secret santa

Тэхён по определению странный. Он поёт зиме дифирамбы, в красках расписывая все прелести холода, включающие уродские шерстяные свитера, пушистые метровые шарфы, толстые носки в рубчик, затянутые вечера у камина, пряный запах костра, ароматических свечек, горячего шоколада с зефиром и пощипывание снежинок на распалённой коже. В последнюю неделю он приносит на занятия безразмерный подарочный носок с налипшей по краям блестящей ватой и предлагает поучаствовать в “Тайном Санте”. Желающих набирается не то чтобы много, но больше, чем Чонгук предполагает. Под доверчивым взглядом пылающих энтузиазмом миндалевидных глаз он тоже запускает руку в носок, шарит по дну в поисках самой скомканной бумажки и, вытащив, не глядя убирает в карман. В таком деле главное не проколоться, а то как это обычно бывает — читаешь имя и сразу же ищешь глазами его обладателя. Хуже, если ты даже не знаешь, кому будешь дарить подарок. Ещё хуже, если вы знаете друг друга слишком долго. Ведь подарок должен быть от души. По крайней мере, Тэхён талдычит об этом по сто раз на дню — не обязательно дорогой, совсем не обязательно большой и всё в таком роде, главное — с душой. С душой у Чонгука не очень. В смысле, воображения не хватает на какую-нибудь дельную фигню, а эгоистично хочется же, чтобы она ещё и понравилась. Тэхён предусмотрительно берёт его с собой по магазинам. Они швыряются по этажам уже битый час, каждая безделушка подвергается тщательному осмотру, анализируются плюсы и минусы, и в итоге он говорит: — Я вот думаю: либо кружку-термос, либо блинницу, либо котёнка. Но котёнка больше хочу я, чем он. Тэхён не говорит, для кого так старается. Чонгук тоже не говорит, но мысленно конспектирует каждое слово. Они с ним вроде как близко дружат, если в понятие дружбы вписывается пара пьяных потасовок, неизменно заканчивающихся страстным примирением. От любого количества и качества алкоголя Тэхён дуреет, будто режим клинит, модель поведения — всегда улыбчивый, игривый, кокетливый или смущенно-молчаливый, он будто превращается в свою полную противоположность — лезет на рожон, спорит, проигрывает, злится, оскорбляет и оскорбляется, когда Чонгук силком уводит его от посторонних. После этого начинается полнейшая неразбериха, фарс и хаос: Тэхён толкается, пихается, изворачивается, шипит и змеится, а потом затихает и скомочивается, жмурясь и откликаясь на жалящие поцелуи — надо отдать должное, Чонгук не сразу вникает, как можно усмирить и заткнуть поток нескончаемого противоречивого трёпа, но когда до него доходит, это превращается в ни с чем не сравнимую игру на выживание. Тэхён целуется лучше, чем дерётся — Чонгук толком не помнит, когда и с кем он научился делать это так круто, но эффект сносит башню. Бесповоротно и моментально. Тэхён ластится, обнимает за шею, жмётся всем собой, и разум Чонгука фокусируется в трёх точках — грудь, бёдра и рот. Остро чувствуется желание приложить Тэхёна головой обо что-нибудь, а потом приложиться самому — к нему, твёрдому, жаждущему, просящему взглядом, частыми короткими вдохами и беззвучными стонами с влажных приоткрытых губ. Видит бог, Чонгук не специально его дразнит, ему самому хочется — давно, месяца полтора как, с тех пор, как огрёб с неровно брошенного “тэхён” во время оргазма. По закону жанра это не превращается в болезнь, навязчивую мысль о перепихоне. Он ценит дружбу Тэхёна, дневное и полуночное общение с ним, игры за компьютером, валяние в постели в одном нижнем. То, как тот садится ему на поясницу, когда Чонгук неосознанно кривится после долгих тренировок в спортзале, сползает немного вниз, ягодицы к ягодицам (боже, он почти готов проклясть свою эрекцию), но потом Тэхён дышит на свои ладони тёплым воздухом, хрустит пальцами и кладёт их на его плечи. Ведёт ладонями вниз, упирается в лопатки с небольшим нажимом и продолжает размеренное успокаивающее движение кончиками пальцев. Очень быстро возбуждение Чонгука переходит в состояние полного отключения от мира, граничащего с анабиозом. Порой он даже засыпает: от нежных, расслабляющих мышцы прикосновений, от безопасности и абсолютного доверия, в которое он окунается с Тэхёном, будто в наполненную маслами горячую ванну. К слову, её они тоже периодически вместе принимают. Просыпается он после этого преимущественно отдохнувшим, что в последнее время для него редкость, и с желанием вернуть услугу — вот только от вида мирно спящего возле него Тэхёна, свернувшегося калачиком, обнявшего ногами подушку и притиснувшего к груди другую, с рассыпанными ореолом светло-русыми волосами, тихим мятным дыханием чонгуковой пасты — желание возвращать напрочь отпадает. Вместо него приходит что-то другое. Чонгук почти готов поспорить, что тяжёлое гроханье его сердца слышно на другом конце вселенной. — Ещё мне надо выбрать подарок Чимину, но я понятия не имею, что ему подарить. То есть, мысли-то есть, но чёрт знает, он же мой лучший друг, у него семь пятниц на неделе. Чонгук хмыкает в знак согласия и чтобы дать понять, что он всё ещё слушает. Битый час превращается в битый день, а день Х тем временем неумолимо приближается. Они уже потратили на поиски подарка несколько выходных, пять чайных посиделок и два ночных звонка, когда Тэхёну срочно надо было обсудить спонтанную идею. Идея, впрочем, провалилась. Как и все предшествующие. У Чимина перед Чонгуком сразу несколько преимуществ. Во-первых, они с Тэхёном дольше друг друга знают. Они ходили в одну школу, поступили в один университет. У них больше общего, хотя бы потому что у Чонгука нет времени, чтобы смотреть так много аниме. И всё же, насколько можно судить по сплетням, Чимин с Тэхёном никогда не целовались. В любом случае, не так. Они никогда не изучали тела друг друга, будто на персональном уроке анатомии, поражаясь тому, как тело — точь-в-точь похожее на твое собственное — может отзываться на незамысловатые прикосновения. К примеру, уши. Ни разу не привлекательный элемент, но у Тэхёна они подвижные и весьма энергично участвуют в процессе. А как он всхлипывает, когда Чонгук их тихонечко кусает, обводит зубами по краю, обхватывает губами мочку, перекатывает во рту серёжку, царапает клыками хрящик — уму непостижимо. Или ступни. Тэхён боится щекотки, зажимается и по-дурацки хихикает, ёрзая и извиваясь, но в следующую секунду вытягивает ногу и притирается к паху всей стопой. У Чонгука мутится рассудок, скрипят винтики в голове и скручиваются узлы в животе. Чем сильнее Тэхён проводит, чем смелее и раскованнее становятся его прикосновения, тем крепче Чонгук влипает. А загривок? У Тэхёна совершенно очаровательный загривок. Чонгук постоянно смыкает на нём пальцы, зачерпывает короткие волосы, приглаживает, массирует напряжённый участок шеи. Тэхён мгновенно приникает к руке, откидывает голову, чуть наклоняет к плечу, ближе к лицу Чонгука, ещё немного — со стороны, наверное, кажется, что дело идёт к поцелую, и когда Тэхён медленно и томно облизывает губы, задерживаясь языком на припухшей нижней, Чонгуку уже тоже кажется, что до срыва начинается обратный отсчёт. Три, два с половиной, два... Тэхён прикрывает веки, поддаётся ещё на полдюйма, будто соглашается со всем, во всём, такой покорный, горячий, нежный, а потом выпрямляется и часто-часто моргает несколько раз, прогоняя наваждение. На секунду хочется сомкнуть пальцы на его горле плотнее. Что касается пика опьянения и похмелья. Тэхён — та ещё заноза в заднице. Едва гормоны перестают доминировать над перепадами настроения, он требует отвезти его домой, потому что ночевать хрен знает где — неудобно, отвратительно, он хочет в свою кровать, к своим прохладным подушкам, Чонгук может остаться, если хочет, если ему недостаточно, он может идти на все четыре стороны, Тэхёна это не волнует, он едет домой, где телефон, он вызовет такси. В итоге, Чонгук прощается со всеми за двоих, иногда к ним присоединяется ещё парочка таких же припизднутых прелюбодеев, иногда нет, но как бы там ни было желание Тэхёна исполняется беспрекословно и незамедлительно — Чонгук выгружает его, шатающегося и норовящего опуститься на колени, чтобы достигнуть цели ползком и с большей устойчивостью (однажды Чонгук ему даже позволил, и ничем хорошим это не закончилось), доводит до двери и помогает без происшествий добраться до постели. 
 — А душ?
 — Сходишь утром.
 — Я не хочу утром, хочу сейчас. Я грязный, потный и пьяный и не заслуживаю ложиться в неё в таком виде.
 Чонгук вздыхает и наклоняется, чтобы помочь парню принять сидячее положение, стаскивает с него кофту и футболку — пытаясь не сокрушаться слишком сильно, когда волосы Тэхёна, переживая синтетический ураган и наэлектризованно распушаясь, по-эйнштейновски топорщатся в разные стороны, опрокидывает на кровать и помогает снять джинсы с носками — а когда нависает снова, тот уже беспробудно и крепко спит.
 Чонгук думает: что за чёрт. Откатывает безвольное тело набок, кропотливо подтыкает одеяло со всех сторон и уходит. 
Чтобы, едва переступив порог своей квартиры, наткнуться на смс: “Не спишь? Я хорни” Чонгук хмыкает, неловко переступая пятки на кроссовках: “Ты что?”
 “Horny, придурок. Хочу твчлен” “Очень мило, а я здесь при чем?” “Ты не хочешь?” “Не сегодня” Чонгук почти смеётся, когда через секунду вместо перебора трёх обещающих возмущение точек в диалоге ему прилетает входящий звонок.
 — В смысле, ты не хочешь? Обида в тоне почти осязаема. Чонгук ничего не может с собой поделать — улыбается, как придурок, распаковывая себя из пуховика. Он представляет, как Тэхён откатывается на спину, потерянно озирается по сторонам, и понимание, что он в квартире один-одинёшенек, обрушивается на него со сверхчеловеческой силой. — Я хочу сказать... Разве я не милый? Вполне себе милый. Так почему ты... почему ты меня не хочешь? Чонгук усмехается.
 — Ты грязный, потный и пьяный, и тебе лучше продолжить спать, потому что наутро ты пожалеешь об этом разговоре. — Чёрта с два. Давай займемся сексом по телефону.
 — Я кладу трубку.
 — Ну, пожалуйста. Что-то в голосе Тэхёна заставляет Чонгука помедлить, нахмуриться и засомневаться, когда из шутки это превратилось в откровение. 
 — Мне мало сегодняшнего вечера, я хочу... больше. — Что?
 — Хочу, чтобы ты больше прикасался ко мне. Чтобы целовал меня не только на вечеринках. Мы могли бы, знаешь, попробовать что-то новое... 
 — Например? — настороженно уточняет Чонгук и, помедлив, предполагает: — Свидания? — Какие к черту свидания? То есть, да, конечно, круто, ходить на свидания, притираться друг к другу, рассматривать в новом свете, романтика-хуянтика, но я не об этом... В смысле, я хочу на свидания. Но ещё я хочу, чтобы тебя было больше. Возможности быть с тобой было больше. Чтобы мне не приходилось напиваться. Если честно, я это просто ненавижу. И почти ничего не помню утром. Так что, какая разница, что я сейчас скажу? Ты всё равно сделаешь вид, будто между нами всё так же, как раньше. Ничего необычного. Никаких поцелуев, никакой дрочки, ты не раздеваешь меня перед сном, а я не прошу тебя остаться. Так, что ли? Чонгук... Скажи, что тоже меня хочешь. Что не я один... Что тоже хочешь сделать всякое со мной... И что это не просто для одного раза. Это не просто для одного раза. И Чонгук это знает. И даже силится объяснить, потому что голос Тэхёна на том конце переходит на шепот и становится таким жалким, что убедить его в серьёзности своих намерений и желаний кажется первостепенным. Вот только... Тэхён отключается прежде, чем Чонгук собирает яйца в кулак — во всех возможных смыслах. И это почти похоже на проигрыш, потому что на утро об этом их разговоре действительно помнит только он. Или Тэхён такой хороший актёр, и ему феноменально удается притворяться. До дня Х меньше сорока восьми часов. Бегунок в голове Чонгука вертится не переставая.
 Тэхён валяется поперёк кровати в его комнате и бездумно болтает в воздухе ногами, уткнувшись в том приключенческой манги. Ничто в его поведении не выдает осведомлённость в полуночном разговоре. Будто и не было ничего: ни провальных (с намеком на сексуальность), комичных попыток соблазнить, ни обреченного голоса с привкусом горечи после признания. Чонгук медитирует над плавающими перед лицом тонкими щиколотками и подумывает заказать (не)много китайской еды или пиццу. На часах три по полудни. Вот так вся жизнь и пролетает — в полнейшие ебеня. — Так что насчет подарка? — А что насчет подарка? — Ты определился с выбором? Вперив взгляд в разворот страницы, Тэхён неопределённо дёргает плечом и ненадолго подвисает. Чонгук замечает, как топорщатся на затылке его волосы, пальцы чешутся пригладить, зачесать, сомкнуть на загривке — божественном, по-магически притягивающем, замечательном загривке, но с тех пор он старательно избегает двусмысленных прикосновений. Может, Тэхён тогда его с кем-то перепутал? Или решил приколоться? С него станется сделать из Чонгука идиота. — Не уверен, — Тэхён хмыкает и перекатывается на бок. Его светлые джинсы, подвёрнутые неряшливыми валиками, то, как он ковыряет засохшее пятнышко на мятой футболке, в задумчивости растрёпывает тёмные курчавые волосы и жуёт сочно-розовые губы, бесконечно проходясь по ним языком — сам факт того, что Чонгук замечает эти детали, делает из него одновременно законченного романтика и долбоёба. — В какой-то момент мне показалось, я точно знаю, что должен делать, но теперь сомневаюсь. — Ещё целых два дня.
 Скептично фыркнув и поджав губы, Тэхён откидывается на спину — намеренно разрывает зрительный контакт, и в его настроении, да и общей атмосфере, совершенно не праздничной, Чонгук улавливает минорные ноты и — исключительно, чтобы подбодрить — ловит за беззащитно открытую голень. Тэхён ойкает и поворачивается, а Чонгук мягко предлагает: 
— Подари то, что тебе самому хотелось бы получить. Тэхён молниеносно моргает несколько раз подряд — если бы его ресницы были ещё длиннее, полутораметровые, поднялся бы настоящий смерч. А так только сердце Чонгука пропускает пару ударов — во вселенную возвращается равновесие, планеты продолжают ход. — А если ему это не нужно? — Да какая разница. Подарок есть подарок. Не откажется же он от него, в самом деле. — А если всё-таки откажется? — Значит, он придурок. Откинувшись на подушки, Тэхён смеётся: — Это я и так знаю. У самого Чонгука всё складывается не намного лучше. За день до пиздеца он даже спрашивает совета у Чимина, возможно, тот посоветует что-нибудь дельное: не такое банальное, как красно-белый шарф с оленями, набор для начинающих художников, носки всех цветов радуги и кружка с отпечатанной фотографией их многочисленной компании. Ближе к ночи Чонгук просматривает популярные варианты, где предусмотрена быстрая доставка курьером в течение суток. Внимание привлекает ролик про комплекс витаминов — Тэхёну двадцать четыре, самое время начать заботиться о себе и здоровье, купон в массажный салон по акции и ещё всякая рекламная хренотень. Он прикладывается лицом к клавиатуре и умоляет Санту стать реальным, чтобы тот мастерски, по щелчку пальцев и желательно без участия Чонгука, исполнил все материальные желания Тэхёна. Но куда там. В день Х Тэхён приходит наряженный в красный колпак, ватную бороду и со злополучным носком. Носок полон утешительных презентов. Так он это называет. Утешительные подарочки рождественских эльфов. Тэхён странный и любит доставлять другим радость. Одним своим существованием наполнять мир добром и светом. Чонгук честно оттягивает момент, когда настанет его очередь падать лицом в грязь. Он дурак, и из-за этого не спал полночи. Тэхён тоже на удивление не спешит сворачивать маскарад и только рассеянно теребит стремительно пустеющий носок, периодически бросая на него вороватые многозначительные взгляды. Когда же наконец они оказываются практически наедине — часть студентов суетится, рассматривая и разворачивая подарки, переговариваясь и делясь планами на праздничные выходные, он неуверенно подплывает к Чонгуку, освобождается из плена косматой бороды и неловко поправляет под колпаком длинную чёлку цвета карамели. — Ты сказал, что я могу подарить то же, что сам хочу получить больше всего, — начинает Тэхён, заглядывая Чонгуку в глаза, и, получив в ответ подтверждающий, хотя и немного растерянный кивок, тихонько продолжает: — так вот, больше всего мне хотелось получить признание. Смысл сказанного обрушивается, словно ушат ледяной воды. Чонгук понимает, что это глупо, совершенно по-идиотски, как за секунду молниеносный поток его мыслей проносится по всем возможным вариантам: кому Тэхён мог признаться и от кого хотел получить признание, почему, как и когда он успел влюбиться так сильно, чтобы захотеть взаимности в ответ. Секунда, две, три. Десять. Чонгук чувствует, как горит лицо, шея и за ушами, когда Тэхён поджимает губы, хмыкает и, будто решившись, добивает окончательно. — Хотелось услышать, что я тебе нравлюсь так же, как ты мне. То есть, ты даже не представляешь насколько. Мне нравится в тебе почти всё: как ты прикрываешь нос, когда зеваешь, что ты такой воспитанный и трудолюбивый; нравится твоя честность и твоя ребяческая сторона, твои вспышки серьезности, твоя привычка складывать одежду по цветам и даже то, что у тебя получается всё на свете. Нравится, как ты смотришь на вещи и не боишься об этом сказать, и что ты всегда можешь меня выслушать. Что мы можем говорить на любые темы. Твое обаяние, улыбка, взгляд, руки, до которых я могу дотянуться... Всё это заставляет меня умирать от желания быть к тебе ещё ближе. И в то же время бесит до невозможности. То, что мы столько времени ходим вокруг да около. Поэтому, если для тебя это стало откровением, мои чувства и всё такое, прости, просто я уже больше не могу, и будет лучше, если недосказанность наконец закончится. Тэхён замолкает, будто плотину перекрывает, пауза растягивается, а Чонгук думает: интересно, сколько он репетировал. Обычный Тэхён, в трезвом виде или слегка перебравший, льнущий к рукам, губам, хватающий за зад и бёдра, запускающий под ремень ладонь, по-лягушачьи распахивающий навстречу рот, самозабвенно отвечающий на поцелуи, инициирующий сотню новых поводов вжать его за первый попавшийся поворот — никогда не был мастером риторики. Чонгук думает, что тот, наверное, убил на сочинение ни один час. А потом понимает, что, чёрт, чёрт, чёрт, надо же что-то ответить. Разумеется, он тоже. В смысле, влюблён. По уши. Разумеется для него — не для Тэхёна. Тот тем временем заметно сникает: плечи опускаются и вся напыщенность, демонстративная нерушимая сила, уверенность, непоколебимость и независимость хрустят и трескаются в центре системы. Мигает красная лампочка. Если прежде он убеждал себя, что ни за что на свете не расстроится, получив отказ, то сейчас здорово проёбывается. Чонгук твёрдо произносит:
 — Ты мне тоже, — и сам не верит, что голос может звучать так бесхитростно. Будто всё это время он с трудом удерживал в себе слова.
 В ответ Тэхён шумно вдыхает и поднимает растерянный взгляд. Собрав наконец мужество в кулак, Чонгук проходит испытание сканирующих миндалевидных глаз и усмехается: в самом деле, что они, как не родные. Он уже видел его всяким — больным с температурой, бледным от страха, расстроенным, счастливым, спящим, плачущим над “Островом собак”, взбешённым несправедливостью этого мира, возбуждённым, кончающим без прикосновений. “Моим”, врезается в голову шальная мысль, “моим ещё не видел”. Но теперь это, кажется, вопрос времени. — П-правда? — недоверчиво сбивается Тэхён, округляя и без того широко распахнутые карие глаза, и машинально хватает Чонгука за рукав оверсайзовой худи. — Не шутишь? — Конечно, правда, — виртуозно разыгрывая оскорблённость, — я и подарок приготовил. Соответствующий. — Да ну? — Ну да. С компьютера дома посмотришь. — У тебя? Чонгук хмыкает, позволяя тэхёновой ладошке поднырнуть под его локоть и прижаться к тёплому боку: — Ван Пис и китайская еда? — Боже, вот ты идеальный, сейчас расплачусь.