Melody

Silhouette (piano & string version) Один короткий удар тонкими пальцами по клавише старенького рояля разбивает повисшую в помещении тишину. За ним робко следуют второй, третий. Когда их становится уже около десятка, то робкие движения сливаются в одну мелодию, приятную слуху. Жаль, что она вскоре прерывается, так и не дойдя до финала. Пальцы небрежно бьют по клавишам, над ними руки музыканта сжимаются, отстраняются от пианино. Нет. Чуть дрожащие пальцы прижимаются к груди хозяина. Не сейчас. На часах всего-то восемь часов вечера. А там уже третий час утра… Музыка была для него единственно отдушиной во всей будничной рутине. Политика, экономика, межнациональные отношения… Все это давило, необъяснимо выматывало и лишало последних сил. Приходя домой, он каждый раз валился с ног, с трудом доходил до кухни, чтобы залить кипятком быстрорастворимый кофе и скорее оказаться на диване, засыпая еще с теплой недопитой кружкой. Америку изматывала даже не столько его работа, а сколько собрания и споры. О эти споры… Если бы они еще были о том, куда вложить лишний миллион долларов. В образование или прибавка к пенсиям? Все хотят слишком многого от него, но кто-нибудь спросил, чего же Америка сам хочет? Пожалуй, было в его жизни несколько людей и стран, которые озадачивались этим. У них странны отношения с Россией. Ему приходится то на нет исходить, строить из себя милое и пушистое государство, выдавая себя за союзника, то точить за спиной Брагинского нож, чтобы сразу же вонзить, как только острие станет достаточно острым. Надоело… Ладони вновь прикасаются к белым холодным клавишам, перебирают их в печальном созвучии. Поникший взгляд даже не смотрит на инструмент, устремляясь к зашторенному окну, за которым садится солнце. *** — Третий час утра… — И это снова повторяется. Эти звуки пианино вновь пробивают его сон, вытаскивают из него, будят… Теперь он уже точно не заснет. Брагинский прикрывает слипающиеся глаза. Тяжелый день, он устал, но спать сейчас он считает просто оскорбительным. Каждый раз, когда он слышит эти ритмы в своей голове, когда вечерами до него доносится венский вальс, исполненный на пианино, или что-то хаотично выбиваемое ручкой днем. Словно его вторая половина нервничает или просто хочет убить время. И Иван бы понимал его, если бы это происходило раза два-три в неделю. Но не каждый же день. Особенно на собраниях, когда во всей этой суматохе до него доносился простой ритм, отбиваемый обычной шариковой ручкой по столу. Причем, стоило ему заметить, на каждом собрании, последние несколько десятков лет, он слышал это постоянно. Значило ли это, что искать стоит среди своих? Возможно. На него давило одиночество. Хоть у него и были родные ему люди, его сестры, с которыми он мог поделиться наболевшим и всегда получить помощь и поддержку, но когда он оставался один, то тишина, пустые холодные стены и приоткрытая форточка, из которой в комнату дул холодный ветер давили на него. Еще хуже было от того, что он никогда не слышал того, чтобы его родственная душа на чем-то играла. А ведь это было невозможно. За всю длинную жизнь страны ни разу не сыграть было бы… Было бы просто невозможно. Даже простого ритма щелчками пальцев. Он даже завидовал некоторым странам. Ведь судьба не может ошибаться, верно? Хотя Гилберта можно было и исключить, ведь Австрия всей душой любит музыку и закатывать концерт за концертом в своем доме сил у него хватало всегда. Каждый раз, выслушивая вопли старшего Байльшмидта о том, что скоро этот аристократишка будет по клавишам собирать свой рояль, а скрипку по струнам забавляли, но ровно до тех пор, пока экс-Пруссия не успокаивался. Выговорившись, альбинос поникал, тяжко выдыхал и начинал уже другую часть своего визита. Успокоившись, он начинал говорить уже о том, что не так уж он и плох в музыке, что это не так уж и сильно ему надоедает — слушать его произведения порой сутки напролет. Иван слушал его и улыбался, пока внутри все разрывало от обиды. Может показаться, что он придает слишком большое значение теме соулмейтов, чуть ли не ставит своей целью обязательно его найти. Просто… Сколько уже можно ждать? Судьба услышала его, дала услышать ему. Хоть первое, что он услышал, и были лишь кривые гаммы и хаотичный набор звуков. Тогда он отсеил множество стран, ведь никто из известных ему не мог так отвратительно играть. Было ясно, что кто-то еще только учится играть. Казалось, какая мелочь, но она много для Брагинского значила. Даже то, что это безобразие повторялось каждый вечер и раннее утро. Чем больше проходило времени, тем лучше был звук и тем сильнее Россия хотел встретить свою родственную душу. Он уже даже ориентировочно понимал, где ее искать — в окружении Англии. Ведь, кто еще может так отжигать рок на электрогитаре, как не англичане? Но нельзя же было подойти в открытую и попросить сыграть на чем-нибудь. Пара таких попыток уже не увенчались успехом. Страны просто постарались поскорее отойти от него, говоря, что уже нашли свою родственную душу и ничем помочь ему не смогут. Тогда ему уже все надоело. Он пришел домой и первое, что сделал, взял в руки старенькую балалайку и начал наигрывать народные мотивы из детства по трем струнам. Это должен был быть яркий намек на то, что искать нужно не в Австралии, Африке или Америке, а здесь, В Европе, в России. После того дня, когда он посвятил себе народному искусству, на несколько месяцев наступило затишье в его жизни. Никакого звука, ни одной ноты, никаких больше подсказок. Иван уже думал, что спугнул его. Наверное страна испугалась, что судьба решила свести его с Россией, в сторону которого тогда многие косо глядели. Не дождавшись ответа, он решил пробовать второй раз, уже выбирая более привычный инструмент — пианино. Россия не помнит, что тогда играл, просто наугад, сочиняя на ходу. Но Иван помнит, что не хотел тогда этого делать. Ведь если нет ответа, то это можно расценивать как отказ? Может, он и вправду придавал всему, что происходило, слишком большое значение? Или же это было просто было обычное желание найти его и сказать этим, что ты мой и теперь никуда не денешься. Хочешь того или нет, но придется быть со мной. Может и так… Но в любом случае, Россия сел за пианино, перешел через себя и начал наигрывать. Что ж в тот момент чувствовала еще маленькая страна, которая едва подросла и думала о независимости. На вид тогда Америке можно было дать лет шестнадцать. Не больше. Но он уже желал свободы и независимости. Что он мог почувствовать, когда услышал ритмичные аккорды балалайки. Кто играет на балалайке? Славяне… Кто виртуозен в этом? Русские… Да, он тогда испугался. Англия говорил ему, что Россия — большой ледяной гигант, который разрушит и сделает все, чтобы достичь свой цели. Он жесток, хитер и хочет только одного — власти, хоть и кажется таким добрым на вид. Америка испугался, побоялся выдавать себя… На дворе был восемнадцатый век… Он уже твердо решил для себя, что к концу идущего столетия обязательно станет независимым, даже если ему придется вести с Артуром войну. А Россия… С одной стороны, это могло сыграть ему на руку. Такая сильная страна, поддержка… Но вот только не станет ли это для него потом роковой ошибкой? Освободившись от Англии, не будет гарантий, что его не захватит более сильное государство. Та же Российская Империя. И он не ответил, хоть Брагинский был и настойчив, затягивая это на несколько часов. Вот только, видимо, это затишье было прямо перед бурей. Красивее Альфред тогда ничего не слышал. Днем, когда он сидел и помогал Артуру разбираться с бумажной работой, то услышал приятную мелодию, мягкую, ненавязчивую, словно звуки шли от души. Это был своего рода призыв к ответу. Сообщение Я знаю, ты слышишь, знаешь меня… Так ответь же!. И молчать сейчас было неправильно, непростительно эгоистично. Но вот только поступить иначе Альфред сейчас не мог. Потом, когда окрепнет и встанет на ноги, разберет свои проблемы и сможет стать открыт для него. А пока что оставалось только давиться слезами ночью от стыда и ждать, разучивая что-нибудь новое на инструменте. Только для оттачивания техники, без капли чувств и эмоций. Обычный холодный зубреж нот и доведение звуков до идеала. Ничего более. Numb (piano version) — Linkin Park Иван слушал внимательно, копаясь в своих воспоминаниях. Почему сейчас ему казалось, что все, что он сейчас слышит, это извинения за прошлое молчание? И почему так рано? Или его родственной душе не знакомо понятие часовые пояса? От этой мысли он усмехается. Ведь этот негодяй знает о том, кто сейчас слушает его ноктюрн по местному времени. Издевательство… Но это стоит того. Иван уже не замечает, как все подходит к концу, звук в его голове затихает… Мимолетно проскальзывает мысль, что было бы неплохо, если бы его соулмейт научился играть колыбельные. Но она обрывается резким стуком клавиш. Silhouette (piano & string version) — Психанул? — Думает Брагинский, переворачивается на другой бок и пытается снова заснуть. *** — Да сколько можно то! — Америка отвлекся на сообщение, пришедшее на его телефон. Англия, решивший отомстить ему за прошлый Хеллоуин, решил срочно собрать саммит из-за якобы «Химической агрессии со стороны России». Новичок, парализующие химическое вещество было якобы подкинуто русскими. Если не напрямую, то они точно как-то были задействованы в этом. Теперь он пишет ему, что тот обязан явиться завтра утром и присутствовать на собрании. Ловко подловил, однако… Тяжело вздохнув, он положил руку на клавиши, сыграв пару нот, которые мягким звучанием растворились в стенах комнаты. *** Англия сидел недовольный, обозленный и нервный. Сидевший справа от него Америка зевал время от времени и, изменяя своим правилам, сидел тихо, не выкрикивая с места и не перебивая других. Так же присутствовали: Германия, как представитель ЕС, Россия, защищавший свою честь и еще пару стран и Канада, которого никто не заметил и все еще ждали. — Думаю, стоит начать. — Тишину нарушил Россия, поднимая абсолютно незаинтересованный взгляд на Артура, который пришел от этого в замешательство. — А я думаю, — Начал Кёркленд, — Что не стоило и начинать, Россия. Я не понимаю… Ладно еще ваши дележки с Америкой, но я то тут причем? — Сдерживая себя, он едва сидел на месте, чтобы не подойти и не схватить Ивана за шиворот, вытряхивая из него признания. Альфред же опустил взгляд в тот момент, когда Россия посмотрел на него. Иван отвечал Артуру спокойно, последний же с каждой фразой выходил из себя все больше и больше, пока наконец не вскрикнул. — Если это делал не ты, то кто тогда?! Америка! — Россия впал в ступор. Мало того, что он еще должен доказывать свою невиновность, так теперь и ему же искать и преступника… — Англия? — Альфред же не знал, что ему ответить. С одной стороны, Англия рассчитывал на поддержку со стороны Америки. Ведь кто умеет красиво говорить о том, какой Россия плохой и опасный для всего мира. Сейчас все ждут, что он поддержит Англию, выскажет что-нибудь колкое и обидное. И Америка собирался сказать уже заученный наизусть текст, но слова застряли в его горле. Англия, не услышавший от своего воспитанника абсолютно ничего, многозначно на него посмотрел. — Америка? — Процедил сквозь зубы Артур, придавливая Штаты к стулу. — А? Нет… Мне нужно отойти… — Встав из-за стола, он извинился и поспешил скрыться за большой дверью, оставляя всех в недоумении, а Артура в бешенстве. — И где же поддержка этого америкашки… Когда она так нужна?! — Таковы были его мысли в тот момент. Стоило двери за ним закрыться, как Альфред сразу же рванул по коридору. Он не хотел сейчас находиться в одном помещении с Россией, в одном здании, в одной стране… Он устал уже от всего, а если быть поточнее, от своей наглой и грязной лжи, которой покрывал не только Ивана, но и себя. Он бежал по коридорам без разбору, проходя множество дверей, но у одной из них он все же замедлил свой шаг, останавливаясь. — Я устал… — Прошептав, он прислонил к ней свою ладонь, кладя вторую на ручку и открывая дверь нараспашку. Большое помещение с множеством стульев вокруг, а в середине — сложены различные музыкальные инструменты, в том числе — и пианино. Разве это просто случайность? Что он остановился именно у этой двери? Может, стоит рискнуть и позволить судьбе решить сейчас, что ему делать дальше. Америка снимает с себя куртку, пиджак и небрежно бросает их на один из деревянных стульев, подходит к инструменту и проводит рукой по закрытой крышке пианино. Эхо достаточно сильное, чтобы донести его музыку до ушей Ивана, а не только до его сердца. Он слишком долго бегал от этого момента, и теперь он настал. Америка ослабил две верхних пуговицы на своей белоснежной рубашке, расстегнул манжеты и небрежно закатал рукава по локоть, чтобы ничего не стесняло его движений. Взяв из ряда стул, он поставил его у инструмента, садясь и разминая пальцы, надумывая, что же ему сыграть. *** После ухода Альфреда настала минутная тишина, которую прервал Россия. — Ну что же… Раз Америка ушел, а мы молчим, то не вижу смысла продолжать это безобразие… — Поднявшись со своего места Иван, под внимательные взгляды других стран, направился к выходу, остановившись у самой двери. — Знаешь что, Артур… Остынь и приди уже наконец в себя. Я не виноват, и ты знаешь это… Я не хочу говорить с тобой сейчас. Ты уже сам не соображаешь, что творишь и на кого пытаешься повесить свои ошибки. — Кёркленд чуть ли не задыхался от возмущения. Да как он только посмел сейчас… — Но Артур, я помогу тебе разобраться во всем этом. Только тогда, когда ты успокоишься и придешь в себя, а не будешь кидаться на меня как собака в агонии. На этом все. Счастливо оставаться. После сказанного Россия покинул помещение, мягко, не издав ни одного звука, прикрыв массивные двери. Теперь же, прислонившись широкой спиной к стене, он медленно сполз на пол, выдыхая. — Как же мне все это надоело… — Спокойным не было больше сил оставаться. Все надоедало. Ничего не радовало. Проблем становилось больше с каждым днем, решать их возможностей все меньше. Можно не играть сильного и независимого, а просто посидеть на полу и отдохнуть от той давящей обстановки, из которой он недавно вырвался. Но… Он внезапно подскакивает на месте, поспешно вставая обратно. Нежное звучание пианино вновь стирает все его плохие мысли, пробирается прямо в замерзшее сердца и задерживается там теплым огоньком. От чего-то ему кажется, что всегда, когда ему плохо, он слышит игру своей родственной души. Он словно подгадывает момент, когда ему особенно плохо и пытается хоть как-то поддержать его. Иван грустно ухмыляется и идет вперед по коридору. Может, у них связь еще крепче, чем у обычных соулмейтов? Настолько крепкая, что они могут чувствовать состояние друг друга? Или просто кто-то следит за ним. Но зачем же тогда все это? Почему он не может показаться ему на глаза? Чего же так сильно боится? Пребывая в своих мыслях, он уже и забыл то, сколько времени бесцельно бродит по коридорам здания. России даже показалось, что он сходит с ума, так как музыка в его ушах начал двоиться и отдаваться эхом. Словно он включи одну и ту же запись с двух разных устройств. Или нет? Остановившись в коридоре, он прислушался. Нет, это определенно был не глюк. Вслушиваясь в эхо, он дошел по нему до приоткрытой массивной двери за которой абсолютно точно кто-то играл. Он же слышал это. — Нашел. — Иван улыбнулся, но не так, чтобы от одного вида его улыбки весь мир содрогался и чувствовал исходящую от русского опасность… Он давно не улыбался по-настоящему, искренне и так мягко. Рука в перчатке легла на ручку двери, но, так и не пошла дальше этого. Сомнения начали закрадываться в душу Брагинского. А стоит ли? Ведь были же причины, по которым его родственная душа бегает от него все это время? А если он сейчас просто все испортит своим приходом, разрушит и так хрупкую связь между ними. Но… Нет… Такого шанса больше у него не будет. — Я просто посмотрю и уйду — Таковы был план с двумя простыми пунктами. Узнать и уйти, а уже потом пробовать наладить отношения и ждать признания от страны. Ведь все они знают его как страну, покрытую коркой холодного бездушного льда под снегом пережитков коммунизма. Теперь можно не бояться показать истинного себя. Может, его родственная душа сможет принять его, когда увидит, что Иван никогда не был той «Империей зла», внешний вид которой рисует все Америка. Благо, дверцы не скрипели, и Россия смог незаметно приоткрыть эту дверь шире, проникая внутрь. В одно мгновение весь его мир рухнул, когда он увидел того, кто сейчас играл на пианино… Почему? За что? И как?.. Мысли перепутались, дыхание сбилось, где-то слева в груди больно кольнуло. И как это понимать? Альфред ничего не заметил, так и продолжал играть. Он не планировал задерживаться здесь долго. И поэтому, когда он доиграл последние ноты, но аккуратно закрыл крышку инструмента, проводя на последок по отполированной поверхности рукой. Он медленно поднялся и хотел уже было повернуться, как тут же был заключен в медвежьи объятия. В нос ударил запах водки и подсолнечного масла, а в кровь — лошадиная доза адреналина. Как долго он был здесь? Как много услышал? Что теперь понял и о чем сейчас думает? Мысли не давали продохнуть, а сильные руки России так и продолжали держать Альфреда на случай, если тот решит оттолкнуть его и убежать. Они могли бы поговорить и потом, но обязаны сделать это сейчас. — Россия? — Но вопреки ожиданиям Ивана, Альфред даже не собирался брыкаться или кричать в его адрес проклятия. Наоборот, он обмяк в его руках безвольно куклой. Неужели принял? Но сказанной после Иваном вернуло его в суровую реальность. — Больше никогда не прикасайся к инструментам… — Он говорил это спокойно, без каких-либо ноток и интонаций, просто выдал на одном дыхании как переводчик в гугле. А потом — просто ушел, оставляя его в одной комнате. Для обоих — сильный шок. Между ними — стена из лжи, агрессии, времени… Преодолеть ее за такой короткий срок нельзя и Россия понимает это. Америка сам виноват, что начал все это. Узнай бы он раньше, может быть, у них могли бы сложиться отношения намного теплее, чем имеются сейчас. Теперь ж все уже утеряно… Он не может принять Американца, который постоянно тыкает в него острыми предметами, поливает грязью. А Америка не может сказать ему, что все, что он делает и говорит — не его воля… Но… Разве Россия ему теперь поверит? Вновь это чувство одиночества, только теперь обостренное. Страна медленно садится обратно на стул, тянутся рукой к пианино, но последние сказанные Иваном слова вновь врезаются в сердце тупым ржавым клинком. Альфред не осмеливается играть. — Какой же я все-таки… Идиот… — Сняв очки, он кладет руки на крышку, после опуская и голову, пряча свои эмоции от всего мира. Его неосторожность, его зависимость от мнения людей больше никогда не позволят ему и допустить мысль о том, что он вообще может быть когда-нибудь счастлив.