1793 год.
Крики, метания и вопли разносились по особняку. Бал в честь спасения от революционно настроенных граждан Парижа был в самом разгаре, когда через высокие золоченные двери ворвался месье де Вермон с заявлением, что жители деревни двинулись в сторону особняка и намерены вершить суд над своими господами и их гостями. Сжимая руку Комбефера, Курфейрак уводил его всё дальше от знатной толпы. — Они должны прислушаться к нам, Франсуа, мы на их стороне, они нас не тронут, — пытался убедить возлюбленного Комбефер, но Курфейрак лишь сильнее мотал головой, взбираясь по лестнице на третий этаж. — Они не будут разбираться, кто мы, нам необходимо переодеться. На чердаке у меня спрятаны некоторые вещи, которые помогут некоторым слиться с толпой бунтовщиков, но мы должны быть там первыми. Сердце билось в груди, словно запомнив такт недавно звучавшего в бальной зале гавота. — Наши родители сами повинны в том, что дали бал в такое нелёгкое для страны время, — проговорил Курфейрак, отпуская руку Комбефера и обхватывая пальцами ветхую лестницу, приставляя её к чердачному люку. — Надеюсь, Анжольрас не задержится, — Комбефер достал из кармана часы с гравировкой и сверил время. — Он может встретиться с толпой в самый неподходящий момент. — Лезь, — вскинул голову Курфейрак, держа лестницу. Голоса гостей праздника приближались, и необходимо было попасть на чердак, пока не началась давка. Комбефер послушался и начал взбираться по шатающимся ступенькам. Курфейрак последовал за ним. И как только они взобрались на чердак, послышался выстрел снаружи. Курфейрак вздрогнул, переглянувшись с другом, а Комбефер, не теряя и секунды, ринулся к мансардному окну. — Они могут тебя заметить! Но Комбефер не слышал, пытаясь разобрать силуэты, толпившиеся у кромки леса. В темноте было ничего не разобрать, но свет факелов озарял происходившее вокруг себя, словно днём. Вновь послышался выстрел, и Комбефер ахнул, когда в оранжевом свете факела блеснул светлый волос. — Франсуа… — прошептал он, его тон вдруг потерял все ноты спокойствия, становясь лихорадочным. — Франсуа, там Анжольрас. Курфейрак вновь вздрогнул и подошёл к окну. Зарево огня освещало газоны, движение толпы приближалось к особняку, а на белоснежном снегу за ней расплывалось алое озеро крови. — Его нет, — шёпот вперемешку со всхлипом, как самое ужасное предзнаменование слабости. — Его нет, Ферр, — и рука сжалась вокруг карманных часов. «Я надеюсь, наша дружба будет вечной».Наше время.
Грантэр вздрогнул от стука в дверь и, разлепив сонные глаза, сел в кровати. Вчера они засиделись до самого рассвета, когда тонкие солнечные лучи уже озаряли библиотеку своим желтоватым светом. Он кинул взгляд на часы — 10:30, значит, он уже пропустил завтрак, и оставалось всего полчаса до назначенной поездки в деревню, чтобы проводить Монпарнасов обратно в Лион. — Войдите, — прохрипел он, и дверь приоткрылась. В комнату скользнул Жеан, обычно свежий и всегда прекрасно выглядевший поэт сейчас напоминал собой собственную тень. — Мы должны согласиться на план Анжольраса, — проговорил он, садясь на край кровати Грантэра. — Сегодня мне приснился сон. Про этот особняк, только в момент гибели Анжольраса… — Он показывал мне свои воспоминания, которые я тоже сначала принял за сновидение, — закусил губу Грантэр. — Разъяренная толпа и споткнувшаяся лошадь? — Нет, — Жеан упал на кровать, рассматривая балдахин. — Скорее, я видел его гибель со стороны Курфейрака и Комбефера, они прятались на чердаке. — Да? Значит, должно быть, Франсуа навещал тебя сегодня ночью. — Я думаю, что необходимо сжечь виноградники, Эр, — Жеан приподнялся на локте, внимательно смотря на друга. — И уговорить твоих родителей покинуть особняк. Он действительно принадлежит только Les Amis. — Помнится, вчера ты был другого мнения. — Вчера я ещё верил в возможность их освобождения, но после того, как ты ушёл, Комбефер сказал, что они не хотят идти в Забвение. — Забвение? — Да, они называют таким образом окончательную смерть. Будто упокоенные души уходят туда. — Даже у призраков есть легенды? — хмыкнул Грантэр, вставая с кровати и проходя к оставленной на спинке кресла одежде. — Даже у них, — подтвердил Жеан, тоже вставая с кровати и проходя к распахнутым балконным дверям. — Мне кажется, ты относишься ко всему происходящему с присущей тебе долей цинизма. — Как ещё мне относиться к двухсотлетним идеалистам, носящим чёрную ленту, карманные часы и называющим себя Друзьями Азбуки. — Что плохого в идеализме? — через стену вступил в комнату Анжольрас, и Грантэр так и замер с рубашкой в руках. — Тебя не учили стучать? В дверь, например? — вскинул он бровь. Жеан обернулся, и на его губах заиграла тонкая улыбка. — Зачем? — с наигранным удивлением спросил Анжольрас. — Затем, чтобы не заставать меня с голым торсом, например. Анжольрас оглядел художника с ног до головы, и без единой эмоции опустился в кресло, отвернувшись. — Твои родители только что договорились с Монпарнасами о продаже особняка, — сообщил он. — Необходимо осуществить наш план, как можно скорее. — Мы даже не готовы к нему. У нас нет необходимых предметов. — Каких? — Бензина? — Что такое бензин? Грантэр закатил глаза, усмехнувшись. — Если бы ты хоть немного принял блага современности, ты бы знал… — Мне хватает того, что эта современность подвела идеалы прошлых веков, растоптала всё, во что верили первые революционеры, устраивает войны на ровном месте и не хочет видеть истинной цели, — голос Анжольраса впервые звучал так, словно он произносил речь с постамента, а не поддерживал разговор. — Ты всё же читаешь новости? — Это неважно, — молодой человек поднялся из кресла. — Важно то, что мы просим не так многого. Просто оставить нас в покое. — Почему ты так не хочешь уйти так же, как и другие? За что ты держишься здесь? — спросил Жеан, подходя ближе и смотря Анжольрасу прямо в глаза. — За свободу, — произнёс Анжольрас. — Здесь ты не свободен, — возразил Грантэр. — Не тебе судить об этом, циник.