Вальс

Норман никогда не думал, на самом деле, что в один прекрасный вечер Мама решит так странно спутать им карты: до его собственной отправки, вероятно, всего-то пару недель осталось, а Изабелла предлагает им всем… танцевать. И не просто что-то «такое», а вальс. Тот самый классический танец, популярный некогда у человечества, — по правде, Норман не знал текущего положения вещей, да и наличие искусства у демонов за отсутствием доказательств обратного отрицать было бы глупо. Или, как минимум, неэтично. — Ты молчишь, — констатирует Рей, наблюдая за тем, как на глазах мрачнеет Эмма, как беспокойно озирается Норман в попытке хоть немного понять. Они все сейчас потеряны, все под прицелом и ни один не понимает, что вдруг взбрело в голову местному гроссмейстеру. Мама беззвучно смеется, — «это мой дар вам, дети. Ваше последнее мирное время». Изабелла старательно учит их первые полчаса. У Рея выходит так, будто он занимался этим всю жизнь, однако… Рей не хочет ни с кем танцевать. У Рея «думай» на изнанке черепа выбито и «время уходит» шариковой ручкой на воображаемом запястье. Эмма движется рвано и быстро, путается в шагах, но и ей это не особо надо — мысли о побеге заполняют её душу до краев, меры предосторожности заставляют контролировать даже собственное дыхание. Норман думает, что это, наверное, лучший подарок. Если через какое-то время он рискует потерять из виду родную рыжую макушку и больше никогда не встретиться с зелеными отблесками — почему бы и нет? Провести свои последние дни с любимыми — не так уж и плохо. Старая пластинка не требует приглашений. Когда все расходятся по комнатам, Норман протягивает Эмме руку. Смотрит на Маму, передает ей что-то одним взглядом, и та покорно уходит, позволяя детям побыть детьми ещё немного. Эмма не до конца понимает, но соглашается — доверяет. Руку свою теплую вкладывает в ледяную, касается кончиками пальцев и, наконец, сдавленно улыбается. Норман любит её улыбку, — искреннюю, солнечную, — но сейчас рад даже бледной её тени. Он краснеет-бледнеет-проваливается, пытаясь приобнять её за талию, потому что это смущает до ужаса, до покалывания в пальцах; потому что прикасаться к любимым — искусство, которое не каждому дано. Тепло её рук через плечо доходит до сердца. Эмма светится, но совсем не жжется. В конце концов, Норман спокойно кладет руку и медленно, под старинный вальс, ведет — раз, два, три. Они шагают почти в унисон, делают один круг за другим и с каждым движением Эмма всё ярче. О, Норман бы с радостью ослеп, если бы мог любоваться ей вечность. — Я люблю т… — их лица слишком близко, собственный пульс оттесняет ритм, сбившееся насмерть дыхание мешает говорить нормально, — …танцы. Норман вздыхает почти разочарованно, сжимает Эмму в объятиях чуть сильнее обычного и с какой-то несвойственной ему уверенностью произносит: — А я тебя. Эмма запинается о свою же ногу, они почти падают, Норман тормозит в последний момент. Он не ждет ответа прямо сейчас, знает, что прекрасный её мозг другими делами занят; он не надеется на положительный. Он уверен, что сделает положительным любой ответ, который Эмма выдаст. Но прибегать к изощренным тактикам не приходится, ведь Эмма смеется, Эмма меняет позиции и теперь ведущий уже она, и только ей решать, что и к чему приведет. — Я люблю танцы, потому что танцую с лучшим человеком во вселенной, — Эмма снова переходит грань, снова слишком близко и впервые, наверное, он ничего не может противопоставить ее остервенелой откровенности, — разве это не очевидно? Норман отводит взгляд. — Могу я поцеловать тебя? — Музыка завершается так же не вовремя, как воцаряется вакуумная тишина. Норман смотрит в сияющие кроны, боится вдохнуть, шевельнуться, поранить, задыхается в круговороте собственных чувств. Эмма кивает. Поддается. Норман закрывает глаза, и с ужасающей ясностью понимает, — «у этой любви нет будущего». Эмма его мысли будто слышит, нащупывает через тонкую перегородку, шепчет в губы: «мы можем его создать, мы изменим этот мир!». Норман ей верит. …или, скорее, Норман верит в неё. В некотором смысле, жизнь — тоже вальс. И Эмма неизбежно приведет всех к победе.