От ненависти до любви

      Запахи пота, крови и слез смешались в один мерзкий аромат, от которого жутко мутило. В душном вагоне поезда не было ни одного свободного миллиметра. Люди в одинаковой, грязной, полосатой одежде, липли друг к другу за неимением выбора. Те, что послабее, падали замертво и все окружающие прекрасно понимали — больше не встанет.       Поезд ехал без остановок несколько дней, а запах разложения становился все сильнее и сильнее. Умирающих с каждым днем становилось больше, а сил держаться наоборот, меньше. Многие из собравшихся молили о скорой смерти на своем родном языке: украинском, русском, белорусском, польском и многих других, которых Николай никогда раньше не слышал. К слову сказать, он очень давно не слышал какой-либо речи, кроме как немецкой. В основном, они выкрикивали различные ругательства и просили назвать имя и звание, на что Ивушкин криво ухмылялся и плевал на фрицев свежей кровью. За это он как всегда получал еще вереницу ударов, но ни разу он не попросил о пощаде. Сжав зубы до спазма челюсти, он мужественно переносил все пытки, а когда все заканчивалось, он перебирался в заплесневелый угол комнаты и закрывал глаза.       В этот же миг, перед ним появлялись дьявольские голубые глаза, которые с усмешкой смотрели на него. Затем его губы расходились в змеиной, коварной улыбке, и он медленно приближался к лицу Николая. Он шептал что-то на своем немецком, то и дело обнажая свои клыки, словно дикий зверь, загнавший дичь в западню.       Ивушкин ненавидел его за это. Презирал эту ухмылку, этот тон и тембр его бархатного голоса, с помощью которого он говорил невообразимые вещи, от которых, наверняка, таяли все девушки. Но больше всего он ненавидел эти глаза. Леденящий душу взгляд смотрел тебе прямо в глаза, будто выпивая всю оставшуюся в теле жизнь. О, Николай мог поклясться, что он получает от всего этого невероятное удовольствие. Ведь он хищник, а хищники всегда запугивают жертву, перед тем, как разорвать ее на части.       Но здесь фриц допустил ошибку. Младший лейтенант никогда не был и не будет жертвой зверя. Он должен уничтожить эти горящие змеиные глаза. Хотя бы у себя в голове.       Наконец, поезд остановился. Вагоны начали открывать один за другим, и люди, одичавшие без кислорода, буквально вываливались из душных коробок с мертвецами. На улице шел свежий ночной дождь, и Николай охотно подставил под него свое грязное обросшее лицо. Он сделал глубокий вдох свежего воздуха и шумно выпустил его обратно, наблюдая, как пар покидает его тело.       Им приказали построиться и слушать переводчицу. Толстый, старый немец ходил с гордо поднятой головой и рассказывал пленным о их новом «господине». Рассказывал, что только немецкий офицер решает, кому жить, а кому умереть. Все стояли смирно и, когда им приказали лечь на мокрую грязную землю, повиновались. Все, кроме Николая.       Завернутый в поношенную, испачканную собственной кровью тряпку, он продолжил стоять, откинув голову к небесам. Командир сразу же заметил его и подошел к Ивушкину с нескрываемой улыбкой. Он вновь начал читать монолог о непослушании, но лейтенант не слушал его. Переводчица пыталась уговорить его ответить немцу, но тот лишь криво ухмыльнулся, как в те разы, когда его начинали избивать.        — Имя и звание, — дрожащим голосом произнесла девушка, уставившись в пол. Смотреть на кого-то из командующих немцев запрещалось, а если кто-то ослушивался приказа, его ждало суровое наказание.       Дождь затуманивал взгляд, поэтому четких очертаний перед собой Николай не видел и продолжил молчать. Девчонка что-то бормотала, но Ивушкин не слышал ничего, кроме шума воды и грома. Внезапно, он почувствовал резкий удар металлическим предметом в области левой щеки. Лейтенант пошатнулся и чудом устоял на ногах. Немец, видимо, удивился стойкости русского солдата и продолжил угрожать ему.        — Ты здесь один. Помощи ждать неоткуда. Поэтому, повторю в последний раз, солдат: имя и звание, — отчеканил командир, заряжая пистолет. Засунув в барабан револьвера полный комплект патронов, он снял его с предохранителя и приставил к голове танкиста. Девушка охнула и еще ниже опустила голову, ожидая выстрела.       Николай уже видел перед собой размытое дуло немецкого пистолета, направленного ему прямо в лоб. Он был полностью готов к смерти. Бежать в восьмой раз не осталось сил, а подчиниться приказам фрица — ниже его достоинства. Лучше уж умереть, чем прогнуться под этих фрицев.        — nehmen Sie die Waffe Weg, Sturmbannführer, (Уберите пистолет, Штурмбанфюрер) — сквозь шума дождя услышал Николай, как в ту же секунду оружие было отставлено от его головы. Девушка молчала, видимо она видела этого человека впервые, в отличие от танкиста. С трудом разлепив веки, он увидел тот ледяной взгляд голубых, сатанинских глаз. Он узнал его! Эти дьявольские глаза нельзя было перепутать ни с чьими другими.        — Bringen Sie es in Ordnung und sofort in mein Zimmer, (Приведите его в порядок и сразу же в мою комнату) — приказал штандартенфюрер и, напоследок оскалившись русскому солдату, быстро направился в свой кабинет.       Клаус Ягер приехал в лагерь по поручению самого Адольфа Гитлера, чтобы набрать и обучить команду танкистов. Он даже не подозревал, что судьба будет так благосклонна к нему, что сразу по прибытию пошлет в его руки знакомого командира. Прошло уж три года, а забыть высокомерный взгляд и горделивую осанку, Клаус был не в силах. Он искал его по всем лагерям, по всем базам, но русский как будто подчищал за собой малейший след, не желая быть пойманным.       Взяв у секретаря личное дело танкиста, штандартенфюрер сел за стол собственного кабинета, изучая каждую деталь. Его глаза пробегали по строчкам с молниеносной скоростью, цепляясь за любую, даже незначительную мелочь.       «Бежал семь раз. Тверд. Не поддается никакому воздействию. Направлен в лагерь с целью уничтожения.»       Уничтожения? Нет, он слишком долго искал этого русского солдата, чтобы просто так дать ему умереть. Ягер готов собственными руками уничтожить целый русский взвод, но не этого человека. Вначале, им движила жажда мести. Его разум и сердце мечтали о сладкой, доброй мести, за свои танки, за свои шрамы, которые стали главным украшением его лица. Благодаря им, Клаус выглядел еще более безумным, чем ранее. Он так мечтал, как растопчет русского посреди какого-нибудь поля и вкатает в его же землю собственным танком. За гордость, за твердость, за силу.       Почему же сегодня, видя этого солдата изувеченным и раздавленным, он не смог совершить той мести, которой желал на протяжении нескольких лет? Почему он помешал полету пули? Только ли из-за того, что она была выпущена не из его пистолета? Почему сердце Клауса Ягера, Штандартенфюрера Третьего Рейха, присланного сюда по поручению Рейхсканцлера Германии, пропустило несколько ударов, увидев русского таким?       Клаус перевернул страницу личного дела танкиста и теперь, с пожелтевших страниц, на него смотрело красивое, мужественное лицо, с тем же гордым и самоуверенным взглядом, который буквально кричал, что вырвется из плена любой ценой. Усмехнувшись, Ягер убрал личное дело солдата в ящик стола и налил себе бокал коньяка. Стоило ему удобно расположиться, как вдруг в дверях появился конвой, держа под руки пленного Николая. Видимо, его привели сразу же после душа, так как от тела и мокрой головы исходил густой пар. На секунду, Клаусу показалось, что это дикая кровь кипит в его жилах, но он быстро откинул эту мысль в сторону и жестом приказал конвою удалиться.        — Setz dich, (Сядь)— произнес полковник, — указав на стул. Переводчицы с ними не было, а значит придется выкручиваться самому. К счастью, Ягер успел немного подучить русский язык. Не так сильно, чтобы свободно разговаривать, но достаточно для понимания.       Николай на дрожащих ногах прошел в глубь комнаты и сел, оперевшись рукой о стол. Он был ужасно слаб и еле держался, чтобы не провалиться в глубокий сон. Немец ходил около него, о чем-то рассказывая, но Ивушкин не понимал о чем. Он внимательно вслушивался в тембр голоса своего противника, следил за его прямой, твердой спиной. Наблюдал, как расцветает коварная улыбка на его красивом лице, шрамы на котором принадлежат именно лейтенанту. Он оставил след от своих когтей на память этому зверю. Чтобы знал, кто такой русский солдат.        — Ты не сказал им свое имя даже под пытками, — заговорил Клаус на родном для Николая языке. Тот удивился, но старался не показать виду. Заметив замешательство танкиста, Ягер продолжил:        — Им не стоило пугать и бить тебя… du hättest streicheln sollen, oder? (Надо было нежнее, да?) — вновь на немецком спросил мужчина, проведя большим пальцем по подбородку солдата. Затем, он медленно стал спускаться вниз, дойдя до крупной вены на шее. Клаус внимательно наблюдал за реакцией танкиста.       Видимо, Николай утратил контроль над разумом. Иначе, он никогда бы не позволил фрицу трогать его. Но с Ягером все было по-другому. Он отличался от других, хотя и тоже мечтал уничтожить его. Он впился своим ледяным взглядом в его лицо, ища ответ на поставленный вопрос, который Ивушкин, конечно же, не понял.       Неожиданно, его шеи коснулась теплая ладонь немца. Одной рукой, он удерживал его за лагерную одежду, а второй, размеренно водил по лицу Николая, шепча что-то на своем родном языке. Медленно, растягивая каждое слово, он вновь повторил вопрос, когда свободная рука сомкнулась на шее противника:        — Имя и звание.       Ладонь понемногу сжимала горло Николая, а большой палец аккуратно исследовал выпуклую вену. Если бы он хотел, он давно бы придушил его. Нет, здесь другое.        — Младший лейтенант Ивушкин, — прохрипел танкист от упадка сил. За доли секунд лицо Ягера приблизилось к его собственному, и немец продолжал шептать, обводя плечи и шею Николая. О, он мог поклясться, что Клаус получает от всего этого невероятное удовольствие.        — herrlich… mutig… unerschütterlich…(великолепный, мужественный, несгибаемый)— с придыханием произносил Ягер, обдавая губы противника горячим воздухом. Танкист чувствовал запах коньяка, который усыплял его похуже, чем собственная усталость.        — Николай, — успел ответить танкист, перед тем, как потерять сознание.       Очнулся лейтенант только от слепящего солнца. Зажмурившись, он потер глаза руками и принял сидячее положение и огляделся. Тот же книжный шкаф, тот же портрет фюрера в углу, тот же стол, за которым склонился Ягер. Николай не помнил окончания вечера, только тот взгляд льдинистых глаз, дурманивший не хуже крепкого алкоголя, которым несло от немца.       Ивушкин встал с удобной кровати и медленно подошел к столу. Вот он. Подходящий момент, чтобы наконец покончить с наглым фрицем. Пусть, после его смерти, сам Николай не проживет и больше часа, но зато, он уйдет с чистой совестью. Стоило только взять рядом лежащий нож и все. Все могло закончиться прямо сейчас.       Но вместо этого, лейтенант склоняет голову вправо, аккуратно коснувшись одного из шрамов на щеке. Его личная метка. Его личный немец.        — Твоя работа, Николас, — сонно произнес Ягер, очнувшись ото сна. Вчера вечером он долго наблюдал за русским солдатом. Видимо он не помнил, что вчера ему снились кошмары, и то, как Клаус держал его за руку, нежно обводя пальцем избитые костяшки чужих рук. И хорошо.        — У меня выбора не было. Либо ты, либо я, — холодно ответил Ивушкин, натужно сглатывая тяжелый ком в горле. Неужели ему стало стыдно?        — Ich würde dich nicht töten (Я бы тебя не убил) — отрицательно покачал головой Клаус.        — В плен бы взял. А я без свободы не могу. Не умею, — казалось, что впервые Николай понял ответ, без перевода. Его рука по-прежнему оглаживала шрамы немца, и почему-то, обоим это казалось правильным.        — Сделал бы тебя лучшим танковым командиром Третьего Рейха, — не унимался Ягер. Как бы все стало проще, если бы Николай перешел на его сторону. Но он упрямый патриот своей страны. Что ж, если Клаус завоюет ее, лейтенант станет его.        — В плену бы жить не стал.        — Даже со мной? — выпалил штандартенфюрер, уставившись на Николая своими голубыми глазами. Но только сейчас в них не было привычной усмешки или злобы. Лишь глубокий интерес и…надежда?       Впервые в жизни, Ивушкин не нашел, что ответить. Остаться с немцем — предать свою Родину, предать народ, предать жизни невинных. Он не мог взять на себя такой груз. Но и покинуть его по собственной воле тоже не смог бы. Они так долго искали друг друга не для того, чтобы так запросто потерять.        — Прости, — горько произнес Николай, очерчивая самый большой шрам на щеке противника. Задержав руку на его подбородке, он резко убрал руку и покинул комнату.       Шрамы непривычно горели. Сколько девиц касалось их, но ни одной не удалось разжечь в нем таких чувств. Умом, он понимал, что Николай — враг, который подлежит уничтожению. Но сердце… сердце кричало об обратном. И впервые, Клаус Ягер, послушал его, отказавшись от холодного рассудка. Да, может быть, он пожалеет об этом. Может быть, он будет корить себя за это. Но сейчас, он хочет этого. А если Клаус Ягер чего-то хочет, то он обязательно этого добьется.        — От ненависти до любви, Николас. Я подожду.