тот, благо, устремил свой взор на оливье и не прожигал его взглядом, так что было не смертельно страшно, а просто страшно.       ― А? Это… ― Путин снова сглотнул. ― Это оливье, салат.       Вроде и очевидно вполне, что это именно салат, но Кирененко зачем-то спросил. Вот он медленно поднял взгляд на Путина.       ― Зачем он нужен?       Бедный Путин аж побледнел.       ― Ну… Чтобы его кушать. Наверное…       Этот вопрос действительно застал врасплох. В самом деле, а зачем еще нужен салат оливье на Новый год?       ― Хм-м… ― Кирененко сузил глаза, отчего Путин едва не упал в обморок, слишком уж перепуганный. ― Тогда ешь сам.       На сей раз напрягся даже Ленинград, который словно на всякий случай чуточку отодвинулся от стола. Команеч уже весь дрожал, равно как и недоумевающий Путин.       ― А?       Кирененко вдруг пихнул ногой стул, на котором Путин должен был сидеть. Бедный стул с этого в общем-то не самого сильного его удара отлетел к стене и тут же сломался, оставив трещину на известковой поверхности. Путин взвизгнул, ощущая, как сердце бешено бьется о ребра, но сдвинуться с места так и не посмел.       ― Жри чертов салат.       Да, иногда Кирененко сильно клинило, и в такие моменты было важно его не злить, иначе не поздоровится всем. Путин с трудом перевел взгляд на салат, потом обратно на Кирененко. Может, он просто оливье не любит? Или зачем вообще это все?       ― Л…ладно…       Путин справедливо решил, что лучше даже не пытаться спорить, что бы там ни пришло на ум Кирененко. Он ведь успел его хорошо изучить за все то время, что они провели вместе. С этими мыслями он взял сперва ложку, а потом и миску. Большое ли дело ― есть салат? А вот идти на кухню за другим стулом явно не стоит, слишком рискованно.       ― Поставь на место, ― голос Кирененко снова заставил взвизгнуть от страха. Путин не думая поставил миску на стол, и лишь потом посмотрел на сожителя с вопросом во взгляде. ― Ешь так, падаль.       Путин не сразу понял, что от него требуется. Он снова посмотрел сперва на оливье, потом зачем-то на Команеча и Ленинграда, которые понимали еще меньше, чем он сам, потом на Кирененко и опять на салат. Спрашивать о чем-то было страшно, пришлось сильно напрячь мозги, чтобы уже осознать что да как.       ― А…       В очередной раз сглотнув, Путин кивнул. Миска стояла на столе перед ним, а сам стол был ему по пояс. Что бы там ни было на уме у Кирененко, приказ нужно исполнять. Именно поэтому Путин склонился над столом, опершись о него локтями и, ощущая тяжелый взгляд Кирененко, зачерпнул ложкой салатик и поместил себе в рот. К слову, оливье получился вкусным. Пережевав все и проглотив, он осмелился посмотреть на Кирененко. Тот все так же смотрел на него, поэтому Путин продолжил есть, все так склонившись.       ― А вы чего застыли, как олухи? ― на сей раз Кирененко обратился к Команечу и Ленинграду. ― Жрите мясо, жалкие ошибки природы.       Он уставился на экран телевизора на долю секунды, а потом вновь вернул свое внимание Путину. Ленинград поспешил взяться за мясо, Команеч вздрогнул всем телом и едва не повалился на пол. Путин не стал на них смотреть. Он ел салат, понимая, что стоять так очень неудобно, но раз приказали ― то надо. Едва он проглотил пятую по счету ложку, как Кирененко поднялся со стула. Все снова переполошились, но под тяжелым взглядом есть не перестали.       Путин широко распахнул глаза, когда Кирененко оказался за его спиной. Он хотел было обернуться, но мужчина резко вцепился в его бедра руками, заставив чуть ли не подпрыгнуть.       ― Жри, мать твою.       Услышав эти слова, Путин принялся есть активнее, искренне опасаясь того, что может иначе произойти. Кирененко тем временем спустил с него штаны. Путин густо покраснел, понимая, к чему все идет, но не понимая, почему для этого он должен есть оливье. Команеч распахнул глаза, застыв с пережеванным куском мяса во рту, а Ленинград сделал вид, будто у него в тарелке происходит нечто невероятно интересное.       Они уже видели нечто подобное, много раз, и Путину каждый раз было очень стыдно. Зато Кирененко плевать. Ему вообще на все наплевать, он творит что хочет, ему не нужно чужого одобрения.       Штаны с трусами были спущены. Путин все так же ел салат, молясь о том, чтобы не подавиться. И это чуть не произошло, когда Кирененко решительно развел его ягодицы. Еще когда они отбывали срок в камере, мужчина решил, что нужно всегда иметь под рукой вазелин. И все это потому, что для него стало обыденностью регулярно нагибать сокамерника. Путин к этому даже привык. Его могли зажать в собственной кровати, в углу, у двери, в которую частенько заглядывали охранники, даже у унитаза, и ни разу в его голову не приходила мысль о том, чтобы воспротивиться или позвать кого-то на помощь.       Да, он боялся Кирененко, но кто сказал, что секс с ним был чем-то неприятным? Уж точно не для Путина, который стонал в голос совершенно искренне всякий раз, когда его жестко трахали на глазах у Ленинграда и Команеча. И у охранников иногда. Конечно, Путин испытывал дичайший страх и этого процесса и после, но вот именно в ходе процесса он терялся от ощущений и готов был стонать как шлюха.       Стыдоба какая. Но это тоже стало привычкой. Но одно дело секс, просто секс, пусть и довольно жесткий иногда, и совсем другое дело… Путин замер, когда обмазанные в вазелине пальцы прошлись по его промежности, но потом вскрикнул ― Кирененко ударил его по ягодице. Вышло довольно больно.       ― Жри, мать твою.       Да уж, никогда прежде Путину не приходилось есть, пока его трахают или даже растягивают. К чему это все вообще? Хотя стоит ли пытаться понимать действия Кирененко? Определенно не стоит. Чужой палец надавил на анус, и Путин поспешил снова зачерпнуть ложку. Это было странно, неудобно, бессмысленно и вообще дико, но это происходило.       Зазвучала новая песня, очень знакомая на слух, но Путину было не до нее. Он старался есть чертов салат, ощущая давление сзади. В общем-то проникновения стали привычными, что есть, то есть. В самый первый раз было больно, но Путин оказался не против потом повторить, когда Кирененко спустя пару дней снова его зажал. А потом еще и еще. Теперь боль проходила быстрее, проникновения были щадящими, даже сам Кирененко стал чуточку… нежнее, что ли. Не факт, конечно, что Путин себе это не придумал сам, но в действиях Кирененко иногда виднелась какая-то забота.       Палец проник внутрь, Путин ясно ощущал это и едва не начал вилять задом от нетерпения, но неудобная поза и миска салата перед ним помогали помнить о приказе. Надо есть. Есть, пока тебя растягивают для того, чтобы трахнуть. Какое, черт возьми, безумие. Хотя вся его жизнь давно стала безумием с тех самых пор, как в ней появился Кирененко. Взгляд наткнулся на Команеча, который тут же отвернулся к телевизору. Им с Ленинградом не впервой смотреть на такие непотребства, Кирененко словно был вполне не против, даже несмотря на то, что квартира двухкомнатная, они вполне могли бы и уединиться.       ― Я… ― Путин нерешительно обернулся. ― Я уже сыт…       Он больше не мог есть. Стоять вот так перед всеми еще ладно, но есть при этом. Кирененко вводил в него уже два пальца, мышцы плотно их обхватывали. Настолько желанное проникновение, если подумать, но Путин никогда бы не решился в этом признаваться. Слишком неловко и стыдно, особенно при учете его врожденной скромности.       Он наткнулся на опасно хмурый взгляд Кирененко. Мужчина замер, как раз погрузил два пальца поглубже, и его взгляд не предвещал ничего хорошего для Путина.       ― Ты не понял, что ли? Жри чертов салат.       Он сжал свободной рукой ягодицу с такой силой, что Путин лишь чудом не закричал в голос.       ― Ай! Ладно-ладно!       К черту. Если надо есть оливье для того, чтобы Кирененко не злился, не сатанел, а просто спокойно поимел его, он будет есть салат и давиться им в случае чего. Не самое страшное, что с ним могло бы случиться.       Путин уже не думал ни о чем ином. Он прикрыл глаза, ощущая давление сзади, и старательно жевал оливье. Думать о скором проникновении и при этом есть было сложно, но он искренне старался. Кажется, успела смениться песня, прозвучали какие-то дежурные поздравления с Новым годом, а Команеч теперь уже с интересом смотрел на телевизор, несмотря на то, что сидевший рядом с Ленинград, который нет-нет да наблюдал за интересным действом напротив, взял руку Команеча и положил на свой пах. Если бы Путин или Кирененко смотрели бы на них, они бы увидели, Команеч трогает чужую возбужденную плоть сквозь ткань брюк, а Ленинград скользит своей рукой по его коленке. Но им было не до них.       Путин едва не выронил ложку, когда на смену пальцам в него ткнулся член. Знакомое чувство, желанное и приятное. Мышцы поддавались, хоть и с трудом, а Кирененко не спешил. Путин замер, понимая, что рискует на самом деле подавиться, но Кирененко замер, протолкнув в него лишь головку своего члена.       ― Ты жрешь?       На сей раз бедный Путин едва не заныл в голос.       ― Ем… ― выдохнул он с трудом, снова зачерпнув оливье. ― Я ем, да. Я ем салатик…       Так хотелось, чтобы Кирененко завалил его на пол, не заставляя его больше стоять в неудобной позе и есть чертов салат. Однако его это, должно быть, заводило, не иначе. Ведь он настаивал именно на этом. Едва Путин снова начал жевать, как Кирененко протолкнул член дальше. Наконец, он оказался полностью внутри. Путин замер с набитым ртом. Возможно, он это себе просто выдумал, что он точно ощущал себе чужой член всякий раз, когда Кирененко творил с ним такие вот непристойности.       Он начал двигаться резко, сразу взяв быстрый темп, и Путину дорогого стоило ничего не выплюнуть. Как вообще можно спокойно есть, пока тебя трахают? Он с трудом сглотнул и, не желая рисковать своей шкурой, снова зачерпнул оливье. Кирененко так и бился ему в зад, отчего даже стол начал дрожать. Ленинград лениво покосился на Путина, все так же храня торжественное спокойствие.       Путин все думал, когда же Кирененко надоест заставлять его есть, и этот момент настал в итоге неожиданно. Мужчина вошел в него и замер, задумчиво провел рукой по чужой пояснице, на которой виднелись светлые волоски, а потом вдруг добрался до хвостика Путина, что тот всегда носил на самой макушке, потому как неровно отстриженные волосы норовили лезть в глаза.       ― Наелся?       Путин лишился координации. Его потянули за волосы, так что пришлось выгибаться. Чужой член, большой и довольно широкий, был полностью в нем. Не стоило даже пытаться представлять, как это все выглядело со стороны для Команеча и Ленинграда, Путину и без того было стыдно, ведь его собственный член стоял по стойке смирно.       ― Я… да… ― с трудом отозвался он. ― Наелся…       Он наелся оливье на все жизнь вперед, что уж там. Кирененко кивнул и отпустил его.       ― Тогда сейчас я поем.       Путин растерянно замер, когда мужчина просто вытащил из него свой член и спокойно сел на место, оставив его в покое. Штаны самого Кирененко были лишь расстегнуты, но он приспустил, устроившись поудобнее, а потом придвинул миску с салатом к себе и вытянул руку. Путин не сразу понял, что да как, но едва догнав, отдал Кирененко ложку. Тот с непоколебимым спокойствием положил себе салат в тарелку, а Путин все не мог понять, что да как. Неужели на этом все? Но как же так? Какого черта вообще это значит?       Кирененко хмыкнул.       ― Сделай лицо попроще и сядь.       Путин выдохнул. Он хотел продолжения, да пусть даже все в той же позе, не важно, лишь бы только Кирененко его трахал. Кивнул, он вспомнил о том, что остался без стула. Команеч и Ленинград все так же притворялись предметами интерьера, делиться с ним стулом никто не спешил. А когда Путин вопросительно посмотрел на Кирененко, тот кивнул, взглядом указав на свой пах.       ― Я сказал тебе сесть.       До Путина начало доходить. Он посмотрел на призывно стоящий член мужчины и некстати вспомнил о том, как обхватил его рукой в самый первый раз, как впервые проводил языком по стволу, как засасывал головку… Пришлось замотать головой и отогнать прочь мысли. Он нерешительно приблизился к Кирененко, снова посмотрел на его член, все думая, правильно ли он все понял. Тем временем Кирененко взял в руки тарелку и откинулся на спинку стула, чуть расставив ноги.       Путин понимал только одно ― он хочет, чтобы этот член был в нем, и не важно, как сильно придется унижаться. Так что он приблизился к Кирененко и, молясь всем известным ему силам о том, чтобы оказалось, что он не ошибся, повернулся к мужчине спиной и присел на его колени, а сразу после охватил его скользкий от вазелина член. Кирененко был занят поеданием салата. Чертов гребанный оливье.       Не имея возможности терпеть, Путин приподнял зад. Он был хорошо растянут и желал разрядки, желал вполне конкретных вещей. Направить чужой член в себя было не сложно, но еще никогда прежде Кирененко не позволял ему проявлять инициативу хоть в чем-то, пусть и вот таким образом.       Постепенно возбужденная плоть оказалась снова в нем и это было невероятно приятное чувство. Путин оперся руками о столешницу и нерешительно обернулся к Кирененко. Тот, однако же, ел салат.       ― Неплохо, ― отозвался мужчина. ― Можешь смотреть свой огонек. И шевелись давай.       В тот миг, когда Путин посмотрел на экран телевизора, началась та самая песня про пять минут. Ее обычно пели ближе к бою курантов. Уже совсем скоро Новый год, а он сидит на коленях Кирененко, на его члене, в то время как тот поедает с тарелки оливье, и старается активнее шевелить бедрами. Какое же, однако, невиданное безумие. Но Путин не стал об этом думать. Он опирался руками о стол и двигался, снова и снова ощущая, как член внутри него задевает простату, и ловил немереное удовольствие от этого процесса. Команеч, активно трогавший пах Ленинграда, смотрел на экран телевизора с улыбкой и подпевал песне, сам Ленинград лапал коленки Команеча, делая вид, будто ему тоже интересен «Голубой огонек», а Кирененко… ел оливье. Отличное начало Нового года.