Тени снаружи

      За окном мчащегося куда-то на север поезда была серая клубящаяся тьма. Густая, скрадывающая звуки и цвета, но изобильно снабженная запахами. Пахло все больше прелой листвой, влагой, болотами, в приоткрытую форточку врывался сладковатый запах цветущего камыша и еще какой-то полевой травы. Воображение рисовало неизвестным цветкам желтый цвет, потому что сладость была приторно-медовая, и от нее по спине бежали мурашки. От ласкающего кожу теплого ветерка колкое возбуждение только усиливалось, и приходилось прикрывать глаза, чтобы справиться с наваждением, не позволяя ситуации стать хуже.       В закрытом купе поезда дальнего следования они ехали вдвоем: темноволосый мужчина, нацепивший на нос очки с узкими стеклами и практически без оправы, и Гарри, старательно рассматривающий проносящийся за окном пейзаж, делающий весьма поэтические заметки в голове и лениво предающийся хандре. Приближение осени влияло на двадцатитрехлетнего секретаря вполне процветающей фирмы непредсказуемо: то он жизнерадостно шаркал ножкой по рано начавшим опадать листьям, упруго шагая по змеящейся дорожке парка, то, как сейчас, сидел, привалившись виском к стеклу, время от времени стирая с окна конденсат своего дыхания, и передергивал плечами, когда снаружи начинал моросить мелкий дождь — противный, промозглый — не чета июльским грозам.       Вообще-то, погода в Англии оставляла желать лучшего практически в любое время года — порой Рождество приходилось встречать без снега и заморозков, с жуткой грязью за окном, в солнечную погоду, так не вязавшуюся с духом святого праздника и Нового года. А иногда июнь и июль радовали исключительно идущими одно за одним штормовыми предупреждениями. Этот год ничем не отличался от прочих, кроме удивительно располагающей к хандре политической ситуации в стране, но лично Поттеру приходилось жаловаться только на давку в метро, на пробки на дорогах и на дурной смог в центре города. Словом, Шотландия, куда он теперь держал путь, в старый дом своего босса, где ему придется пережить две недели внеочередных встреч, импонировала ему даже больше столицы, из которой он рвался уехать, расталкивая локтями народ на платформе. При покупке билета его не заботили ни возможные соседи, ни обещания штормов, ни холод, ни проблемы с сетью. Главное, что будет куда выйти, — даже если это окажутся болота, леса, холмы, степи, а то и все вместе.       Собственно, соседей по купе бояться и не пришлось. Сосед был всего один, но у Гарри екнуло сердце, когда он аккуратно закрыл за собой дверь купе, повернулся и тут же столкнулся взглядом с темными глазами незнакомца. Глаза были непроницаемыми, взгляд цепким, смущающим, и Поттер растеряно заморгал от такого внимания к своей персоне. Крылья носа мужчины на мгновение затрепетали, когда он глубоко вдохнул, а Гарри тупо уставился на разомкнувшиеся на мгновение тонкие бледные губы, на выразительные скулы и россыпь темных волос, выбившихся из низкого хвоста и тонким багетом обрамивших почти лишенное красок лицо.       Попутчику Гарри не дал бы меньше тридцати пяти на вид, себе он не дал бы ничего, кроме оплеухи за такое бесцеремонное разглядывание незнакомца и недвусмысленную реакцию своего тела.       Определенно, чувство в его груди и животе не было страхом. Гарри и сам не мог сказать, что это было, но придушенно поздоровался, потом сухо закашлялся, как в начале простуды, — на мгновение он забыл, что надо дышать. Его сосед поморщился, неблагосклонно, но вежливо кивнул и поднялся, чтобы помочь убрать вещи наверх. Оказалось, что секретарь Поттер, привыкший быть не самым мелким даже среди людей в дорогих костюмах, ниже мужчины больше чем на голову. Чувство в груди только усилилось, и Гарри растерянно смотрел, как его чемодан легко поднимают над головой и кладут на багажную полку. Глаза сами собой отметили отсутствие обручального кольца на суставчатых длинных пальцах, дорогие, но не кричащие о баснословной цене часы на правом запястье — значит, левша, и что черный хвост, идеально ровный по нижней линии волос, с запрокинутой головой доходит примерно до лопаток.       В черепной коробке настойчиво билась мысль о книжной красоте неизвестного и о том, что Поттер — идиот, потому что пора было открыть рот для заслуженных благодарностей и вспомнить, куда он второпях засунул билет. Билет дрожащей рукой был нащупан в кармане, а сосед уже протянул белую длань в сторону, приглашая его устроиться на своем прежнем месте. Гарри торопливо пробормотал, почти просипел благодарности, уже и себе самому напоминая не то безнадежно простуженного, не то клинического идиота. Потом они расселись. Гарри скинул с плеч черное строгое пальто, хорошо подогнанное по фигуре, и положил к себе на колени. Расстегнул пару пуговиц на джемпере, высвободив белую рубашку, и расстегнул на ней воротник — в купе было не жарко, но душно. Правда, окно ему открыть не дали, хотя он было привстал и потянулся это сделать. — Вы и так кашляете, а с открытым окном к тому моменту, как мы прибудем в Шотландию, успеете заработать лихорадку, — ровный голос попутчика звучал низко, раскатисто и одновременно бархатисто. Слушать бы и слушать игру тембристых обертонов, к которым внешность мужчины подходила идеально. По спине прокатилась нежданная волна мурашек, колени сладко дрогнули и едва не подкосились. Это заставило опомниться.       Гарри послушно кивнул и торопливо присел обратно на свое место возле окна, нагретое до него чужим телом. Сосед по купе же любезно предложил ему нашедшуюся у него таблетку от горла, потом поднял с обивки сиденья не замеченную ранее Поттером книгу — Ницше, кошмар какой! — и поправил сползшие на кончик длинного, но бесспорно выразительного носа очки. Гарри поначалу тупо пялился на его изящные сверх всякой меры мужские руки, спотыкался глазами о манжеты черной рубахи, выхватывал куски закрытых пальцами слов на обложке. И наверняка напоминал неизлечимого пациента стационара, которого уже залихорадило, и вот-вот начнет бредить, но упрямо позволяет поезду, ради которого он убежал от врачей, уносить себя все дальше от города.       Наверное, Гарри никогда не решился бы никому объяснять, что с утра он был здоров, и вся его болезнь приключилась с ним в тот момент, когда он закрыл дверь в купе и недальновидно обернулся, натыкаясь на взгляд человека с черными глазами.       Очевидно, вид в процессе размышлений у него был как у брошенного щенка, потому что четверть часа ему позволяли бродить взглядом по фигуре незнакомца. Наконец тот не выдержал и кашлянул сам, привлекая к себе осознанное внимание и заставляя посмотреть в лицо. Убедившись, что Гарри сфокусировался на нем, он выразительно приподнял брови — сначала медленно одну, потом вторую — и, словно в замедленной съемке, выражение красивого лица становилось брезгливо-уничижительным, а глаза — страшными бездонными коридорами, провалами до самого ада.       Гарри тут же поспешил отвернуться, выпрямил затекшую спину и устроился уже по-новому. Он навалился плечом на стенку, свел ноги, потом закинул одну на другую. Голова неприятно ныла, вагон равномерно качало, и он пристроил висок к холодному стеклу, за которым уже практически бесшумно проносился пригород.       А потом его, видимо, сморило. Во всяком случае, когда он в следующий раз открыл глаза, поза его осталась прежней и одной ноги он практически не чувствовал, а вот сосед успел лечь и даже прикрыл глаза той самой книжкой. По часам Гарри с удивлением обнаружил, что прошло более пяти часов пути, сумерки сгустились почти до темноты, за окном пропал дождь, сменившись густым туманом, и рассмотреть что-то во вспышках фонарей стало очень трудно. Но зато попутчик все-таки рискнул открыть окно, предварительно накинув на Поттера его же пальто, и в купе пахло цветами, а ветер был удивительно теплым.       Наверное, надо и вправду заболевать, чтобы даже сквозь сон не заметить, как тебя укрыли. Хотя Гарри мог оправдаться и тем, что сборы перед поездкой были ранние и прошли в спешке — свою квартиру он оставил перевернутой вверх дном, и будь у него соседи, они бы уже оборвали ему мобильный, все это время успешно смирно покоившийся у него в кармане и не подававший признаков жизни.       Тем же самым Поттер мог оправдать и то, что лишь сейчас заметил, насколько древним был железнодорожный состав, в котором он оказался. Таких маленьких, практически двухместных купе он не видел с раннего детства, и то они были лишь в фильмах и на картинках. Откуда такой раритет достали и почему пустили по рельсам, обещало остаться тайной. Тайной, не слишком сильно пахнущей пылью, пропитанной солнцем, и этаким запахом путешествий, которыми обычно обдавал сам вокзал. Пахло углем, полиролью, деревом настенных панелей… Словом, атмосфера была несовременная.       Быть может, встреча с незнакомцем ошеломила его окончательно, но как же было хорошо, что все огрехи внимания исправил короткий сон. Гарри втянул душистый воздух носом, глубоко-глубоко, так, что в груди стало больно, и, медленно выдохнув, открыл непроизвольно закрывшиеся глаза.       Попутчик явно уже не спал, шевелил пальцами закинутой за голову руки, но все еще казался частью окружающего антуража. Немного включить фантазию, и время потечет в обратном направлении. Вот уже и его сосед начал преображение. На нем не рубашка, пусть и черная, а сорочка, не очки — хотя черт с ними, с очками, идут ведь, — а какой-нибудь монокль или и вовсе стеклышки на ручке, подносимые к лицу, вроде театрального бинокля. Вместо резинки, пусть и слабой, можно было вообразить ленту, и тогда лишь чудо наверняка не позволяло смоляным волосам виться.       Лицо мужчины было гладко выбрито, но богатая фантазия уже неслась дальше, и Поттер с интересом представлял незнакомца то обладателем тонких ухоженных усов, то укротителем узкой недлинной, но крайне симпатичной бородки клинышком, или же лицевая растительность фигурно обрамляла красивый рот. А то и всего вместе. Бакенбарды упорно не представлялись, в голове капризно звучало чье-то «не тот тип лица!». Но и того, что подходило к этому типу лица, хватало для пробуждения любопытства.       Дюма, наверное, рыдал бы от зависти, встреть он во Франции, пусть и в самом Париже даже, такого мужчину, и не дайся тот использовать свой облик в книжке. О личности говорить не приходилось, но в темных глазах светился ум, и ум немалый. В голову упорно лезло слово «роскошный», а еще «харизматичный», «импозантный», «великолепный», «восхитительный», «несравненный», «изящный» и даже затесалась пара восторженных «грациозный» и «дивный». Гарри остановился на «бесподобный», торопливо утешил сам себя, что всегда был неравнодушен к искусству и прекрасному — даже если прекрасное было старше его и тождественного ему пола.       А потом «бесподобный» глубоко сонно вздохнул, непослушной, наверняка затекшей рукой вяло отыскал край книги, стягивая ее с лица. Чтение Ницше, в общем-то, хоть кого утомит, даже «великолепного» мужчину, о чьем имени Гарри мог догадываться, опираясь исключительно на виднеющуюся ему крышку чемодана, хваставшую непритязательной вязью двух хитросплетенных букв «S».       Между тем незнакомец с трудом сфокусировал взгляд на наручных часах — Гарри с интересом наблюдал, как он фокусирует взгляд, потом собирает мысли в кучу, пытаясь сообразить, сколько времени показывает циферблат и сколько он продремал, прикрывшись чтивом. Потом мужчина торопливо глянул на успевшего вновь уставиться в окно с самым невозмутимым видом Гарри, и в отражении, в свете верхних ламп, Поттер смотрел, как его сосед неторопливо садится на своем месте, оправляет перекосившуюся рубашку, с досадой на лице заново собирает растрепанные волосы, трет кончиками пальцев уголки глаз, несколько раз жмурясь. За окном между тем промелькнула какая-то станция — и Гарри чуть носом в стекло не впечатался, пытаясь взглядом зацепиться за вывеску с названием.       И наконец, его плечо тронули самыми кончиками пальцев. Поттер послушно повернул голову и принял недоуменный вид. — Вы ужинали? — совершенно ровный, нечитаемый тон, взгляд — обернувшемуся Гарри тут же захотелось восторженно рукоплескать умению этого мужчины держать себя и подать новому лицу. Жизнь, что сегодня особенно сильно казалась постановкой, требовала в ответ проявить себя сдержанным, собранным, но не сонным. Гарри старательно принял сосредоточенный вид и качнул головой очень отмеренным движением и очень тщательно, чтобы ненароком не стукнуться головой о стекло. Потом вскинул руку с часами с лицу. — Я проснулся минут десять назад, — почти не соврал он, хотя успело пролететь уже все сорок. — И был бы рад, если бы вы сказали мне, где здесь что, — Гарри пожал плечом, что примечательно — одним, не желая краснеть и пояснять об особенностях человеческой физиологии. Но его и без слов поняли. — Туалет перед тамбуром в конце вагона, вам бы умыться, а то на щеке отпечаток рамы, — Гарри торопливо потер щеку, наверняка расчерченную ломаными красными линиями, которые вот-вот зазудят. — Я подожду вас перед купе. Думаю, десяти минут, чтобы привести себя в порядок, хватит нам обоим, — и мужчина автоматически провел ладонью по своим так и не приведенным в идеальный вид волосам, чуть-чуть сморщив нос. — Думаю, да. Большое спасибо, сэр, — Гарри запнулся, потом подал руку, представляясь: — Мое имя Гарри Поттер, сэр. — Северус Снейп, — попутчик чуть помедлил, прежде чем подал руку. Рукопожатие у него было крепким, но не давящим, ладонь теплой и сухой — не чета периодически потеющим от волнения ладошкам самого Гарри. — Приятно познакомиться, мистер Поттер. Как вы себя чувствуете? — Взаимно, сэр. Несколько часов сна творят чудеса, — Гарри улыбнулся, мысленно повторяя имя нового знакомого, отбрасывая уже ненужную характеристику «незнакомец» и с наслаждением прокручивая звучание голоса мужчины в голове. Если бы в университете ему преподавал профессор с таким голосом, Гарри бы призадумался о своей ориентации загодя. И ходил бы даже на самые нелюбимые предметы, чтобы его послушать. Четкие фразы, хорошо поставленная интонация — гордость логопеда и риторика, а не произношение!       Потом Гарри торопливо сбежал в туалет. Маленькое зеркало показало его припухшую со сна физиономию, красные, тоже припухшие — может, и правда лихорадка? — губы и растрепанные волосы и, конечно же, следы от рамы на щеке. Холодная вода и вылетающий из немеющих от холода пальцев кусок мыла взбодрили, он даже волосы смог пригладить, и аккуратно заново заправил в брюки рубашку, но после умывания зверски захотелось кофе, да покрепче. И закурить.       К поджидающему его возле купе Северусу Снейпу Гарри гарцевал с грацией оленя, чудом не споткнувшись ни разу и сохранив невозмутимое лицо. Обычно Поттер легко вступал в контакт с людьми и производил впечатление человека компанейского, но от мистера Снейпа веяло недосягаемой пока солидностью и взвешенностью каждого слова и взгляда. И ему почему-то захотелось произвести впечатление не компанейской души, но просто произвести впечатление. По возможности, приятное.       В вагоне-ресторане Гарри понял, что есть он не так уж и хочет, а вот выпить чаю — да, тысячу раз да! И дело было вовсе не в неприличных ценах на еду и не в неуместной армии приборов на столе. Просто чудовищно хотелось пить, рот пересох. Гарри попросил принести целый чайник, а не одну чашку чая, и смутился под понимающим взглядом спутника. — Все-таки у вас была температура, — констатировал Снейп и звонко постучал пальцами по краю стола. — После нее сильно сушит. А я не уверен, что у меня хотя бы аспирин найдется. — Клянусь, с утра чувствовал себя нормально, — Гарри виновато улыбнулся, растерянный столь неожиданной переменой в поведении попутчика, и прикусил губу. — Я и подумать не мог, что доберусь до вагона в столь… неприличном состоянии, — Гарри отмахнулся от слова «непотребный», уж больно часто оно намекало на непростые отношения человека с алкоголем. — Надо думать, что заболели вы двумя днями ранее — это средний срок, за который болезнь обычно прогрессирует, — и мистер Снейп даже поднял палец, указывая на важность информации. Гарри тут же припомнил бессонную ночь, возню с легионом документов, которые босс забирал с собой из офиса, грохот ливня и его настойчивый бой в окно, жуткий сквозняк, от которого бумаги разлетались… А потом в реальности милая буфетчица принялась выставлять перед ними тарелки, принесла Гарри заварник и чашку, поставила сахар. Обрадованный парень плюхнул себе два кубика сахара и залил их умопомрачительно пахнущим Эрл Греем. Для счастья не хватало свежей мяты и пледа — для тепла и уюта.       Остальная еда была не для него, но увидев одну причитающуюся ему порцию, Северус принял вид необычайно задумчивый. — Первый раз в вагоне-ресторане вижу порции, которые оправдывают зверские цены, — негромко сказал он, вонзая вилку в кусок ростбифа, прежде чем взяться за нож. — Часто путешествуете? — заинтересовался Гарри, уже почти опустошивший первую чашку. — В последний год — часто, — кивнул Снейп. Потом решительно отложил приборы и наклонился над столом, чтобы поставить перед Гарри чесночные тосты. — Поешьте — когда я делал заказ, я предполагал, что порции будут невразумительно маленькими за невразумительно большую цену. Я рад впервые ошибиться в сервисе, но теперь всего мне в одиночку не съесть. — Я оплачу, — торопливо вскинулся Гарри. — Да хоть бы и не платили, — Снейп тонко улыбнулся. — Вам нужно поесть, особенно если вы заболеваете. Мяты, у них, конечно, нет, душицы — тоже, но у меня, кажется, эвкалиптовое масло с собой — вотрем в виски и помажем под носом, мне иногда помогает. — Вы — парфюмер? — наобум предположил Гарри.       Назвавшийся Северусом Снейпом не выдержал и расхохотался. От его смеха в груди у Гарри все снова дрогнуло, а еще он непритворно смутился и начал заливаться краской, чего за ним давно не водилось.       Северус, между тем, вытер выступившие в уголках глаз слезы салфеткой, потом твердо взглянул на Гарри. — Давайте договоримся — во-первых, никаких «вы» больше, мне всего тридцать один. Во-вторых — зови меня по имени. В-третьих — кем меня только не называли, но парфюмером я не был никогда, — он снова улыбнулся. — Нет, несмышленый ты мальчишка. Я фармаколог. Большую часть времени торчу в лабораториях, совмещаю несовместимое и в силу широкого кругозора мог бы получить образование врача, но дело это хлопотное, утомительное и неблагодарное, — Снейп вернулся к еде, а Гарри послушно взял тост, который вкусно пах, оказался идеально соленым и хрустящим, и который он стрескал быстрее, чем понял, что они явно вышли на какую-то новую ступень знакомства. Хотя «мальчишка», да еще и «несмышленый», царапнуло самолюбие. — Мне двадцать три, — любезностью Снейпа, Гарри не пришлось наливать себе чай самостоятельно, и он смог свободно изложить свою часть биографии, отвечая откровенностью на откровенность. — Я секретарь, что забавно — в фармакологической фирме. И еду не то на слет этих самых фармакологов, не то просто в семейное гнездышко босса, чтобы мешаться под ногами и блюсти соблюдение протокола. А еще меня ждет армия бумаг, трудовая терапия и все в таком духе, — Гарри слегка закатил глаза. — И в отпуске я не был уже без малого полтора года, и, наверное, пока не уйду в декрет, он мне не светит.       Северус шутку явно оценил. — Хочешь стать первым беременным мужчиной? А кто будет отцом, позволь спросить? — Да хоть вы, — не подумавши ляпнул Гарри и тут же прикусил себе язык, но было уже поздно: глаза Снейпа странно блеснули, а сам он развеселился моментально, что в его образе собранного величественного баловня жизни смотрелось не менее красиво, чем все остальные проявления его бесспорно многогранной натуры. — Я, конечно, почту за честь сломить десятилетия споров всех генетиков мира, — вкрадчиво и в высшей степени соблазнительно пробормотал тот своим низким искусительным голосом, от чего Гарри нервно заерзал, ощущая животрепещущий интерес некоторых своих частей тела. — Однако, боюсь, ты анатомически не приспособлен для таких подвигов на благо науки, — и он уже куда благодушней рассмеялся своему ответу.       А Гарри поспешно спрятал пылающее лицо за симпатичной тонкостенной фарфоровой чашкой, мучительно гадая — это можно расценивать как флирт, если ему откровенно говорят, что для науки, конечно, не выгорит, но никто не против просто попробовать, или все-таки нет?       Имея рядом такого человека, как Северус Снейп, хотелось быть уверенным. Гарри не врал себе о своих предпочтениях, или, как говорила тетя, дурных наклонностях, еще в школе. Ни мокрые поцелуи с Чжоу, ни приторные, со вкусом жвачки, с Джинни ему не понравились. Зато понравилось, когда Седрик держал его под бедра, усаживая на парту, чтобы уменьшить разницу в росте.       Собственно, с тех пор, как ему было пятнадцать и Седрик его бросил, у него никого и не было. Закономерно, в общем-то — кто такой Поттер, у которого очки были в пол-лица, а кто Седрик — самый красивый мальчик в школе и вместе с этим главный ее гей. Естественно, Диггори рано или поздно пришлось завести подружку, тайком таская в подсобку якобы лучшего друга. А недотрога Поттер, отказавшийся так легко брать в рот, был сброшен с небес на землю. На земле ждали Малфой с дружками, полные радостного и недоверчивого счастья, и их биты.       Так сказка о запретной любви повернулась неприятной к нему стороной, а жизнь намекнула — не быть ему героем этого драматического романа, ох, не быть. — Гарри, Гарри! — окликнули его из реальности, стирая воздушные крепости неприятных воспоминаний. Поттер вопросительно моргнул и поднял низко склоненную голову от чашки, позволяя увидеть свое растерянное лицо. — Ты явно задумался о чем-то неприятном, — встревоженный Северус пристально вглядывался ему в глаза. Гарри с какой-то панической ноткой вспомнил, что он уже не в той школе, Седрик давно уже лишь тень прошлого, что вместо очков у него линзы, а Малфой… Малфой, наверное, так и остался гадом. Но Гарри это уже никогда не коснется. Он вырос. — Вспомнил о своей непристроенности по жизни, — Гарри сморщился и опрокинул в себя остаток чая, тут же наливая следующую чашку и неохотно берясь за последний тост. — Матушка просит поторопиться с внуками? — понимающе усмехнулся Снейп. Гарри помрачнел. — Я сирота, — весомо обронил он и сел очень ровно. — Некому просить и укорять не дурить. Практически всю мою жизнь и некому, — последние слова Гарри почти уже прошептал.       Северус выглядел так, словно чувствовал себя виноватым, что полез не в свое дело. — Ты вырос в приюте? — осторожно спросил Снейп спустя несколько минут, когда неприятное напряжение вроде бы немного улеглось. Гарри невесело усмехнулся его предположению. — Нет, меня растила тетка. Честно позволяла спать в чулане под лестницей, донашивать вещи брата и есть, что останется на столе, — безразлично сознался Поттер в страшной, хотя и не самой страшной, судьбе.       Глаза Северуса выразительно округлились. Он даже очередной ломтик картошки до рта не донес. Наверное, рассказы Гарри отбивали аппетит — некоторые знакомые психологи тоже жаловались, что в их цивилизованном мире рассказы мистера Поттера звучат невероятно неприятно. Тогда он понимал, что не стоит и ходить к конкретным типам. — И как же ты вырвался из порочного круга? — тихо поинтересовался Северус, глубоко задумавшись. — Насколько я понимаю, школу тебе выбрали сравнительно недорогую и из близлежащих, никаких поводов баловать тебя, конечно же, не было. Тем не менее, ты выбрался и выглядишь очень прилично. — В тринадцать я ушел из дома, — не стал скрывать правды Гарри. — В старшей школе меня избивали почти постоянно, в младшей было примерно так же, но там верховодил мой кузен, а он знал рамки. В новой школе кузен тоже был, это, кстати, был пансион, и на меня честно потратились. А вот рамок у людей там не было, — Гарри бессознательно провел рукой по ребрам — на одной стороне они у него были когда-то сломаны — все. — Я сбежал прямо из больницы, пару месяцев жил один как перст. Потом меня поймали полицейские. А затем оказалось, что у меня есть крестный, который не последний человек в Лондоне и который искал меня почти четырнадцать лет, — Гарри солнечно улыбнулся воспоминаниям. Жизнь с Сириусом была, как светлый лучик в непроглядной тьме его жизни раньше. — Сириус забрал меня к себе. Нанял армию врачей — ребра мне хирурги собирали заново по кускам, предварительно повторно сломав — из-за моих мытарств они срослись неправильно, осколки угрожали легким. Руки-ноги — там, как повезло, но прихрамывать я теперь вынужден только в очень плохую погоду, чаще всего — зимой, — Гарри опустил глаза. — В остальное время бегаю, как все, — голос дрогнул и сорвался. Смотреть на Северуса Гарри не хотел — жалость уже давно вызывала у него ответную злобу. — Одну почку мне срочно заменили, вторая пока работает и если повезет, в ближайшие пару лет меня ждет улучшение, как и весь остальной мой, не побоюсь этого слова, ливер. Дальше была хорошая школа, отряд репетиторов, которые партизанили против меня всем скопом. Потом курсы, курсы самые разные были. Учился я на факультете журналистики, но работать пошел секретарем к другу крестного — ему как раз помощь была нужна. А Сириус все еще развлекается тем, что вытрясает компенсацию с моих предыдущих опекунов. Правда, как именно он это проделывает, для меня уже большая загадка, — Гарри пожал плечами, гоняя ложечку по чашке — он все забывал, что собирался размешать сахар в новой порции напитка. — Друга этого твоего крестного отца случайно не Ремус Люпин зовут? — уточнили с другого края стола. Гарри поднял глаза от чашки — Снейп вид имел хмурый, глаза метали молнии, и волосы, кажется, тоже немного встопорщились. Гарри всполошился. — Бога ради, прости. Мне не стоило болтать языком, — проговорил он виновато. — Да, Ремус и есть мой начальник. Он, может, и не требует невыполнимого, но мне все время хочется сделать больше, — Гарри криво улыбнулся. — Да и работа мне нравится, хоть она и беспокойная. — Ничего страшного, я просто вспомнил неприятные вещи из своего детства, — Северус явно силой воли заставил себя успокоиться. — А ещё… Мне просто подумалось, что мы вполне можем пересечься с тобой на этой вашей конференции, — он едва заметно улыбнулся, и грозные тени окончательно пропали с его лица. — Я ведь тоже получал приглашение. Не планировал ехать, конечно. Но это вполне реально.       Гарри и сам почувствовал, что расцвел. Почему-то ему очень захотелось, чтобы Северус приехал. Чтобы смог вырваться. Чтобы Гарри смог увидеть его снова, подойти, заговорить. Хотя бы издалека посмотреть, если повезет меньше. — А зачем ты вообще едешь в Шотландию? — поинтересовался он, когда игристое счастье прекратило разноситься по венам, как пузырьки газа из шампанского, заставляя кровь бурлить. — Прости, если вопрос личный, но про себя я уже сказал, так что... — Захотел навестить мать, она перебралась в пансион неподалеку от Эдинбурга несколько лет назад, — помедлив, признался Северус. — В начале лета работы у меня много, а сейчас вроде еще и не холодно, и в горах погода получше будет, чем на равнине. Тут многое все еще цветет. Можно позволить себе на недельку вырваться из города, и даже телефон выключать не придется, сети все равно нет, — Гарри понимающе улыбнулся — он тоже много времени тратил, отвечая на звонки, и не все из них были по работе, и уж конечно, не все были приятными. Работая секретарем, он даже немного привык, что люди, чем ниже на самом деле их положение и выше амбиции, тем они невоспитаннее, грубее, и всем им непременно нужно срочно поговорить с его боссом, а если нет — то они настолько важные шишки, что смогут упросить босса уволить его за непрофессионализм, да и просто так. Ремус смеялся — до первого прослушанного разговора: по большей части тирада была нецензурной и с угрозами, за которые они потом стрясли немалую компенсацию. Но случай был не единичным, и если бы Гарри всерьез этим занялся — лет за пять обогатился бы несметно, не покидая рабочего места и отстегивая куда меньшие деньги адвокатам.       Они заплатили за ужин и вернулись в свое купе. Гарри вспомнил, что поезд прибудет к утру — скорее всего, это было связано с его преклонным возрастом. Почти показательный состав, музейное качество. Может быть, это его последний выезд. Может быть, вся эта поездка — лишь сон.       Гарри нравился такой сон. Верхний свет согласно мигнул у них над головами, на мгновение погрузив мир во тьму.       Они не спали довольно долго — почти до полуночи. Северус рассказывал о полезных растениях, растущих в Шотландии, дал ему масло, как и обещал. Гарри спросил его о чтении Ницше, и тогда Снейп признался, что каждый раз открывает для себя новую ситуацию, подходящую к тексту, словно видит новую грань своей жизни. Впервые Поттер открыл для себя подобный взгляд на такие тексты.

* * *

      Утро наступило с гудком поезда. Подумать только, паровозный рев. Его, наверное, еще родителям Поттера приходилось слушать, а то и им уже не довелось…       Серые сумерки еще не разошлись, когда Гарри сел на сидении и закапал капли в пересушенные глаза — накануне он забыл снять линзы, чего с ним давненько не случалось. Северус тоже уже не спал и снова устроился на своем месте с книжкой — правда, на этот раз, уже с другой. Выглядела она, как фармакологическая брошюра, — Гарри на одобрении печати таких собаку съел.       С утра говорить особо не хотелось. Поттер отправился умываться, потом выпросил себе чаю, потом вернулся в купе. До прибытия оставалось около часа, когда они, негромко переговариваясь, начали готовиться — Северус извлек откуда-то свое пальто, снял их чемоданы, рассовал по карманам мелочи, вроде своих очков для чтения. Как он мог столько читать в дороге, да еще лежа, да еще и по делу — загадка. Гарри в постели мог выдержать художественную литературу, но вся остальная теряла актуальность, когда он оказывался в кровати. Сразу хотелось спать, веки наливались тяжестью, он вспоминал про линзы… Он даже писать что-то свое не мог, даже просто сидя на кровати, — сугубо стол, стул, лампа. Ну или хотя бы кресло и хорошие подлокотники у него. В былое время, еще в бытность мальчишкой из чулана, он и стоя на голове мог делать что угодно. Теперь же жизнь переменилась и, надо думать, к лучшему.       В Эдинбурге они долго шагали вместе прочь с платформы. Гарри искал глазами автомобиль, о котором его заранее предупредили, или босса собственной персоной, а Северус — просто придирчиво выбирал такси. Поттеру предстояло еще невесть сколько трястись в машине, Снейпу — чуть более часа путешествия, без учета поиска места, где он сможет остановиться на несколько дней.       Перед расставанием, стоя уже возле служебной машины, они обменялись номерами. Гарри, импульсивный идиот, на прощание крепко обнял изумившегося такой непосредственности Северуса. Но взгляд темных глаз, когда он отстранился, словно потеплел еще на градус, а тонкие губы искривила едва заметная улыбка. Гарри против воли улыбнулся тоже, взволнованный и возбужденный. Сердце заполошно билось в груди, так что встрепанные отросшие сверх меры виски Поттер заправил за уши, раскрасневшись, как девица. — Позвони, чтобы я тебя встретил, когда ты приедешь, — улыбнулся Гарри. — Народу будет, может быть, и не много, но чтобы загонять вусмерть одного секретаря большого начальника — хватит.       Северус ушел по-английски, не прощаясь, если не считать за прощание короткий кивок и пристальный взгляд напоследок. А Гарри уселся на заднее сиденье, порадовал водителя, что можно ехать, и принялся переводить сбитое дыхание. Внутри все пело, и даже в бытность глупой влюбленности в Седрика он не ощущал такой легкости, такого волнения и столь непобедимого желания жить.

* * *

      Полторы недели пролетели в кутерьме — Гарри проверял и перепроверял списки приглашенных, помогал решить вопросы размещения гостей, а после обеда сбега́л из старого шотландского поместья с настоящими шотландскими сквозняками на покрытые вереском холмы и частенько бродил по стоящему в отдалении леску с сигаретой. Ветер, пронзительный и безжалостный, как милость убийцы, уносил все тревоги и пустые мысли. Поттер успел перебороть пару-тройку простуд, привыкнуть к непривычному акценту у потомственных слуг — обитателей крепости, и подивился, что дядя Ремус обладает корнями в таком месте. На шотландца он тянул очень мало, тем более на шотландца с таким родовым гнездышком и угодьями на много миль вокруг. Попахивало неназванным ни разу титулом, но потом он услышал наконец, как экономка обратилась к Ремусу "лэрд" с сильным акцентом, и все встало на свои места.       Слет фармакологов приближался, Гарри нервничал — Северус молчал в ответ на сообщения и не перезванивал на звонки. Уже начинало казаться, что вся эта встреча и поездка с невероятным мистером Снейпом ему просто приснилась. Ремус, отмечая подавленность своего помощника и подопечного, всерьез тревожился и все просил Гарри отдохнуть и не напрягаться так. Но покой делал только хуже — в тишине своей комнаты, расположенной в одной из самых высоких точек старинного поместья, Гарри воображал себе ужасы, и тогда беспокойство за едва знакомого, но притягательного до трепета в груди мужчину доходило до кондиции и выливалось в бесслезные истерики и метания.

* * *

      За три дня до мероприятия Гарри слег с несбиваемой температурой. Теперь вокруг него постоянно кто-то бегал, приглашенные из близлежащей деревни работники враз заделали старые, рассохшиеся от непогоды оконные рамы и протопили докрасна камин, занавесили плотными шторами окна, чтобы свет не вредил чувствительным глазам. Ему все слышался постоянный стук дождя по стеклу и железным листам крыши — тут до нее было подать всего ничего, за стеной была какая-то большая комната с уровнем потолка и пола куда ниже, чем тот, на котором жил секретарь. Поттер помнил, что его пичкали лекарствами, наверное, осматривал и доктор, но самого важного человека он как не видел, так и не видел, и в бессознательность сна он отправлялся раз за разом измученный, но непобежденный — как оловянный солдатик.       В тех снах ему виделось море, прохладное и почему-то пресное, ласково оглаживавшие его тело волны, блаженно смачивающая ему пересохший рот кислинка воды. Прохлада касалась его лица, щекотала каплями шею, скользила по груди, ощущаясь то более плотной, но почти пропадая. Гарри хватал приятный свежий воздух губами, таращился в голубое небо с клочками облаков, похожих на кусочки ваты. Море рокотало, тащило по дну песок с тихим шелестом, плескало вокруг его тела и звало гулким голосом, снова и снова повторяя его имя — Гарри, Гарри, Гарри… — Гарри, Гарри, ну открой же ты глаза, мальчишка, нужно заложить тебе мазь, иначе с конъюктивитом мы промучаемся вдвое дольше, чем с пневмонией, — что-то громко шуршало совсем рядом. Гарри дернул головой на звук и с трудом разлепил слипшиеся глаза и ресницы. Было неприятно и даже больновато, жгло, все слезилось, но глаза тотчас же промокнули чем-то прохладным, потом снова и снова, пока он не смог открыть их полностью и, заметно щурясь, не обнаружил возле себя знакомую темноволосую фигуру, которую он так долго ждал… — Сев… вер… — в горле запершило, в груди захрипело, и Поттер принялся неудержимо кашлять, ощущая, как разгорается за глазами чудовищная боль и как забивается горло густой, вязкой, горьковатой зловонной мокротой. Кто-то тотчас помог ему развернуть голову и даже вроде бы подставил под лицо какую-то чашку. Гарри с облегчением принялся отплевывать мерзкую слизь, лихорадочно благодаря мир или небо, или вселенную, что рядом был кто-то догадливый, и если глаза ему не врали, то это был Северус. Северус, которого он так хотел увидеть и которого так долго ждал… — На Севе мог остановиться, мне не привыкать, — доброжелательно, но весьма сдержанно сказали ему. За шумом в ушах Гарри с большим трудом разобрал конец предложения. Грудь болела, тянули межреберные мышцы, даже просто осторожно дышать было в тягость. Гарри подозревал, что если на него чуть надавить — он просто сломается, как сочный стебель алоэ, с хрустом и брызнувшим по пальцам клейким пряным соком.       Обратно на подушки он рухнул с облегчением, блаженно прикрывая глаза, которые ему снова принялись протирать. — Открывай глаза обратно — заложу мазь, и сможешь спать. Нет, не сможешь, сначала еще кое-что выпьешь, — Северус — в том, что это все-таки был он, не было никаких сомнений — ловко оттянул ему нижнее веко. Мазь была прохладная, но не холодная, согретая в руках и оттого неприятно жидкая. Гарри охотно закрыл глаза обратно и почувствовал, как она опять склеивает ему ресницы. Жжение под веками утихло, и этому он был рад. Потом ему в губы ткнулся край чашки, и он принялся глотать горьковатую, но приятную жидкость. В этой горечи было что-то свежее, а Северус, успевая наклонять чашку, бормотал: — Кто бы мог догадаться, что за грудным сбором я все-таки не зря зайду. А я ведь говорил этим кретинам, что тебя надо в больницу, но нет, уперлись, столько времени упустили из-за споров… В следующий раз, Блэк, если ты решишься открыть рот, я тебе туда клея налью. А ты, Люпин, тоже хорош — Гарри говорил, что все нормально, Гарри не мог не заметить пневмонию! Тоже мне, нашли врача. Пацану двадцати пяти нет, он, чтобы вас не беспокоить, поперек рельсов ляжет без споров. А вам мозги на что?! Неужели не болел он у вас до этого, воспитатели вы хреновы? — Не кричи, Снейп, я и так себя дураком ощущаю, — голос у крестного звучал непривычно подавленно, а Гарри обрадовался — значит, Сириус тоже приехал, и Ремус здесь. Самое время их по-нормальному познакомить с Северусом. Вот только сейчас он еще немного откашляется…       Ему снова что-то подсунули под рот, холодная рука на лбу отводила волосы с горящего лица и не давала боли за глазами довести его до тошноты. Вторая холодная ладонь держала за бедро, помогая удержаться на боку, за что Гарри был особенно благодарен — самого его трясло даже лежа на спине. — Да не ерошь ты ему волосы, и вообще руки убери от моего крестника, — послышался непонятно от чего злой голос Сириуса, а Гарри охватила паника — он же не выдержит, вывернется наизнанку остатками отвара, если руку уберут! А если уберут обе, он тут же завалится и захлебнется моментально.       И он непослушной рукой вцепился в чужое запястье, не давая убрать благословенную холодную ладонь, только-только начинающую нагреваться. — Люпин, компресс, — догадливо скомандовал Северус. — От кашля ему жарко и тошнит наверняка. И скажи там еще отвар поставить, может, прочистим побольше, пока он вроде соображает. Гарри, слышишь меня?       Гарри в перерывах между кашлем промычал. Его штормило, перед глазами темнело, желудок капризно сжимался, грозя неминуемой рвотой. — Ну хватит, хватит. Отдохни немного, — Северус ласково пришептывал, шипел и гладил по спине, как ребенка, укладывая его обратно. Гарри трясся еще некоторое время, потом осторожно вдохнул и выдохнул — хрипы он слышал без любого фонендоскопа, в нижней части легких забурлила мокрота. Ощущение было не только неприятным, но и пугающим. Но дышалось чуть-чуть легче, чем раньше. — В больнице его бы просанировали и не мучили так, — пробормотал Северус. Послышался звук шагов, и кровать промялась с другой стороны — Гарри это более чем устраивало, на перекосе, который был раньше, было чуть-чуть неудобно лежать, потому что он сползал. — Вот какого черта ты вообще приехал со своими нравоучениями, Ню… — это явно был Сириус, а Ремус, скорее всего, ушел исполнять просьбу Северуса. — Закрой рот, иначе обещание про клей я сочту обязательным к исполнению, Блэк. Меня позвал Гарри, хотя если бы я знал, что у вас тут такой дурдом, в Эдинбурге я бы потащил его к врачу, а не проводил до такси, — Северус принялся шуршать какими-то бумажными пакетами, а до Гарри донесся запах трав, самыми приятными из которых были мята, мелисса и лимон. А может, это была лимонная мята? — Кроме того, я ухитрился пропасть на две недели, пока занимался похоронами, и пропустил все его звонки и сообщения. Я, конечно, знатный мизантроп и редкостный циник в вопросах общения, но даже мне стало неудобно. — Кто умер? — сипло и напряженно уточнил Гарри, придя в смятение. Вот ведь идиот, Северус и без него был занят, а он названивал со своим желанием услышать чужой голос и увидеться поскорее, а у человека там горе. Что за кретин этот Гарри Поттер, вечно он не знает, когда надо остановиться, заткнуться и включить голову. — Из чуть не умерших есть ты, — резковато отозвался Северус. — И я не понимаю, какого черта ты не догадался хоть кому-то показаться после своих «двух или трех легких простуд», — будь у Гарри силы, он бы покраснел, потому что то, о чем говорил Северус, он догадался упомянуть в сообщениях, но не сообразил сознаться остальным. — Если бы я не смог дозвониться сюда знакомым спустя двое суток после твоего молчания — ничего бы не узнал, и никакие лучшие фармакологи Великобритании, плясавшие тут вокруг твоей кровати со своими пустышками и без антибиотиков, этим дебилам, которые твой крестный и твой начальник, не помогли бы. — Я конечно знал, что ты низко оцениваешь своих коллег, но и подумать не мог, что настолько, — послышался тихий голос Ремуса. — Вот отвар, вот компресс, а ты не кричи, чудо, что у него уши не заложило. — Не чудо — пневмонией он болел в детстве, так что шансы, что она повторится, всегда были выше, — тихо сознался Сириус. — А на антибиотики пенициллинового ряда у него аллергия.       Северус неразборчиво выругался, прорычал, что у пенициллина производных больше, чем у непутевого крестного мозгов, потом сделал глубокий вдох и наверное принялся дышать на счет. — Я привел его в чувство за три дня, Ремус, и эти три дня я почти не спал, ползая по здешним холмам или вытрясая травы из местных. Вот и думай о пользе своих подопечных, если они провозились куда больше меня, а все, чего добились — это поддержания состояния. А иммунитет — он не резиновый, Люпин, — интонации голоса Снейпа звучали убийственно холодно. — Они бы посадили ему печень и почки, с которыми, насколько мне известно, и так беда. И потом большой привет. Сгорел бы за ночь.       Гарри дрогнул — перспектива была обрисована детально и одновременно лаконично страшно. — Прекрати стращать моего крестника, — севшим голосом выдавил Сириус со своей стороны кровати. — Его надо стращать, — жестко выдал Северус почти моментально. Гарри догадался, что если откроет глаза, то обнаружит искрящийся между двумя мужчинами воздух. — Только не подеритесь, — попросил Гарри, снова слегка закашлявшись. — Спасибо Северусу за лечение, спасибо, Сириус, Ремус, за заботу, а вообще, если вы так гавкались надо мной всю последнюю неделю, то пора бы уже и общий язык найти, — заключил Гарри и порадовался, что горло у него практически не болит, только неприятно сушит. — Мы ругались последние двадцать лет, вообще-то, — тихо сознался Сириус.        Северус молча шлепнул Гарри на лоб компресс, и тот крупно вздрогнул и едва не взвизгнул, когда холодная капля сползла ему по лицу на шею и за шиворот мокрой от пота пижамы. Но лицу стало приятно прохладно, а потом даже неприятно холодно. И свежо, определенно посвежело. Северус же в качестве извинений углом одеяла вытер потеки воды на его лице, когда увидел, как он ежится. — Не уверен, если честно, что хочу знать, какого черта между вами было двадцать лет назад, — сознался Гарри. — Но за двадцать лет чертовски многое должно было измениться. — Это долгая и неприятная для всех сторон история, Гарри, — послышался голос Ремуса. — Бродяга и Северус едва ли захотят рассказывать тебе, какие мы все были придурки, но я думаю… — Рем, — рыкнул Сириус. — Он же сказал, что не уверен, что хочет знать. — Сейчас не время для таких экскурсов в прошлое, — неприязненно выплюнул Северус, и Гарри подумал, что тому не нравится даже ненадолго сходиться во мнениях с его крестным. — Потом расскажешь, Ремус, — поспешил уточнить Гарри.         «Например, когда эти двое будут как можно дальше от меня.» — Сейчас тебе нужно спать, Гарри, — уверенно и почти жизнерадостно вдруг сказал Сириус. А Гарри и пикнуть не успел, когда Северус влил в него какой-то еще отвар, и в этот раз в нем явно были и какие-то другие медикаменты, потому что голову неправдоподобно быстро затянуло в туман сновидений, а на следующее утро Гарри с трудом продрал глаза, чувствуя, что на этот раз связь с реальностью остается весьма четкой и детальной. И это было приятно.

* * *

      Еще неделю его мариновали строгим постельным режимом. Северус, который теперь не сидел с ним сутками, оставался хмурым, но, когда рядом никого не было и на него не находил приступ ворчания, с Гарри он по прежнему был вежлив и предупредителен — иногда даже слишком — а уж по каким-то особым дням, вроде бы когда Сириус укатывал в город за лекарствами, и вовсе благодушен и почти нежен. Тогда они даже разговаривали, совсем как тогда, в купе и вагоне-ресторане. И раньше, чем Ремус решился устроиться сказочником возле Гарри, Северус сам все рассказал ему. — Мне, как ты мог запомнить, тридцать один, — ровно рассказывал Северус. — Я на семь-восемь лет младше твоей матери и на десять — твоего отца и его друзей. По правде сказать, выросли мы с твоей мамой почти вместе — жили по соседству, и лет с восьми ей время от времени приходилось быть моей нянькой. А уж время, которое я проводил в их доме, я, не буду скрывать, обожал, и разумеется, больше всего я обожал саму Лили. — Северус оказался заядлым курильщиком, так что сейчас Гарри слушал его голос из-за шторы. По краям пробивался свет, дым пах сладкими травами — Гарри успел заметить трубку и выбил признание, что местные одолжили ему и ее, и табак, и научили управляться. Так что акты курения были редкими, но зато Северус опять казался вырезанным из другого века — антураж опять соответствовал, а уж его свободные рубашки и того больше. — Не скажу, что я был таким уж взрослым, когда на горизонте появился твой отец и его друзья, но зато после их появления мне уж точно пришлось резко и повзрослеть, и поумнеть. Я им почему-то сразу не понравился, они сразу не понравились мне, так что я еще был в школе, когда они выбрали меня своей мишенью. Я был тобой, только моими противниками были уже даже не старшеклассники, а выпускники. И, надо сказать, получал я изрядно — во-первых, их было трое против одного, хотя к чести Люпина будет сказано, он всегда старательно не замечал меня, а во-вторых, они просто были старше, — Северус в облаке дыма и света явился из-за шторы. Гарри сейчас охотно бы расставил везде свечи, потому что воспринимать Сириуса хулиганом вроде Малфоя или Дадли получалось только в обрамлении художественной выдумки, гипотетически — было в его крестном что-то такое подзуживающее на приключения, опасные и не всегда полностью законные. — Ты мне рассказывал, что Сириус нашел тебя только к тринадцатилетию или вроде того. Так вот, я в поезде чуть не поверил в карму, потому что сын задиры Поттера и крестник Блэка пережил мою судьбу жертвы-одиночки, чего, конечно, никогда не познать на своей шкуре твоим воспитателям, — Северус сел на край кровати и взял Гарри за руку, поглаживая выступившие суставы пальцев. — Я не могу не посочувствовать тебе, но и не могу не позлорадствовать им — думаю, Блэк не раз припомнил их издевательства, когда слушал твои рассказы. Они превратили мою жизнь в Ад с шести лет, к восьми же я их ненавидел, и твоего отца — особенно сильно. Лили была моим единственным другом, моей Музой и мечтой. А он взял и украл ее у меня.       Вот тут-то Гарри захотелось уже выдернуть руку. Сейчас Северус признается в многолетней любви к его матери, в ненависти к его отцу, в смятении, а Гарри останется осознавать, что… что…       А что, собственно, ему останется?       Гарри сморщил нос, но Северус его мимику понял по своему. — Предвосхищая возможное отрицание, признаюсь — я любил твою маму, но платонически. Как недосягаемый идеал, как… Знаешь, как скульптуру в музее. Красивую, совершенную — и совершенно не мою. На твою маму можно было молиться, но невозможно было ее желать. Мне это даже сейчас кажется слишком пошлым. И тем противней мне-ребенку было смотреть на домогательства твоего отца к ней. Ей было шестнадцать, ему восемнадцать, казалось бы, куда он лезет, она же еще такая невинная, неприкасаемая. Джеймсу на эстетичность ситуации было наплевать. Прошло полгода, Лили была беременная и замужняя, а я был самым несчастным мальчиком на земле. Для меня она осталась феей и беременной желанным ребенком, но вот тот, кто ей этого ребенка помог завести, для меня был демоном, и я очень старательно отравлял жизнь всей компании твоего отца, — Северус хмыкнул. — Из-за этого пришлось рано увлечься химией и фармакологией, и если бы я не боялся, что зацепит тебя с Лили, — пурген стал бы самым меньшим подарком, который твой отец получил бы от меня. Они все — кроме Ремуса — отвечали мне взаимностью. И это было бы почти честно, если бы двое против не были на десять лет старше, что открывало им совершенно иной спектр возможностей. Так что наша война набирала обороты и становилась все более изощренной, и все мы старательно обходили десятой дорогой пути, на которых под удар могли попасть Лили и ты. — Через еще полгода или около того, Джеймс стал не выдерживать — я к тому моменту был редкостным поганцем и делал гадости далеко играющими. Он неуклонно сдавал позиции, его ломало от постоянного прессинга, и тогда он потихоньку начал срываться на Лили. Хотя, может, срываться он начал не потихоньку. Тут, конечно, была и моя заслуга, но ей стали открываться неприятные стороны раннего замужества — Поттер не умел контролировать себя, и уж конечно, его выматывал маленький ребенок в доме. Он работал и учился, пытался успевать быть хорошим мужем, но, будем смотреть правде в глаза — если бы не их родители и их желание сделать все, как порядочные люди, Лили бы куда лучше справлялась одна. Мне к тому моменту уже было почти десять, и я потихоньку выходил в категорию почти равного, и гормоны у меня забурлили уже тогда. Я резко вырос еще сильнее, поумнел и озверел. Блэк тем временем уехал учиться в Лондон, Люпин тоже, а Поттер остался позади. И, думаю, это его и доломало — он был вынужден смотреть, как из-за его прихоти вперед семимильными шагами движутся все, кроме него самого, — Северус тщательно следил за его лицом, а Гарри знал, что растерян. От Сириуса он почти не слышал о своей матери, а отца тот всегда представлял человеком, которому хотелось подражать, но не получалось — Гарри был совсем другим, Гарри был «олененком», и в двадцать три это было таким же диагнозом, как его плохое зрение. Сириус старался не показывать разочарования, но была больше чем одна причина, почему Гарри жил один и работал с Ремусом. А Северус между тем крепко сжал его ладонь в своей руке. — Мы все были тогда идиотами, но нас это ни капли ни извиняет. В тот Хэллоуин я испоганил Джеймсу весь день — мелочами, но все они были неприятными, какие умеют подстраивать взрослым только пронырливые злобные мальчишки. К вечеру добавились просто неприятности — что-то подгорело, ты плакал, Лили допекло плохое настроение ее мужа. Я не успел понять, что случилось. Он схватил вас обоих, затолкал какие-то вещи в машину — не все. И больше я никого из вас не видел, до тех пор, пока не встретил тебя в поезде.       Гарри сипло выдохнул, не заметив, когда перестал дышать, а Снейп уже продолжал. — Ты ведь наверняка заметил перемену отношения и изначальную двойственность. Столько лет я то был уверен, что не выжил никто из вас, то, что я никогда больше не встречу Блэка с его дружком. Признаюсь честно — тогда, будучи мальчишкой, я как-то очень быстро забыл про тебя вообще и никогда не обращал внимания, сколько именно имен выбито на надгробной плите. Меня занимала одна только Лили, словно с ней под землю ушло что-то еще очень важное. — Северус перевернул его руку ладонью вверх и принялся чертить щекотные узоры. — А между тем, с тобой-ребенком всегда было тоже просто — для меня ты по прежнему был частью Лили, но когда ее не стало, не стало и тебя. И вот спустя двадцать лет пустой жизни, про которую я научился рассказывать так, словно и правда счастливо живу… В мое купе в старом поезде, словно украденном из другой эпохи, заходит кто-то очень похожий на Джеймса Поттера. Я сначала подумал, что мне показалось, что все просто совпадение — какое может иметь отношение молодой парень к моему давнему недругу? Так что я то старательно был вежлив, то срывался, а ты продолжал смотреть, сонно хлопая глазами, и был таким… Никаким. И заснул, как младенец рядом со мной. И я смотрел на тебя час, два, четыре… Смотрел и не знал, что мне делать с таким приветом из прошлого. И решил наконец — к черту его, это прошлое. А потом ты еще представился так просто — «Меня зовут Гарри Поттер» — и руку протянул мне. Совсем как она когда-то со всеми знакомилась. «Привет, я Лили Эванс» — и пожимала руку с улыбкой ярче солнца. Вот тогда-то я и понял, что никакой ты не Поттер, ни разу.       Прохладные пальцы Северуса стерли неприятную теплую влагу со щек — Гарри не заметил, как заплакал, прижав руку ко рту, чтобы не выпустить ни единого позорного всхлипа. Как уткнулся лицом в согнутые колени, сотрясаемый рыданиями. Как обхватил себя руками.       Встревоженный его реакцией, Снейп шепотом, горячо и виновато просил у него прощения, каялся в чем-то, снова и снова, но Гарри не слышал и не давал целовать ему руки, которые Северус заполошно прижимал к горячим губам, с каждой минутой все сильнее походя на безумца — вина, которую тот носил в себе двадцать лет, бросила черные тени ему в глаза и под глаза, искривила рот, выбелила мелом кожу лица.       А Гарри, веря и не веря этому рассказу, отчаянно мотал головой и хотел кричать.       Снейп рассказал ему, пусть и не в красочных деталях, жизнь его матери, показал другую сторону отца, развеял миф о том, что хорошие, чудовищно притягательные для него люди не могли быть паршивцами в детстве. И одновременно дал ему больше, чем Сириус за десять лет — неприглядную, но правду. О фее, которая лишилась своего волшебства, полюбив неудачного человека. О рыцаре, который не брезговал шпынять слабых. О верном друге рыцаря, который и сам недалеко ушел. О безответственности, о постоянном напряжении обоих сторон, и молчаливой войне, о слепоте Лили и умывании рук Ремуса, о человеческом раскаянии и человеческой же честности. О признании собственных ошибок и грехов. О страхе и всепоглощающей вине. И самозабвенной привязанности.       Слишком это было много для одного раза и для одного человека. Северус вот и в тридцать лет о драгоценной Лили думал, как эгоистичный ребенок, и не желал осознавать, что и у его феи были отрицательные черты. Что единственное, что заставляло их с Джеймсом сталкиваться — ревность, гордость и нежелание проигрывать.       Гарри ничего этого раньше не знал, уж точно не с такой стороны — Сириус сознался, что родители погибли в автокатастрофе, и не одни они, и не его отец был виновен в случившейся аварии. Что последний год напряжение в их семье росло, Джеймс жаловался на все вместе и ни на что конкретное. Что их жизнь была, как черная полоса, где ребенок был единственным светлым лучиком.       Настоящая черная полоса жизни семьи Поттер сидела на его постели, смотрела черными, полными страха, тревоги и боли глазами, и гладила его по щеке кончиком дрожащего пальца. — Блэк тебе не рассказывал? — тихо, почти шепотом спросил Северус. Гарри помотал головой, гулко сглотнув. Принялся дрожащими руками вытирать мокрое лицо и шарить по кровати в поисках своих платков. Ему пришлось прокашляться, чтобы не сипеть: — Он не знал. Отец ему ничего не рассказывал. — Поттеровская гордость, эвансовское благородство, — заключил Северус, помотал головой и вдруг ожесточился снова, выпустив терзавшую его горечь. — Не мог признать, что не справился с десятилетним сопляком, который был уверен, что тот сломал жизнь самой прекрасной девушке на свете — я ведь говорил, что не буду сочувствовать ему. Мне уже тридцать, и Лили для меня так и осталась самой прекрасной женщиной на земле, после матери. Джеймса я запомнил скотиной и самым настоящим козлом. А может, он и сам так думал: Лили ведь из-за него пришлось бросить мечту пойти в медицину, мечту вылечить мать. Ты, кстати, такой же — тоже ни на что в поезде не пожаловался, огласил мне только вытяжку врачебных заключений, по большей части. И в итоге тоже связан с медициной, даже если по административной части.       Гарри растерялся на несколько мгновений и вдруг выдавил растерянную улыбку, которая тут же закончилась всхлипом. Внутри у него все было вверх дном и, кувыркаясь, продолжало переворачиваться в эти самые секунды. — Ты играл со мной в детстве? — неожиданно спросил Гарри и сам удивился, что решил узнать именно об этом. Почему это было так важно? Потому ли, что его мама почти так же когда-то возилась с самим Северусом? Или почему-то еще? — Пару раз — было дело. Хотя всякий раз, когда я начинал получать удовольствие от возни с тобой, появлялся Джеймс и сходил с ума. Его можно понять — он меня ненавидел всеми фибрами души. Я был неказистым, низкорослым до поры, вечно не хотел состригать накоротко волосы, мой нос, мое лицо — ему во мне не нравилось буквально все, и это было взаимно. Я был, как летучая мышь возле фонаря, как предвестник беды — для Джеймса именно что. И Лили, и ты — рядом со мной она вновь выглядела феей и красивой была, как фея. Как она на тебя смотрела, когда кормила, — не описать. Наверное, просто глядя на то, как она на тебя смотрит, я был готов простить Джеймсу, что он украл ее у меня так рано. Она стала только красивей, когда появился ты, цельней, уверенней. Ты для меня был сыном феи, и какая разница, что от феи у тебя только глаза. Ты и ростом пошел в нее, и характером — это стало понятно, еще когда ты в купе рядом со мной встал. Мимика, кстати, тоже больше от нее. Ты совсем, как она, хмуришься и улыбаешься тоже, как она. И, знаешь, хорошо, что ты не рыжий и не веснушчатый. — У меня есть веснушки, — сознался Гарри, в очередной раз вытерев мокрые глаза и старательно высморкавшись, но не добившись результата. — Только они у меня на носу, проявляются в солнечную погоду — чуть ниже переносицы. Пяток кошмарных пятен, которые я всю жизнь ненавидел. С очками всегда смотрелось просто кошмарно, да и черные волосы обычно подразумевают, что никаких пигментных казусов не будет. Вот только с возрастом оказалось, что волосы на теле и голове могут отличаться. На руках они у меня выгорают до белых. — Бывает, — просто ответил Северус, глубоко и тяжело вдыхая. — Ну что, все еще считаешь, что я тот человек, которого стоило так сильно ждать? Несмотря на то, какой сомнительный вклад я сделал в историю твоей семьи? — Никто не знает, что получилось бы, если бы тебя не было, — упрямо мотнул головой Гарри. Северус был вынужден согласиться с правотой подобного заявления. — Ты, однозначно, мог не стать фармакологом, а химиком… Мама никогда бы не вышла замуж за папу, и он бы не добивался ее, или что он там делал… — Это едва ли, растения я люблю больше, чем все остальное, но зеленщик — слишком контактная работа, флористикой я и дома позанимаюсь, а вот фармацевтика — это был путь, по которому было удобно двигаться вперед. Это иногда как кулинария, только меры веса и объема другие. Ничтожно маленькие. Про остальное ничего сказать не могу, — лицо Северуса постепенно расслабилось. Потом он и вовсе скинул обувь и лег рядом с Гарри, лицом к нему. Поттера резко заволновало, насколько хреново он выглядит после рыданий навзрыд, после бесчетного количества дней без душа и в лихорадке. — Ты мне тогда так и не ответил, кто умер, — припомнил Гарри, аккуратно отползая чуть в сторону, вроде как давая место, чтобы устроиться, а вместе с тем — увеличивая расстояние между ними. — Ну, у меня не так много людей, о которых я мог бы так заботиться, что остался устраивать похороны, — невесело хмыкнул Северус, вновь подкатываясь ближе и пуская коту под хвост все усилия. — Матушка моя изволила отдать Богу душу и встретиться с отцом — если этот козел, конечно, не жарится в Аду. А заодно она порядком озадачила меня свалившимся наследством, о котором я был ни сном ни духом. — Разве в наше время такое еще бывает? — Гарри неожиданно для себя заулыбался. — Чтобы неучтенное наследство? — У тебя, между прочим, тоже есть, — Северус приподнял бровь. — Дом и, скорее всего, не один, со стороны твоих деда и бабки по отцу. Они вроде как считались богатыми, вроде бы даже какое-то родство с короной просчитывалось, по крайней мере, в семье твоей бабки. Еще дом твоих родителей — твой дом. Дом родителей Лили продавала Петунья, твоя тетка, и продавала не так давно. Видимо, понадобились деньги, — Гарри ухмыльнулся, потому что Сириус определенно замучил Дурслей судами. Северус, видимо, тоже догадался, потому что и на его губах мелькнула улыбка. — Так что ты тоже не без имущества. Может быть, опеку любой пожилой паре никто и не отдал, да и миссис Эванс давно уже слегла, а старшие Поттеры так и не прониклись к невестке симпатией, считая, что она специально подстроила беременность. Наверняка они бы сейчас настаивали на ДНК-экспертизе, если бы не было бы такого сильного сходства с Джеймсом. Однако я знаю, что твой крестный носом землю рыл, чтобы они оставили тебе все, и лет пять назад у всего состояния Поттеров остался единственный наследник — ты. — Я? — изумился Гарри и захлопал глазами. — Ты, — терпеливо повторил Снейп. — На тот момент не могу сказать о количестве ума в твоей голове, но в голове Блэка шестеренки крутились на диво хорошо, так что дома не проданы, в хорошем состоянии и сдаются на разные сроки и регулярно ремонтируются. Не удивлюсь, если это покрыло расходы на твое обучение, да и разжиться твоей подписью Блэку ничего не мешало, ты, очевидно, доверчив. — Нет, я знал, что что-то осталось от родителей, Сириус спрашивал меня, может ли он некоторое время использовать имущество по своему усмотрению. Я еще жил тогда с ним, и точно был не против, а когда стал снимать, отчисления, которые делал Сириус, позволяли — и позволяют — жить без потребности бегать на вторую работу по ночам. Даже однушка в Лондоне — недешево, а уж счета за коммунальные услуги так и вовсе на головокружительные суммы приходят, даже если в доме я только сплю, — припомнил Гарри.       Северус рассмеялся и посоветовал обновить счетчики. — На самом деле, наследство мне свалилось не столько от матери, сколько от деда, которого я никогда не знал, — когда веселье утихло, посетовал Снейп с тоской в голосе. — Насколько мне сообщил нотариус, мать вышла замуж бесприданницей, но зато по любви и за человека, который был беднее церковной мыши. Об отце у меня исключительно отвратительные воспоминания, кроме того, он на редкость быстро спился после моего рождения — не прошло и пяти лет, — и я его никогда не интересовал, если не орал дома и не громил посуду. После его смерти дед вроде как перечислил нам какую-то сумму, чтобы подновили дом, но потом никак нам не помогал, — как оказалось, опять из-за гордости моей матери. Она предпочитала жить бедно, но на свои средства. — Не удивлюсь, выживи моя мама, она бы примерно так же поступила. Доверилась бы своим родителям и сквозь неприязнь виделась с другой стороной, — пробормотал Гарри и тут же закрыл себе рот ладонью, показывая, что он внимательно слушает, когда на него бросили строгий хмурый взгляд. — Не отвлекайся, Гарри, ситуации были совсем другими и последствия наших выборов тоже будут другими, даже если со стороны Поттеров тебя еще ожидают сюрпризы, подобные тем, что поджидали меня, — Северус не удержался и провел ладонью по волосам Гарри, убирая их с лица и зачесывая назад, чтобы не лезли в глаза. — Несколько дней назад я получил разом два завещания на свое имя. В завещании матери открылось, что я не такой уж бедный фармаколог и располагаю интересной суммой в банке, а в завещании деда оказалось, что я могу взять его фамилию и потратить не только эти деньги, а еще и довольно крупную сумму, завещанную мне, и восстановить примерно такой же многобашенный домик, как этот, где-то в горах, где пока что резвятся туристы под присмотром дедовского управляющего, но все можно переменить по одному моему слову, — Снейп подложил руки под голову, расфокусировано глядя в никуда. — Соответственно, по получении фамилии деда я получаю и землю, а вместе с землей идет титул. Земли в Шотландии, что мне импонирует, но титул, например, может наложить на меня обязанности матримониального характера. Вот я и думаю — на кой черт они сговорились и оставили мне это все. Я бы предпочел просто маленький домик в горах, куда можно привести любимого человека. Чтобы не было безнадежной пропасти между моим домой и цивилизацией. И чтобы однажды мне вдруг не пришло ни письмо из Букингемского дворца, ни нотариально заверенное требование деда жениться и завести наследника. — Наследник, вообще-то, идея хорошая, — строго одернул его Гарри. — Ты так считаешь? — Северус глянул на него с необъяснимой тоской. — Я планирую года через два поискать суррогатную мать, — невозмутимо сознался Поттер. Северус забавно округлил глаза, потом растерянно моргнул и подпер голову рукой, и взгляд его сделался задумчив. Гарри слегка поежился, по мере того, как взгляд становился все более пристальным. — А сам ты, значит, считаешь, что к тому моменту не женишься и естественным образом ребенка у тебя не будет, — Северус прищурился, а Гарри медленно принялся заливаться краской под его изучающим взглядом. — Ничего не хочешь мне сказать? — Я гей, — моментально сознался Гарри. — Сириус — не в курсе. Ремус — в курсе, но про затею с суррогатной матерью не знает, я не так давно об этом задумался и уже даже пошутить при тебе успел, — Северус кивнул, показывая, что припоминает одну шуточку о декретном отпуске, прозвучавшую в поезде. — Ну, тогда ты лучше многих понимаешь мое нежелание жениться и спать с кем-то ради зачатия ребенка, которого не будут любить ради него самого, — с самым невозмутимым лицом выдал он, а Гарри ухитрился подавиться воздухом. — Как это — не любить, — пролепетал он, а Снейп изумился тому, что именно заставило его растеряться. — Дети, рожденные ради сохранения и передачи титула, несчастны, — пояснил Северус. — Моя мать не была желанным сыном, других детей дед не имел. В итоге ее растили, как носительницу титула для его передачи, но там уже были планы на выгодный брак по расчету, что, как ты понимаешь, даже в двадцатом веке много кому не понравилось бы. Если я женюсь, потому что мне прикажут завести ребенка, возможно, что и на выгодной партии, — я не стану любить ни эту женщину, ни ее ребенка. Ребенок, конечно, не будет ни в чем виноват, но если за плечами у меня склонность вообще к другому полу, то о какой привязанности можно говорить. А разводиться с выгодными женами без скандалов не получается. — Твоя мать определенно лучше понимала тебя, чем дед, — отметил Гарри. — Деда тоже можно понять — он поздно женился, получил всего одну дочь, пережил две войны и точно знал, что его старшие братья там и сгинули, не оставив никого, кто мог бы продолжить наш род. Я не удивлюсь, если его связал обещанием не сгинуть вместе с фамилией еще его дед — иначе зачем ему признавать практически полукровку? И признал он меня уже после смерти моего отца, чтобы тот не получил ни фунта, — Северус пожал плечами, насколько это было возможно, лежа на боку. — Оставим старшим самим разбираться в их мотивах, — вздохнул Гарри и подобрался, начиная размышлять. Он даже сел на кровати, повыше подняв подушку, свел стопы, придерживая их руками и чувствуя, как заныли мышцы на внутренней стороне бедер, но так ему все равно было куда удобней сидеть. — Итак, у тебя есть в твоем полном распоряжении наследство матери и деда. Чтобы получить второе, нужно принять его фамилию, но есть возможность, что придется выполнять некоторые обязательства, которые тебе глубоко не симпатичны. И ты теперь не знаешь, стоит ли трогать эту часть наследства, потому что ты — не гетероориентирован и даже идея жениться тебя не прельщает, — резюмировал Гарри, пальцами начиная потирать свой подбородок, как он привык делать, когда составлял различные списки по работе. Это помогало ему думать. — В целом, все правильно, — согласился Северус. — А трогать наследство деда вообще обязательно? — поинтересовался Гарри. — Что? — Северус вопросительно приподнял бровь. — Это завещание ждало тебя лет пятнадцать-двадцать, а то и больше — я плохо представляю, как давно твой дед умер. Оно, наследство, может подождать еще сколько-то, пока ты не созреешь, не так ли? — В общем-то, может, — осторожно согласился Снейп. — Ну, а зачем тогда так страдать над тем, что оно где-то есть, и еще не полностью твое? — ласково и словно бы как для дурачка разжевал наконец Поттер, а Северус едва не вспылил. — Повод «но оно же ждет» — не годится. Оно двадцать лет ждало, сможет подождать еще столько же, если желания выяснять точно об условиях, связанных с титулом, у тебя нет. — Неприятно звучало, но логично, — хмуро согласился Северус. — И желания-то посмотреть на возможные чудеса архитектуры у тебя нет? — Зачем мне смотреть чужое наследство, если мне со своим предстоит разбираться? — Гарри демонстративно изумился и тут же тоскливо вздохнул, понурившись. — Это, конечно, был интересный способ проверить меня на стяжательство, попутно выяснив, что нам нравятся мужчины, но я, во-первых, и так не могу считать себя действительно бедным — я работаю, и на все, чего разумного моя душа захочет, я могу заработать. А во-вторых — я, может, и олененок, Сохатик, как говорит Сириус, но лишь потому, что бодаться никогда не лезу, а не потому, что вырасту в редкостного оленя, который предпочитает влюбляться в кошелек, а не в человека. А еще я не совсем идиот и теперь-то я точно понимаю, что в поезде ты уже меня проверял на соответствие характера идеалам хорошего Поттера или хорошего Эванса. Но шутка про настойчивую матушку была жестокой, серьезно.       В комнате повисло молчание. Потом Северус зашевелился и сел на край кровати, поглядывая на Гарри через плечо из-за выбившейся из хвоста прядки, как из-за ветки. В глазах его читалось что-то непонятное, как Гарри ни старался разобраться, что это такое. Раньше такого взгляда он не видел. — Чертовски было прямолинейно сейчас, уже даже неудобно дальше танцевать вокруг да около, — Гарри расслабился и кивнул с легкой улыбкой. — Прошу прощения за то, что полез ковыряться в том, в чем ковыряться никому бы не стоило. Но мало ли по Англии ходит Гарри Поттеров? — конкретный Поттер развел руками, а Северус бросил на него долгий взгляд из-под ресниц. — Значит, в человека, а не в его кошелек? И все-то ты понял? — Я до тринадцати денег больше двадцати фунтов в руках не держал. И те были строго на покупки, и тетка всегда получала сдачу до пенса, — пожал плечами Гарри. — А в двадцать три быть совсем непроходимым идиотом уже и самому неудобно. — На месте Сириуса, после такого я бы позволил тебе сорить деньгами, коль уж они есть, — усмехнулся Северус. — Это было бы очень в его стиле, — признал Поттер. — Но я очень часто был в ситуациях, когда вопрос решали не деньги, а только мое умение держать себя в руках и не желать ничего вообще. Это кого хочешь научит довольно критично оценивать условия комфорта и создает низкий уровень потребностей. Например, я знаю, что если пить кофе только раз в день дома, то банки мне хватит на очень, очень долгий период. Учитывая, что дома я почти не бываю, — мои наблюдения вполне закономерны. Ремус из-за этого качества мне на работе отдельную графу расходов выделил, кстати, — чтобы я свои деньги хотя бы на такие нужды не тратил, потому что кофе, который я бы покупал, в итоге уходил бы на него же и его посетителей. В выходные я могу потратиться, чтобы купить пачку макарон и овощи — к слову, овощи обходятся дороже всего остального, иногда трачу на них больше, чем на мясо, — Гарри развел руками. — А самое мое дорогое увлечение по сей день — это сигареты, на них приходится тратиться постоянно, хотя и не так сильно, как это делают окружающие. — Звучит так, словно не по выходным ты не ешь, — недовольно нахмурился Снейп. — И живешь на кофе, сигаретах и святом духе. — Ем, и курю я, кстати, немного. Но обычно на обед у меня получается выбраться к Сириусу — он работает дома, и ему домашние обеды доктор прописал, — Гарри улыбнулся, тонкими белыми пальцами прикрывая изогнутые в улыбке губы. — Так что по будням меня подкармливают, и иногда так, что в выходные я есть практически не хочу. Опять же, он любит накрутить чего-нибудь мне с собой, а то и сам заедет, чтобы я вспомнил про режим питания. — Двадцать лет назад я бы сказал, что Блэк и ответственность в одной строчке не могут быть связаны никоим образом, но должен признать, что над тобой он действительно трясется. А что же тебя не интересует тогда ничего обо мне, если уж мы пришли к тому, что некоторый вполне бескорыстный интерес друг к другу нас все же связывает? — Я ничего не говорил! — заартачился Поттер, мгновенно начиная краснеть от шеи и вверх, панически напрягаясь. — Зато звал много и долго, пока метался в лихорадке, — усмехнулся Северус. — А уж как ты реагировал после — тут даже твоего крестного и его дружка пробрало, они ведь не совсем идиоты, чтобы я ни говорил, — и Северус снова влез на кровать с ногами, надвигаясь, как черная тень, угрожающая, давящая. Но одновременно от вида его темной фигуры, освещенной лишь светом из едва-едва раздвинутых штор, в трепет бросило все тело, и в животе скрутился напряженный узел. Гарри попятился и, наверное, упал бы с кровати вообще, не поймай его Северус в последний момент и не втащи обратно, прижав к себе. Гарри закрыл пылающее лицо руками и упавшим голосом спросил: — Правда звал? — Правда, — грудь Снейпа буквально загудела, когда он дал ответ, и Поттер сжался. — Сириус сильно скандалил? — Северус, конечно, предполагал, что крестник не обязательно знал характер крестного, но, видимо, неприятные прецеденты, наглядно демонстрирующие неуравновешенность психованного Блэка, все-таки были. — Не знаю, как до моего приезда, но после он уже точно был уверен, что я отчего-то виноват в твоем состоянии. Убедить его, что ты просто очень меня ждал, было очень трудно. Он был в глубоком убеждении, что я нашел тебя чуть ли не раньше него, еще подростком. Обвинял, что я не забрал тебя. Собственно, от него я узнал некоторые особенно неприятные детали о твоем статусе в доме Петуньи — с ней я был знаком едва ли не лучше, чем с Джеймсом, и не будь она старшей дочерью, которая к тому моменту уже уехала из городка, я бы и ей жизнь подпортил, — Северус вздохнул. — Петти всегда была редкостная сука. Тебя это не утешит, но в свое время друзей у нее не было вообще, и ее задевало даже то, что мы с Лили ладим, хотя я и был ребенком из практически нищей семейки, а Лилс — уже взрослой, почти девушкой, — Гарри сморгнул слезы и сиплым голосом напомнил о вопросе с крестным. Северус помолчал, ставя зарубку на память, что больше они постараются Поттеров и Эвансов особо не обсуждать, в любом из ключей, и принялся поправлять на больном одеяло, закутывая в теплый кокон. Потом пристроил подбородок поверх его макушки и продолжил говорить: — Пришлось дать ему по морде, чтобы не истерил и дал мне уже посмотреть, что с тобой, раз пятьдесят человек до меня успели потоптаться возле постели безнадежно больного и влюбленного и ничего не сделали, но и не заразились. Влюбленность, кстати, не я диагностировал, — Гарри тут же втянул голову в плечи, ощущая, как припекло щеки, и уткнулся носом в чужую грудь, потягивая сладковатый запах чужого одеколона. — Не тушуйся, я рад, что узнал об этом раньше, чем ты сам сказал, — у меня было время обо всем подумать и решить, готов ли я и надо ли мне это. — И к чему эти мысли привели? — намеренно небрежно поинтересовался Гарри, внутренне сжимаясь в преддверии паники. — Блэк теперь знает, что если диагноз влюбленности подтвердится первоисточником, то я уже вознамерился ухаживать. Поклялся даже, что не буду несанкционированно портить ему жизнь, потому что ты расстроишься, — смертельно серьезно ответил Северус и немного отстранил его от себя. — Он, конечно же, ответил мне, что его мальчик не такой, хотя Люпин осторожно посоветовал ему не ставить на это денег. Так что к тому моменту, как ты пришел в себя, твой крестный уже знал, к чему готовиться. И если ты согласен, то об официальном начале отношений можем объявить ему, как только он появится на пороге. Ну, или хотя бы о начале первой попытки, потому что даже мне сегодня очевидно, насколько по-детски выглядят многие мои чувства и реакции. На инфантилизме себя ловить неприятно, но я хотя бы его уже осознал и знаю, с чем бороться. Быстро не получится, но… Я и вправду хотел бы попробовать быть с тобой, Гарри.       Гарри на минутку представил себе, сколько посуды пострадало, пока Сириус переваривал саму вероятность того, что его любимый крестник действительно влюбился в одного из самых нелюбимых, судя по последним данным, людей в его жизни. И понял, что посуду жалко, но бита она была не напрасно. Северус завораживал его, как ни у кого не получалось уже много лет, и если вопрос только в том, чтобы сознаться, что он неравнодушен к красивому и умному Северусу Снейпу, то это не вопрос. А по вопросам детских потрясений можно будет вместе к психологу походить — Гарри тоже был не безгрешен, чего уж врать себе. — Я себе это вообще не так представлял, — сознался Гарри, немного помолчав. — Сейчас уже как-то легко получается все, словно я ничего и не сделал, чтобы этого добиться. Не ошарашил Сириуса, не посмотрел, как ты смеешься в кругу знакомых, не спросил, почему ты такой красивый и словно бы не из современного мира… — Ты чуть не умер, — укорил его мужчина. — Вот уж без чего можно было обойтись, так это без температуры больше сорока одного по Цельсию. Я чуть с ума не сошел, когда понял, какие же идиоты в это время рядом с тобой были. Ошарашенного Блэка ты еще увидишь, меня в кругу знакомых — тоже, потому что конференцию отложили. Ты всех переполошил. Все ученые мужи уже вторую неделю живут молитвами о твоем здоровье, о моих золотых руках, и чтобы злобный я вовсе не оказался твоей неразделенной любовью — слишком я сволочь, мол, для такого светлого мальчика. Очень старомодная сволочь, и образ у меня такой же, — вот и таскаю на себе сорочки и сюртуки, тут мне стыдиться нечего. И кстати, сразу сломаю иллюзию: в кругу знакомых я точно сволочь, потому что половина из них идиоты, а вторая половина просто скрывает от них эту животрепещущую правду, не желая высказать свое мнение в глаза. А я вот честный, за что и страдаю. Так что раз уж я приехал, будут скандалы. И Люпину я точно что-нибудь подмешаю в еду, если он прицепит тебя ко мне, чтобы ты на моем фоне выглядел, как жертвенный агнец, а я опять получился старым злобным мизантропом. — Но ты же не старый, — возмутился Гарри. — И не такой уж мизантроп. — Ты просто приятное исключение, большую часть человечества я действительно на дух не выношу, но довольно удачно воспитан, чтобы скрывать время от времени, насколько сильно хочу кому-нибудь врезать справочником потолще, — Северус прижал его к себе и принялся легонько покачивать. Гарри поневоле улыбнулся нежному жесту и прижался покрепче. — Ты на себя наговариваешь, — заявил он полушепотом, ощущая, как быстро начинают слипаться глаза. Он чувствовал себя опустошенным. Легким, как сухой стебель, как парашютик семечка одуванчика. — Ты, главное, не рассказывай об этом никому, — почти промурчал успокоившийся и облегчивший сердце Снейп, укладываясь вместе со своим присяжным, судьей и палачом, одним взглядом веля застывшим в дверях Сириусу и Ремусу выметаться вон из мальчишеской спальни, вместе со своими покупками и возможными серьезными разговорами.       Не в его, Северуса, смену его мальчика будут уговаривать разлюбить одного не старого незлобного мизантропа, тридцать лет ждавшего неодиночества и нашедшего его в горячих объятиях настоящего чуда. Не после стольких слез и признаний в один вечер. Гарри он еще расскажет, что жениться ему не обязательно, а если и захочется, то он предпочтет сделать это с ним. Что они с Сириусом однажды доспорятся и все равно вырастут из подростковых разборок. Что ни капли он не похож в его глазах на родителей — потому что он особенный, и Северус влюбился вовсе не в глаза его матери и не в ее улыбку на его губах, а именно что в его глаза, в его улыбку, в его худые пальцы и алеющий румянец, в его редкие взбрыки и болтовню. В его родинки, веснушки, наконец, на носу. В те самые пять штук, которые он так не любит.       Северус поймал себя на слове — влюбился, определенно влюбился. Проверял телефон и, видя пропущенные, хотел ответить, но боялся сорваться, сломаться, боялся потерять причину выдержать многочисленные соболезнования и повод сбежать прочь из траурного дома. Боялся привезти горе с собой в черных одеждах. Боялся не успеть потом, не найти антибиотиков, не дождаться трав, упустить очередной подъем температуры, боялся, что у Гарри откажет сердце, — шутка ли, пневмония уже который день, а врача догадались приволочь, только когда пациент уже пережил криз.       Может ли мальчик, полный света и какой-то странной доброты, быть феей? Не оттого ли отступилась от него болезнь, не оттого ли хочется следить за ним жадными глазами каждую секунду. Северус, например, не знал таких тонкостей. И как в мире появляются феи, для него тоже было загадкой — просто по кому-то прямо видно было, как по Поттеру, что доли секунды назад трепетали за спиной хрупкие, позванивающие крылья. Что тонкие пальцы совсем недавно касались цветочных бутонов, целовали капли росы, прижимались щеками к зеленым листьям и стеблям трав.       Зато Северус точно знал, что сердце с ума сходит, когда он прижимает к себе истощенное лихорадкой, по-прежнему горячее тело, когда касается щекой темных волос, когда встречает взгляд сияющих зеленым глаз и слушает звонкий смех. Когда ловит ответный влюбленно-смущенный взгляд, когда подмечает мелкие жесты, призванные скрывать, а на деле выдающие волнение.       Держа в объятиях кого-то, за кого он успел безоружным повоевать со Смертью, разжимать рук не хотелось, а Гарри был драгоценней всего на свете для него — хотя, конечно, не найдется силы, которая заставит его признать все, о чем помышлялось, вслух.       Снейп не думал, что сравнительно плохо знает Гарри Поттера и его талант заставлять быть искренним с ним.       Если можно встретить двух фей за одну жизнь — наверное, хотя бы вторая, та, что теперь жмется к нему и горячо сопит в плечо, которую смогли удержать недрогнувшие руки, уж точно принадлежит ему.       Он припомнил стук колес, мерную качку вагона и драгоценный трепет ресниц, отбрасывающих сизые тени на щеки. Сейчас все было почти так же — качка в его руках, стук дождя за стеклом и сизые тени на исхудавшем лице. От ресниц.       Северус невесомо поцеловал прикрытые веки, прижался губами к теплому лбу.       Пока не погасли в этих глазах зеленые колдовские искры, пока сияет солнцем улыбка — какое дело им до теней снаружи, если внутри так много любви и света.