Бумажные самолетики

Ты так любил весну, солнечные дни с прохладным ветром, пение птиц, цветение вишен и яблонь. Я помню как сейчас, как ты ярко улыбался, вприпрыжку спускаясь по длинной лестнице к озеру, как громко звал меня, когда я в шутку ныл и оставался на вершине холма, чтобы незаметно для тебя полюбоваться тобой, твоим детским озорством и прекрасной улыбкой, пока ты спускаешься вниз. Твой звонкий смех наполнял комнату радостью и весельем даже в самые хмурые дни. Все глупые выходки и смешные фразочки, чтобы поднять мне настроение, я вспоминаю до сих пор. Они все так же помогают мне улыбнуться, когда у меня проблемы, когда в жизни все плохо, когда я не знаю, что мне делать, как дальше быть. Единственное, что я никогда не смогу вспомнить это тепло твоих рук, мягкость твоей кожи, сладость губ и горячее дыхание на шее. Все это осталось в моей памяти лишь на словах, ощутить этого я больше не смогу. Это разрывает мне сердце... Что же с нами стало, Сехун? Когда все успело так измениться? Испортиться? Мои краски жизни померкли, душа запятнана и раздавлена, тебя рядом нет. Нет моего смысла жизни. Я смотрю на свои белые руки, покрытые фиолетовыми, синими и зелеными венами, они будто стали прозрачными, пальцы до сих пор дрожат. Пытаюсь рукой поймать твою невидимую руку. Мне так больно и одиноко без тебя, Сехун, если бы ты знал! Хочется плакать и кричать, но из груди вырываются лишь жалкие хрипы, а глаза сухие и красные. Во всем я виню себя, не уследил за тобой. Я пытаюсь припомнить, когда стал замечать на твоих руках следы от уколов. Около года назад, кажется... Ты смотрел на меня такими затуманенными, но такими счастливыми глазами. Ты был будто в эйфории, смеялся и тянулся за поцелуем. Я боялся, но не придавал значения твоему баловству с наркотиками, ведь я был не лучшим диктатором правил: сам курил травку и иногда употреблял на вечеринках экстази. Сехун, ты просто попал под мое влияние и влияние моих друзей. Как же я ужасен! Ты стал таять на глазах где-то через полгода после того, как начал колоться. Твоя жизнь превратилась в охоту за кайфом, я и наши отношения ушли на второй план. Приходя домой, ты кидал рюкзак и бежал поскорее получить новую дозу. По ночам я не спал, стирая с твоего лба испарину от очередной ломки. Все деньги мы тратили на героин для тебя. Ты уверял, что все будет хорошо, криво улыбался. Твои мутные, черные глаза навсегда врезались мне в память. Все это похоже на страшный сон. Кошмар, который не хочет меня отпустить. Я падал в бездну с бешеной скорость... или туда падал ты, а я тянулся за тобой? Твои сухие, обветренные губы с каждым днем становились мне все противней и противней. Я не мог себе этого простить. Мне так хотелось любить тебя, но все эти твои изменения вызывали у меня только отторжения. Я видел, как ты страдал, когда тянул ко мне руки, а я тебя отталкивал. Ты стал употреблять еще больше, чаще проводить ночи в каких-то притонах или клубах. Мое сердце не чувствовало ничего в эти моменты, там будто образовалась зияющая дыра. Когда ты забивался в угол у стола, рыдал и кричал мое имя в надежде, что я посмотрю на тебя, я просто отворачивался, зарывался носом в подушку и натягивая одеяло на голову. Мне не хотелось тебя слышать и видеть, я был холоден и отстранен. Не прощу себе этого никогда... Я себя ненавижу. Были и хорошие дни, если их так можно назвать. Нет, я не был добрее или чуть теплее, но ты был нормальным. Не кололся и улыбался чаще. Ты старался вложить в свою улыбку всю свою душу, любовь, доброту ко мне, а я, как настоящий идиот, отворачивался к окну и следил за маленькими человечками, бегущими по своим делам. Так хотелось сбежать от тебя, все бросить и уехать в другой город, начать новую жизнь с какой-нибудь симпатичной девушкой. Я мечтал, что мы с ней познакомимся в придорожной кафешке, и я увезу ее оттуда на своем байке навстречу счастью. Я начинал глупо улыбаться, думая об этом. Я знал, что ты замечаешь: твои губы начинали дрожать, а руки нервно перебирали край растянутого свитера. Обычно ты любил убегать в спальню, прячась в подушках и тихо плача. Тебе было так одиноко, ты нуждался в моей любви, а я... просто вновь тебя бросал. Как я вообще мог о таком мечтать? Мерзкий... В последние месяцы твои пушистые волосы стали становится жидкими и сальными. Больше не было желания запускать в них пальцы, но я все равно делал это перед сном. По привычке. Ты сильно похудел, твои розовые когда-то щеки глубоко впали, а тело больше не источало аромат черешни и молока. Все в тебе, каждая мельчайшая клеточка, было пропитана химией, потом и какой-то гнилью. Ты разлагался изнутри, убивал себя. Тогда во мне говорили гордыня и отвращение к самому дорогому и любимому для меня человеку, я считал, что ты сам во всем виноват, но... на самом деле убил тебя я. Нет, не тем, что пристрастил к наркотикам, а своим безразличием, холодом и идиотизмом. Твердолобый баран, который оттолкнул тебя, не протянул тебе руку в тяжелую минуту, не оказал поддержки. Во мне что-то проснулось только в последние недели. Я проснулся одним дождливым утром, был уже конец ноября, а в нашей маленькой квартирке не было отопления, поэтому мы заворачивались в толстое, пуховое одеяло. Я потер глаза и лениво потянулся. Мы спали на футоне в скромно обставленной комнате. Я как обычно осмотрел на стенах твои рисунки. В этот холодный, как никогда дождливый ноябрь ты начал рисовать. Почему-то именно в это утро я вспомнил, что ты рассказывал, как в детстве ходил в художественную школу и бросил ее, не доходив два года. Я жмурился и тер переносицу, пытаясь вспомнить причину твоего ухода из нее, но так и не вспомнил... или ты мне об этом никогда не говорил. Мысли превратились в один огромный комок ниток, который так никто и не смог свернуть в нормальный клубок... уже никто никогда и не сможет. Ты рисовал в основном природу, друзей, меня. Моих портретов было так много, и я так был похож на них на себя, что иногда становилось страшно. Чтобы нарисовать меня, тебе никогда не требовалось мое присутствие или мой снимок. Наоборот, уходя в спальню, ты подолгу сидел на полу, выводя на альбомных листах немного резковатые и толстые штрихи по памяти. Все рисунки были черно-белые с разными подписями: слова из песен, цитаты из книг, твои собственные мысли и впечатления. Я уже и забыл, какой ты был у меня начитанный. Я поморщился и повернулся в твою сторону. Рядом с собой я нашел ужасно худое, белое тело. Ты свернулся клубочком, поэтому я отчетливо видел на твоей спине каждый позвонок, проступавший через тонкую кожу. Ребра проступали так же. Ты был раскрыт и абсолютно нагой. Когда-то бархатная, нежная кожа была покрыта испариной и мурашками. Ты дрожал. Кажется, вновь начиналась ломка. Впервые за долгие месяцы я захотел тебя обнять. Так крепко, чтобы все кости захрустели, а твое личико вновь стало румяным. Дрожащей рукой я коснулся твоего тощего тела, притянул к себе и укутал как можно сильнее в одеяло. — Спасибо, Чанни. — Мне никогда не забыть твоего дрогнувшего и надломившегося голоса. Я промолчал, утыкаясь в твои волосы. Через резкий запах мужского шампуня я отчетливо чувствовал запах травки и синтетики. Ты чесал следы от уколов, окруженные сиреневыми синяками. Я аккуратно коснулся твоих холодных пальцев и убрал их, нежно поцеловав. Ты резко перестал дрожать, поднял на меня глаза. Ты замер от неожиданности, нежности и любви, которая, как нам обоим казалось, была давно засунута на самую дальнюю полку моего сердца. Ты обвел подушечками пальцев мои ключицы и потянулся к губам. Я смотрел на твои... Они утратили такой приятный розовый цвет молодого, спелого яблока, кусочки кожи, прозрачные пленочки беспорядочно лежали на бледных устах. Желание вновь сделать их ярко-розовыми, даже немного красными от жарких поцелуев переполняло меня, но я не решался. Твой хрустальный вид пугал меня, заставлял держать руки подальше от белой кожи. Ты одарил меня робким, шершавым поцелуем, горьким от сигарет и таблеток и металлическим от крови, скопившейся на маленькой ранке верхней губы. Но все же он остался таким же сладким и детским, вгонял меня в меланхолию, от чего щемило сердцем. Я крепко сжал твое запястье, целуя тонкие узловатые пальцы и сильно выступающие вены на кистях. Они красиво расплывались под тонкой, полупрозрачной кожей. Ты тихо что-то шептал, а я не могу уловить ни единого слова, покрывая твою лебединую шею засосами, покусывая ключицы и вырисовывая на твоей костлявой груди замысловатые узоры. Твои руки блуждают по моей спине, цепляются за плечи и хватают лохматые после сна волосы. Я целую ложбинку на твоем животе и замираю, укладываю голову на него, жмурюсь до белых искр и полосочек. Сердце бьется медленно, будто внемля в такт твоему. Я нахожу твою руку, переплетая наши пальцы. Мы лежали так очень долго, ты почему-то дрожал, кажется плакал. Было невыносимо больно, холод пробирал меня до костей, а пустота все больше и больше проделывала брешь в груди. Я поднял глаза и посмотрел на твое заплаканное лицо. Ты трескался, распадался на маленькие осколки и мутнел в моих заполненных слезами глазах. Ни одна капелька соленой воды не выкатилась у меня. Говорят, когда плачешь, становится легче, но ты не любил слезы и запрещал мне это. Я так до сих пор и не заплакал, как и обещал... Я невесомо мазнул губами по твоей шершавой щеке и устроил свою голову на своей подушке. Ты долго смотрел на меня, изучал, что-то искал в глазах и кусал губы. Даже через это болезненное состояние пробивалась твоя невероятная красота. Почему я не видел этого раньше? Идиот. Я притянул тебя ближе и уткнулся носом в изгиб твоей шеи, проделал влажную дорожку из поцелуев на плече и прошептал: — Нарисуй себя... В тот момент я будто понял, что еще немного и ты растаешь совсем, утечешь сквозь мои пальцы, не оставив после себя даже маленького кусочка. Я сжал тебя в руках сильнее, а ты удивился и переспросил. Твои темные глаза блуждали по стене с рисунками, а на палец ты накручивал прядку моих волос. Я кивнул. Медленно выбравшись из моих объятий, ты ушел на кухню, заварил чай с имбирем в моей большой кружке, взял уже ставший тонким альбом и вернулся. Я наблюдал за этим быстрым, но важным для тебя процессом подготовки. Ты поставил на стол небольшое зеркало и уселся в копьютерное кресло с ногами. Твои темные глаза долго изучали измученное лицо, отраженное в зеркале. Карандашом в воздухе ты разделил его на несколько частей и принялся за рисунок. Я наблюдал. Не знаю, сколько ты был занят работой, но я успел заварить тебе еще несколько кружек чая и накрыть тебя своей толстовкой. Ты был холодный... словно настоящий лед. Ты отдал мне небольшой листок бумаги, был уже вечер. Я весь день провел рядом с тобой. Как странно... мы давно так долго не были рядом. С белой бумаги на меня смотрел грустный юноша. Его взгляд пробегал поверх меня, смотрел вдаль, что-то болезненно ища там. Аккуратный прямой нос с круглым очаровательным кончиком, пухлые треснутые губы, скулы, взъерошенные волосы с неаккуратным пробором. Ты был такой загадочный, далекий, но родной... Слезы, застилали глаза, твой автопортрет расплывался. Комната превратилась в один большой неаккуратный мазок смешанных красок. Я чувствовал на себе твой робкий, теплый взгляд. Твои тонкие руки обвились вокруг моей шеи. Хрупкое, изломанное тело прижималось ко мне, ища тепла, защиты. Я откинул рисунок, прижимая тебя к себе, кусая губы до крови, но не позволяя ни одной слезинки вытечь. Что-то хрустнуло у тебя, но ты сказал не беспокоиться. Я хотел навсегда остаться вот так в этой маленькой комнате... Дул холодный, сильный ветер. Я кутался в твой большой шарф и сжимал в кулаки покрасневшие онемевшие пальцы. Снег кружился, падал на серый асфальт, пряча всю ужасную грязь ушедшего неделю назад ноября. В груди у меня зияла огромная, черная дыра. Боль пронизывала каждую клеточку тела. Я посмотрел на тяжелое, серое небо. Вот и все... я один. И куда мне теперь идти? Что делать? Я не знал. Я просто стоял посреди парка и смотрел в небо. Я знал, что дома больше никого и никогда не будет. Никто не обнимет, не улыбнется мне. Подушечками пальцев я еще ощущал твое ледяное тело, огромные мурашки, дрожь. Больно, больно, больно... Ненавижу себя, как же сильно я себя ненавижу. Меня воротит от своего существования. Почему я сейчас не могу быть рядом с тобой? Потому что я трус... Весна. В открытое окно врывался запах цветов и яблони. Я убирался. Как ты и учил: весной нужно делать генеральную уборку, выбрасывать старое и впускать в жизнь новое. В твоей куртке я нашел старый листок, измятый и пожелтевший. Маленькие буквы на нем гласили твое имя и название итоговой контрольной по алгебре. Твердой рукой была выведена неудовлетворительная оценка, а внизу ты подписал наши имена, нарисовав кучу сердечек. Я вздрогнул. Как давно это было? Ты учился тогда в выпускном классе... Я аккуратно сделал из листка самолетик и последний раз прижал к себе твою куртку. От нее еще исходил запах черешни, слишком родной и такой далекий. Положив предмет одежды на полку, я подошел к окну. Солнце било мне в глаза, я впервые за долгое время улыбался. Понаблюдав какое-то время за людьми и парком, который было видно за высокими домами, я пустил самолетик в воздух. Теплый, легкий ветерок подхватил его, унося далеко вперед, бережно ведя его между домами, над людьми и антеннами. Мне хотело верить, что имена на этом листке летят к лучшей жизни, в которой не будет глупых ссор, хмурых дней, и ты будешь рядом у меня под боком. Я все улыбался, бережно храня внутри эти мысли и теплые воспоминая о тебе, Сехун...