Ожерелье из скрепок

Дафна и сама отчетливо видит, что Роуз Вайл «чудаковата», «со странностями» и «как и многие творческие люди, ну, вы понимаете», но вцепится кому угодно в волосы и бросит свои туфли с головокружительными острыми шпильками в любого, кто при ней скажет хоть слово против Роуз. Когда их хитроумное ограбление века завершается успехом, она поднимает бокал с шампанским и торжественно произносит, обращаясь к дизайнеру: «Ладно, подружка, одним роскошным платьем ты от меня не отделаешься. Я хочу, чтобы ты и дальше одевала меня на самые важные показы». Оушен и остальные дамы одобрительно хлопают и смеются, а Вайл не сразу понимает, что актриса не шутит; она проглатывает робкое «о, это большая честь» и «ты уверена, что я справлюсь?», коротко кивая, пока сама Клюгер облегченно вздыхает, будто боялась, что та не согласится. Дафна видит, что Роуз не похожа на всех вокруг, потому что так и должно быть. Она отучает Роуз грызть костяшки пальцев, мять края одежды, прокусывать губы до крови, вонзаться ногтями в кожу, колоть себя булавками во время нервных припадков — выходит не сразу, постепенно, но они определенно делают успехи; срывы той от перенапряжения сводятся к минимуму, а на руках не цветут синяки. Дизайнер абсолютно уверена, что ее новая коллекция — полный провал, безвкусное убожество, и Дафна берет ее узкую ладонь в свою и с одуряющей нежностью сжимает ее, пока женщина не перестает шмыгать носом и заикаться; они вдвоем сидят на полу в крохотной гримерке, а в заполненном зрителями зале гремит музыка и манекенщицы ходят по подиуму, покачивая бедрами и обворожительно улыбаясь. Когда она успокаивается до такой степени, что может сделать глоток, ничего не расплескав и не подавившись, Дафна приносит ей зеленый чай и помогает подправить потекший из-за слез макияж и закрепить на волосах причудливое украшение из павлиньих перьев. В конце модного показа Роуз Вайл выходит на подиум под гром аплодисментов, окруженная моделями в своих платьях, сияющая и свежая, будто только-только с обложки глянцевого журнала; определенно, они делают успехи, и она наконец смеется радостно и искренне, а не нервозно. Дафна стоит за кулисами и, счастливо улыбаясь, хлопает громче всех. Она каждый день напоминает дизайнеру, что та талантливая, трудолюбивая и заслуживает большего, что бы ни говорили все вокруг, что бы ни писали эти бездарные критики и корреспонденты желтых газет-однодневок; что она умная, интересная и должна наконец научиться себя ценить. Роуз верит, Роуз просто ей верит, не задавая вопросов; она смотрит на актрису как на какое-то непогрешимое божество в бархате красных платьев и ореоле бриллиантовых диадем, как на свою музу, ведь все наряды и украшения создаются только лишь для нее. Клюгер собирает газетные вырезки, где о Вайл неизменно пишут как о «сумасшедшем модельере», «эксцентричной особе» и «этой дамочке в перьях», а после складывает их в ящик стола в кабинете; «Да пойми наконец, это же твоя фишка, особенность! Леди Гага носила платье из мяса, и ее все боготворили!» — убеждает она дизайнера, отчаянно жестикулируя, пока та неуверенно бормочет «возможно, ты права», опустив вниз глаза. И все же Роуз тяжело не кричать от радости, когда она видит, действительно видит элегантных, восхитительно красивых женщин и девушек на улицах, которые носят вещи, придуманные ею, надевают ее колье и кольца и, небрежно перекинув через плечо созданные ею сумочки, уверенно шагают навстречу новому дню. «Я понимаю, милая, понимаю», — шепчет ей на ухо Дафна и светится от гордости. В ноябрьском номере «Подиума» сама Миранда Пристли благосклонно отзывается о новой линии клатчей, выпущенной на прошлой неделе модельером Вайл, и Дафна вешает эту статью на стену, поместив в рамку. Чуть позже рядом она повесит фотографии Джиллиан Андерсон, Анджелины Джоли, Кейт Бланшетт и других потрясающих женщин, надевших на церемонии вручения кино-премий платья от Роуз. Та красит ногти в подростковый розовый, и простенький лак облезает через пару дней, что, несомненно, вписывается в образ сумасшедшего модельера, как ее имя постоянно полощет пресса, но Дафна остается в восторге, снова говоря о том, что это фишка, отличительная особенность. «Накрась мне тоже», — просит актриса, подставляя свои красивые ухоженные руки, и, когда они вдвоем появляются на красной ковровой дорожке, обняв друг друга за талии, снисходительно бросает в телекамеру, что эта новая мода и не должна быть понятна всем. Ее не удивляет, что уже через день ногти всех светских особ покрыты потрескавшимся лаком. Роуз может позволить себе армию швей, но многое предпочитает делать сама, пачкаясь мелом и контуром, колясь булавками, проверяя каждую нитяную катушку. Она любит шить вручную, и Дафна считает, что это ужасно трогательно; «раньше машинка часто зажевывала мне волосы», — рассеянно бормочет дизайнер, в подтверждение своих слов заправляя за ухо буйные мелкие кудряшки, лезущие в глаза, и актриса не может сдержать улыбки. Роуз наряжает ее в красный и розовый как большую куклу, потому что Дафна — ее главная модель, чудесная коллекционная Барби; Вайл фонтанирует идеями, придумывает все новые и новые потрясающие вещи и выглядит абсолютно счастливой. Она делает для Дафны ожерелье из крупных стальных скрепок, похожее на то, что когда-то заменяло бриллиантовое колье, и ее руки сильно дрожат, когда Клюгер закалывает волосы, а дизайнер застегивает украшение на тонкой точеной шее актрисы. В комплект к ожерелью идут браслет и серьги, и скрепки на запястье и в ушах позвякивают, когда актриса, взяв Вайл под руку, ведет ту через толпу фотографов и репортеров к их лимузину. Все, что делает для нее Роуз, Дафна носит с гордостью.