Испорченное Рождество

Бледно-желтый нарцисс — безответная любовь.

Питер готов был поклясться, что ненавидел весь мир в это чёртово мгновение. В тот миг, когда брови Уэйда непонимающе хмурились, а тёмные глаза с волнительным душу любопытством рассматривали перепачканные чужой кровью и точенными лепестками нарцисса руки. — Это… Что это? — Уилсон со скрипучим в сердце страхом в глазах посмотрел на растерявшегося Пита, чьи губы всё ещё блестели в алой, как семена спелого граната, крови, — У тебя ханахаки? Мужчина судорожно сглотнул от напряженного молчания, замечая мелькнувшую тень боли в шоколадных глазах напротив, и разъярённо воскликнул: — И ты даже не соизвоил мне рассказать, чёрт тебя дери! Ты подыхаешь из-за какого-то мудака, а мне об этом даже словом не обмолвился. Ставлю двадцатку, ещё бы оставил слезливое прощальное письмецо, словно мы в дешевом девчачьем фильме. Ты грёбанный предатель, Паркер, а я считал тебя своим другом. Пит грустно усмехается, сглатывая остатки крови и пряные лепестки бледно-жёлтого нарцисса: — Я не мог тебе сказать, — стыдливо опускает глаза и тихо, едва слышно добавляет, — потому что ты считаешь меня своим другом. Мужчина озадаченно раскрывает рот, чтобы задать вопрос, но надежде младшего на радость Уэйд догадывается. И догадка мгновенно пробирает скребучим холодом ужаса до самых внутренностей, окатывает резко, как бушующая волна штормового океана, и выбивает из привычной колеи, как невесть откуда взявшийся порывистый ветер в безмятежный летний денёк. Уилсон ошарашенно молчит, неверящим взглядом прожигает аккуратных жёлтых предвестников мучительной смерти близкого человека. Им бы уже обуглиться до черна или превратиться в сыпучий пепел, однако сдавленные всхлипы парня рядом отвлекают светловолосого от суровой мести. — Это из-за меня? — дрожащим голосом спрашивает Уэйд, но вопрос, пронзающий душу, остается без ответа. Питера хватает лишь на приглушенные, надрывные всхлипы и самые жуткие проклятия в адрес всего света в голове. Мужчина тяжело вздыхает и через секунду притягивает беднягу к себе, крепко обнимая и целуя в вечно растрёпанную макушку: — Мне жаль, Питти. Прости меня. Кареглазый только слабо обнимает в ответ, яростнее рыдая и пряча исхудавшее лицо в чужое плечо. Уэйд готов был поклясться, что ненавидел весь в мир в это чёртово мгновение. Его единственный друг медленно умирал в муках, умирал в грёбанное Рождество, а Уилсон не мог с этим ничего поделать.