Люди не прощают

      Ричард не знает, что такое быть другим. Ричард ненавидит Гэвина, ненавидит, и точно уверен, что именно это он чувствует ежедневно, слыша звуки выдвигающегося стула за стеной.       Ричард не знает, что люди могут меняться, он просто не понимает. Он такой, какой он внутри, он не притворяется как те, кто вокруг.       А Гэвин Рид слишком странный и противоречивый, несомненно, он знает, какая он мразь.       С первого дня, когда не стало Коннора, Рид задумался — какого это чёрта он воспринимает смерть андроида как человеческую потерю?       Коннор приносил кофе, и снег на его пальто не таял, хотя так натурально вылетали клубы пара из недолёгких. Только Коннор знал, как ему плохо. Просто в один момент сел и сказал: «Гэвин, у тебя не всё в порядке».       Они оба понимали, что речь не о здоровье и о том, чем Рид занят ночами, и вовсе не о закрытых делах — с этим всегда было чудесно.       Дело в нём, в Риде.       Рид не знает и никогда не знал, зачем жить. Кофе давно потерял свой вкус, а дорога к участку какой-либо интерес. Он уже не закидывался тремя марками вечером после работы, случайно ступив в лужу крови и увидев пустые белки трупа. Это было давно.       Он устал заполнять пустоту вообще чем-либо, но от МДА мир становился счастливей и таким безмятежным.       Он мог обнять его, мог закружиться в пустом коридоре, дирижируя мелодиям в голове и глядя на фонарный свет. Он мог быть таким часами, не замечая сквозняка и того, как медленно гибнет организм.       Встречая пастельный свет в окне на следующее утро, он лежал на холодном пластике стола и думал об дном.       Он, Гэвин Рид, хочет умереть.       Да, пусть это как угодно, пусть сейчас или завтра, всё это пусто и так пластиково, будто вот он не мог за всю эту жизнь найти её смысла.       Гэвин не хотел жить, глядя в окно тихого спального района, вовсе не потому, что у него отходняк. Вовсе не потому, что болят и ноют суставы, а щетина мерзко колет руку, на которой он лежит.       Потому что слишком тихо.       И только он, Коннор, видел это. Каждый день своей, мать его, социальной программой в механических мозгах он замечал, как ему плохо.       Так хочется выть, долбануть терминал, что в кобуре лежит пистолет и в теории одна пуля для него, Гэвина Рида.       Коннор подходил и говорил. Говорил о всякой ебучей херне, и Рид сам того не заметил, как спустя неделю он уже не отвечал злобно и односложно.       А люди странные создания, честное слово, он совершенно случайно это заметил — именно в тот момент, когда сам спросил: «Откуда ты берёшь такие шмотки?»       Чёрт, что могло произойти с миром Гэвина Рида, что пустая и такая красивая мордашка стала вызывать интерес и желание... довериться.       Его перестал бесить стук часов, а однажды вечером он увидел Коннора в парке. Подошёл и заговорил. Сначала тихо. Смотря на сидящего Коннора в чёрной шапке.       Коннор не то что был ему рад, он был таким умиротворённым.       «Чёрт возьми, железка, на улице снегопад, ты умрешь от переохлаждения своих стальных нервов, что ты делаешь?»       Рид хотел спросить это, но простая и краткая фраза, слетевшая с тонких алых губ, так красиво блестящих в фонарном свету, отбросила всё желание задать вопрос.       «Я люблю снег»       И что-то в нём в тот вечер проснулось. Что-то, о чём он предпочитал не думать даже под самой большой дозой кислоты, даже тогда, когда андроид вновь наседал разговорами.       Рид помнил их единственное соприкосновение. В тот вечер, шагая домой, Коннор случайно коснулся его замёрзшей руки.       Гэвин почувствовал ожог.       Внутри, снаружи, вообще весь мир вокруг поплыл и начал плавиться.       Добрые глаза, искрящийся взгляд. Коннор всегда был бледный. Но улыбался, учился это делать по крайней мере. Коннор хотел жить.       Сердце билось.       Билось.       Возможно ли, что он живой?

***

      Коннора не стало спустя неделю.       Гэвин не сразу понял, что ему плохо. Это просчиталось по дрожанию в коленях и желанию просто сбежать.       Никто не знал, что Коннор что-то значил для Гэвина. Только тот терминал, который выдал информацию о том, как погибла модель RK800, только чёртова машина знала, что Риду больно это читать - он смог закрыть окно с третьего раза.       Тем вечером он рыдал. Пожалуй, дело было в марках Билли, после них Риду всегда было херово. Билли определённо его дурил.       В тот вечер он просто рыдал, глядя в стену. Возможно, ему это всё казалось, возможно, тот глухой крик в старую квартирную стену был всего лишь игрой убитого сознания, только на следущий день он так и не смог встать. Внутри была тоска, внутри не было мысли и тем более жизни.       Коннора больше нет.       Его нет, нет, нет, нет.       Снова пусто.       Следующим днём он не поверил своим глазам.       К нему подошёл Коннор, но это было не он, это точно был не он.       Этот андроид был таким же пустым, как он, Гэвин Рид, и это читалось по его взгляду.       Это не взгляд человека.       — Гэвин Рид? Я модель RK900, я выбрал имя Ричард.       Жизнь превратилась в сущий кошмар, и Гэвин был уверен, что именно этот взгляд и бессмысленная, сухая фраза была его началом.       Ричард не умел общаться, Ричард не знал, что такое общение.       Но... Рид видел, что он старается.       Даже недочеловек пытается жить.       Ричард... красивый. Эта мысль была первой, вторая мысль была страшнее — он не Коннор и не виноват в этом.       Гэвин осознал это поздно, потушив о железку десяток окурков и унизив так, как даже сам не ожидал.       Ему снились кошмары.       Вылитые кружки кофе разливались по сознанию чернотой души; откинутые в сторону грубым движением отчёты — так тщательно оформленные бумаги как тогда, летая вокруг безликого лица, стояли во сне перед глазами. Ричард пытался помочь, но Гэвин видел в этих действиях голос программы, он поздно понял, что это человек в красивом куске железа ищет понимания и точно также хочет понять, как жить.       Потому что он совсем одинок.       Потому что у него тоже в голове тишина.       Ричард в один момент огрубел, смотрел как-то ещё и грустно сквозь свою вяжущую бездушность.       И это стало невыносимым.       Гэвин сам не понял, как однажды он решил позвать его на ланч. Посидеть рядом, как пластикового идиота. Сымитировать жизнь.       Но Ричард согласился.       В грязной американской столовке он смотрел, как Рид ест ягодный пирог, а потом склонил голову и, казалось, улыбнулся.       — Гэвин,— голос был спокойный, но какой-то... Живой.       Рид вздрогнул и по-хитрому прищурился, отложив вилку в сторону.       — Что?       — Ты весь в пироге.       Улыбался ли Ричард тогда, когда ломанными движениями Гэвин тащил из салфетницы бумажку и пытался стряхнуть с губ варенье?       Наверное, Ричард...       Влюбился.       Взбалмошный и такой мерзкий Гэвин оказался ещё и мил. А, возможно, ещё и добрый внутри. Его встрёпанные от шапки волосы и прищур выцветших глаз — Гэвин Рид красив. Гэвин Рид врёт себе, что он не жив.       А потом всё стало лучше.       Снегопады скрывали американские дома и разрисовывали узорами окна. Как зависший, Ричард стоял у окна в участке часами. С его осанкой и действительно прекрасным ростом, а ещё манерами, которые делали его таким особенным, он вызывал у Гэвина симпатию.       — На что смотришь?— Рид, оказавшись рядом, сам не подумал о том, что говорит. Но было поздно.       Когда-то, сидя на скамейке, он видел что-то подобное в глазах Коннора.       Сейчас Риду было больно.       — Я...— Ричард удивленно взглянул. Как-то печально. Как-то особенно,— мне нравится снежный узор. Он безупречен, потому что создан природой. У него нет логики.       Гэвин мог отшатнуться, он мог уйти, убежать. Вся эта человеческая боль, что была в сердце Ричарда — она не касалась Рида.       Но однажды Гэвин уже потерял. Что-то важное, что не скроют даже три марки, от которых ты скорее умрешь. Коннора.       Нужно было просто попробовать. Правда. Что будет?       Губы Ричарда выбили из головы все мысли. Пальцы впились в чужое плечо и, казалось, он перестал чувствовать ещё что-либо, кроме абсолютно человеческого тепла. Страшно, приятно, словно падаешь вниз, словно давление вышибает все мысли, сдавливает виски и хочется просто исчезнуть — вот что он чувствует, целуя машину.       Он вообще нормальный?       Такое возможно?       Исчезнуть от чувств.       Гэвин определенно обжигался. И не понятно было, боль эта шла от ладони, упершейся в стекло за спиной Ричарда, или от его глаз, что так пронзительно глядели на Гэвина, стоило им отстраниться.       Они были грустными.

***

      Ричард стал приезжать. Совершенно в случайные моменты, но каждый раз, проклиная себя за слабость, Гэвин открывал дверь и глядел на заснеженный силуэт, который стал улыбаться.       Однажды он застал его под марками. Гэвин был растерян, увидев гостя, но чувство это быстро скрылось под покровом кислоты в крови, Ричард просто смотрел на него, изредка спрашивая что-то, а затем и вовсе умолк.       Гэвин потянулся к хмурому лицу, коснуться ласкового сияния, ощутить гладкость красивых волос. Он готов был утонуть, остаться в этом чувстве, но Ричард схватил его руку. И прильнул губами к мягкой коже, а затем провёл языком вдоль пальца и взглянул.       Вызывающе.       Гэвин вдруг поверил, что Ричард простил его. Как-то наивно и по-детски, говорят же — от любви до ненависти один шаг.       Не может же быть иного, не может же андроид касаться его шеи так нежно и трепетно, а затем царапать до мурашек, снова и снова целуя.       Там, за стеной, холодный мир, сплошная тьма — такая, что кроме снега ничего не видать. И что угодно отдать — лишь бы не пускать её в эту тесную комнатушку.

***

      Когда Гэвин открыл глаза — был снова вечер. Он лежал в своей постели, такой же холодной и бездушной, а вокруг жизнь — бездушная, вновь ненавистная.       Ричарда нигде не было.       Он не успел понять, что причиной его пробуждения был вовсе не естественный процесс восстановления.       Он услышал звон сирен.       А спустя минуту тьма накрыла его.       Руки схватали грубо, бездушно, в глазах потемнело от паники.       — Детектив Гэвин Рид, вы подозреваетесь в краже государственного имущества.       Мир упал.

***

      Когда он оказался в собственном участке, сидя в допросной, все стало совсем ясно.       Фаулер напротив молчал, и чёрт знал, что у него было в голове — он хмурился и долго глядел на папку в руках.       — Гэвин, как ты мог стащить столько веществ из участка?       Рид мочал. Сил хватило на неловкий кивок и движение плечами. Растрёпанный, испуганный, в старой растянутой чёрной футболке. Ему должно было быть плохо, но в голове был один вопрос.       — Это Ричард?       Фаулер молчал. И все стало ясно.       Это безумие, безумие преданной души, безумие боли влюбленности — всего на свете — невыносимо, и в голове одна мысль — ради всего святого — пусть кончится к чёрту, пусть, пусть!       — Тебе придётся уйти из полиции, Рид, я не могу ничего сделать.       Гэвин думал об одном. И это «одно» было в его кабинете. Добраться. Выдержать.       Ричард не простил его.       Он, Гэвин, сам виноват.       За грехи отвечают, Гэвин, на что ты надеялся?       — Значок на столе. Я хочу сдать сейчас.       Фаулер кивнул, и этого Гэвин и ждал.       Шаг за шагом, офис плывёт перед глазами, а там, где его стол — включена лампа. Путаясь в кобуре, Рид слишком поздно замечает в углу наблюдателя.       Звук взведенного курка, холод стали в собственных руках.       В этом бреду голубые глаза кажутся ложью, и Гэвин хочет одного — кончить это. Он в тени, он объят ею — этой тьмой совершенной ошибки, что так четко виднелась той ночью.       Прости, Ричард.       Я забыл.       Люди не прощают.       В шуме выстрела Гэвин не слышит слов андроида, но он почему-то чувствует, что Коннор рядом, и они совсем скоро будут вместе.       Мягкие губы опускаются на его лицо, это самый сладкий поцелуй.       От любви до ненависти один шаг.