Снег шел беззвучно

Крупные хлопья снега заполонили все пространство от неба до земли и лениво падали - на частные двухэтажные дома, на трассу, на горы и холмы далеко на горизонте, словно стремясь запорошить и выкрасить в белый цвет весь огромный город, но безуспешно: едва коснувшись лобового стекла, снежные комья теряли белизну и таяли, и полупрозрачная льдистая масса медленно скатывалась вниз. Брейк до боли в глазах всматривался в снегопад за окном автомобиля, пытаясь разглядеть и запомнить каждую снежинку, но вскоре сдался и прикрыл веки; мерно жужжал мотор, шелестел обогреватель, и кто-то хлопал дверьми машин на стоянке, но снег падал беззвучно. — Простите-простите, очередь была безумная! Поехали? — Лейси кинула пакет с покупками на заднее сидение и, включив дворники, зябко потерла ладонями друг о друга. — Холодно! Боже, как холодно! Вы не замерзли? Можно, я сделаю обогреватель посильнее? — Конечно, — ответил Брейк — ему было не холодно, но и не тепло. Обогреватель зашумел громче, Лейси нажала на газ, и машина выехала с парковки на трассу, разбрызгивая в стороны водянисто-снежное болото, покрывавшее асфальт. Некоторое время они ехали молча, лишь Лейси приглушенным шепотом ругалась на погоду, кривые дороги и мешающих ей водителей, а потом Брейк сказал: — Спасибо вам. Лейси на секунду оторвала глаза от трассы и тепло улыбнулась. — Не за что! — Ну как же: если бы не я, вы бы давно уже были дома. У вас, кажется, вообще сегодня выходной, разве нет? — И что с того? Дома все равно скучно — а сколько ни стирай и ни готовь, домашним хлопотам нет ни конца ни края. Это была неправда, Брейк знал: дома его коллегу ждали супруг и две дочери-близняшки; каждый вечер они наверняка собирались вместе за ужином, а перед тем, как уложить детей спать, Лейси, возможно, читала близнецам сказки — или делала что-то другое, присущее любящей жене и матери, о чем Брейк не имел никакого представления. Но в одном он не сомневался — в канун Рождества у нее была тысяча и больше дел, которыми она бы с намного большей радостью занялась, чем везти его в больницу у черта на куличиках, а затем — обратно. — Нет-нет-нет, — настаивала она, решительно мотая головой. — Дома вообще нечем заняться! Абсолютно нечем! — А как же рождественский торт? Лейси просияла и прежде, чем ответить, выдержала полную загадочности паузу. — ...мы заказали в кондитерской! Целых два, по правде говоря. Дорого, пожалуй, но один раз в году — можно! — Я бы на вашем месте заказал четыре — торты из кондитерских всегда оказываются маленькими. — Точно! Жутко красивые и вкусные, но маленькие... Кстати о тортах, — Она помедлила, словно подбирая слова. — Сегодня утром Винсент Найтрей оставил вам в подарок коробку с чем-то похожим на торт. Я удивилась и спросила, конечно, для чего, но он сказал только, что это подарок на Рождество... — Винсент Найтрей из отдела продаж? — нахмурился Брейк. — Единственный и неповторимый! Вы ему тоже что-то дарили, или это просто его очередная прихоть? — Я ничего ему никогда не дарил. — Странно... В общем, я оставила его в холодильнике в вашем кабинете, иначе испортится же. Брейк скривился и рассеянно потер глаза. — Извините за беспокойство. — Нет, все в порядке. Вечерело, и набухшее тучами, ватно-белое небо становилось мутным: как плесень или пепел, или как сырая, еще не обработанная овечья шерсть. Ближе к центру города количество автомобилей росло — их фары сверкали сквозь пелену снегопада и отражались в каплях воды на стеклах. Вскоре пришлось остановиться: на километры вперед перед ними выстроились машины, ожидающие зеленого света. Обреченный вздох, кислая мина на лице и нетерпеливое постукивание пальцами по рулю — вот все, чем Лейси выразила свое недовольство, и Брейк наконец понял, что в этой обстановке казалось ему настолько непривычным: молчало радио, да и сама Лейси почему-то говорила намного тише, чем обычно. Он не так много раз ездил с ней в одной машине, но почему-то хорошо помнил: обычно она сразу включала в салоне музыку, иногда радио, но чаще — CD-диски, и проигрыватель гремел старыми панк-рок хитами; Лейси двигала головой в такт и на припеве подпевала. Обычно, попадая в пробки, она громко и неприлично ругалась, шипела и жаловалась, а дождавшись, наконец, светофора, светилась счастьем; лишь сегодня она была в разы спокойнее и сдержанее, и Брейк рассеянно думал о том, почему. — А что с радио? — спросил он в конце концов. — Сломалось? — Нет... а что? — Просто у вас всегда что-то играет, а сегодня почему-то нет. Лейси улыбнулась, но улыбка вышла растерянной и слегка виноватой. Ее рука в перчатке потерла затылок и вернулась к рулю. — Просто сегодня захотелось послушать, как падает снег. ...Снег все еще шел, когда она высадила Брейка возле здания офиса, когда пожелала счастливого Рождества и попросила беречь себя, когда он поздравил ее с Рождеством в ответ и вручил заранее купленные две коробки шоколадных конфет в подарок близнецам. Шел он и тогда, когда лифт поднял Брейка на последний этаж офиса компании «Пандора» и стеклянные двери раздвинулись перед ним и его карточкой-пропуском, и тогда, когда из глянцевых окон своего кабинета он смотрел вниз, — или, по крайней мере, Брейк думал, что идет снег. Краем сознания он допускал возможность того, что за черными пятнами перед глазами никакого снега вовсе нет, а остальные чувства, кроме зрения, его просто обманывают. Холодные капли воды все еще оставались на его пальто и в волосах, и Брейк решил, что это растаявшие снежинки; он сбросил мокрую верхнюю одежду на пол там, где стоял, и, опираясь о стену, медленно дошел до кресла. В полной тишине ему казалось, что головная боль и шум в ушах усилились, а темнота перед единственным видящим глазом разрослась шире, захватив почти все поле зрения. Там, где он был сегодня, человек в белом халате и очках уверял его, что это временно, и выписал таблетки, но почему-то Брейк чувствовал, что теряет зрение насовсем. Последним, что ему удалось увидеть отчетливо, было лицо Лейси — с такими же, как у него, цвета глазами, с трогательным румянцем на щеках от горячего воздуха из обогревателя, с немного потерянным и смущенным выражением, вызванным неизвестно чем — Брейк так и не смог определить его причину. Была ли она расстроена тем, что так поздно вернется домой в праздничный день, или чем-то еще? Он подумает об этом позже. Торт, вынутый из холодильника и с осторожностью осмотренный, оказался просто тортом. Неожиданно большим и вкусно пахнущим взбитыми сливками и карамелью, но ничем, кроме картонной коробки, не снабженным и потому — загадочным и непонятным. Помойная крыса Найтрей мог легко узнать, что Брейк любит сладкое и торты, ведь об этом известно всему отделу, но причина этого подарка почти наверняка не так проста, как просто знак вежливости под Рождество от коллеги. Наверняка торт отравлен, — подумал Брейк, — и если сейчас сдать его на экспертизу, можно раз и навсегда избавить себя от неприятной необходимости видеть помойную крысу каждый будний день. Наверняка он еще и ужасно вкусный, — пронеслась в его голове внезапная мысль, которую от тут же отмел как несусветный бред. Коробку, не рискнув ее открыть, Брейк понес к мусорному баку и с грохотом уронил ее в контейнер — в офисе в такое время уже никого не было, так что можно не осторожничать, — и вернулся в кабинет с острым чувством, что упускает что-то важное. С чего бы Винсенту Найтрею дарить Брейку отравленный торт, да еще и через другого человека, тем самым выдав себя с головой? Пару минут Брейк сидел неподвижно и беззвучно, слушая сухое тиканье настенных часов в соседнем помещении и надеясь, что ответ придет сам собой, а затем поднялся из кресла, слегка покачнувшись от резкого движения, достал из ящика ключи от машины и вышел из здания офиса обратно, под мерзкий снего-дождь и усилившийся к вечеру ветер. Есть люди, которые неприятны просто так. Не по какой-то конкретной причине, а по стечению множества обстоятельств и факторов, которые привели к рождению этих людей на свет и формированию их характера, привычек и внешности — Брейк мог размышлять над этим сколь угодно долго, но ни одно из качеств Помойной Крысы само по себе ему отнюдь не досаждало. Причина его ненависти пряталась где-то настолько глубоко, что Брейк не мог объяснить ее сам себе, как ни старался, — и тем не менее все, что касалось Винсента Найтрея, неимоверно его раздражало: гетерохромия, длинные волосы, иногда даже не собранные в хвост (так и вшей можно подхватить, ей богу!), нарочитая вежливость и неискренняя улыбка, привычка спать на рабочем столе или зевать на конференциях, стиль одежды, даже почерк и цвет ручки, которым он подписывал документы. Но корни их взаимной неприязни оставались неизвестными. Иногда Брейку казалось, что он вовсе не так уж ненавидит Помойную Крысу — ровно до того момента, когда они встречались в коридоре и тот, улыбаясь, наклонял голову в приветствии, а правила корпоративной этики требовали от Брейка того же. Брейк гнал машину по уже пустым улицам, и снег слетал с ее крыши, а большие хлопья, падающие с неба, бились в лобовое стекло. На середине моста через реку он затормозил и вышел, на ходу застегивая на себе пальто: внезапно ему стало холодно до дрожи в руках и судорогах где-то в районе шеи. Винсент Найтрей стоял у парапета и смотрел с моста вниз, на черную, как деготь, реку, но заметив Брейка, приветливо помахал ему рукой. — Как вам понравился мой подарок? — спросил он, и от звука его голоса Брейк скривился. — Ха! Вы спрашиваете так, словно действительно верите в то, что это был просто торт. — А разве нет? Брейк потопал ногами о землю, чтобы смахнуть с ботинок слякоть. — Он был отравлен, так ведь? Я бы не стоял здесь, если бы попробовал его, и вам это прекрасно известно. — Какое грубое обвинение! У вас есть доказательства? Брейк презрительно фыркнул. — Они мне не нужны. Мы здесь совершенно одни: никто не помешает мне отомстить — и не останется совершенно никаких следов. Глаза Винсента сверкнули непонятным выражением — это могла быть идея или мысль, которую тот хотел во что бы то ни стало спрятать. Он изобразил на лице страх и отошел на пару шагов назад. — Знаете, — продолжал Брейк неторопливо, — как легко автомобиль съезжает с моста и как трудно потом экспертизой определить, был ли водитель в салоне во время аварии и выбрался из нее потом, или с самого начала упал в реку отдельно от автомобиля? Винсент сделал еще один шаг назад и уперся спиной в ограждение. Казалось, он хочет что-то сказать, но сдерживается и молчит. Брейк немного подождал ответной реплики и продолжил — он никуда не торопился. — А слышали ли вы когда-нибудь, что происходит с утопленником во время смерти? Вода проникает в его легкие и разрывает их изнутри; а если она, к тому же, холодная, как сейчас, то все тело словно пронзает тысяча тонких игл. Это не менее мучительно, чем умирать от ожогов. — Но в конце, — произнес Винсент не совсем уверенно, — в конце смерть приходит к утопленнику медленно и желанно. Я читал, что это похоже на погружение в глубокий сон. Брейк резко изменился в лице: издевательскую улыбку словно сдуло ветром. Гнев прочертил на его лбу морщины, резкие, как молнии, и в охрипшем голосе не осталось ни капли веселья. — Звучит так, будто ты хочешь, чтобы это произошло с тобой, Помойная крыса! Мне помочь? Ты для этого затеял все эти игры — чтобы не пришлось нести ответственность за свою никчемную жизнь? Винсент повернулся к нему спиной, облокотившись о парапет моста, и, глядя вниз на реку, виновато пожал плечами. — Прошу прощения, — сказал он наконец. — Я думал, что уж для вас это не будет трудно. Мы оба слишком ненавидим друг друга, чтобы пускаться в сантименты. Он помолчал, наблюдая на отражающимися в водной глади огнями ночного города. — Так что, мне подтолкнуть? — прошипел Брейк. — Если вас не затруднит. Лишь на одном небольшом участке моста ограждение отсутствовало: Винсент шагнул прямо к нему и зажмурился. Но вопреки ожиданиям, сильные костлявые руки обхватили его со спины под мышками и резко потянули назад; потеряв равновесие, они оба упали в грязь. Брейк приготовился к сопротивлению и внутренне напрягся, но Винсент лишь лежал на земле и широко распахнутыми глазами смотрел в черное небо, а затем закрыл лицо руками. ...Где-то на западе, за полустертыми туманом очертаниями многоэтажек поднималось облако снежной бури. Снег теперь падал не хлопьями, а маленькими больно ударяющими по коже льдинками, но Брейк так и не смог отличить его звук от миллиона прочих: от звуков проезжающих мимо машин, шелеста ветра, бурления реки под мостом и их громкого дыхания. Он не запомнил, как они добрались до машины — должно быть, в какой-то момент он уснул или потерял сознание, но когда очнулся, то обнаружил себя на пассажирском сидении, а Винсента — за рулем. Выругавшись, он выпрямился и по привычке потер глаза. Кажется, ему удалось скрыть чувство облегчения за негодованием, но Винсент как ни в чем не бывало усмехнулся: — Не волнуйтесь: ваша машина в гораздо большей безопасности, чем если бы ее вели вы. И даже если с ней что-то случится, в любом случае, — зачем автомобиль человеку, потерявшему зрение? Поправьте меня, если я что-то напутал. — Его губы расплылись в любезной улыбке, той самой, от которой у Брейка сводило челюсть и хотелось ударить его по лицу. — Сколько пальцев я показываю? Три или четыре? — Идите вы знаете куда... — Вам надо в больницу, Шляпник, и срочно. Давайте, я вас отвезу? Нет-нет, мне совсем не сложно. Благодарю вас, что разрешаете пользоваться машиной во время госпитализации: по вашей вине я остался без личного водителя... — По моей? — Я давно знал, что вы его подкупили, но ради общего блага притворялся, что не замечаю этого. Брейк закусил губу и про себя пожелал водителю скорейшей смерти — конечно, он тоже знал, что тот сливал информацию им обоим, но считал, что сам платил ему больше. — Откройте окно. — Вы простудитесь: холодно же. — Я прежде задохнусь от запаха помойки! Вам знакомо слово «гуманность»? Нельзя так внезапно увольнять человека: а что, если у него трое детей и беременная жена? Винсент в ответ лишь рассмеялся. Спустя некоторое время Брейк снова заснул: шум мотора действовал усыпляюще, и расплывчатыми тенями за окнами виднелся бледно-голубой в свете неоновых вывесок снегопад. Он шел все так же беззвучно, но Брейк подумал, что даже если совсем скоро он не сможет ни видеть его, ни слышать, можно будет просто спросить о погоде у кого-нибудь еще. И эта мысль почему-то успокоила его как ничто другое.