Отстаньте

Положив голову на колени своего возлюбленного, Никки задумчиво смотрела на него снизу вверх. Мотомэ печально улыбался и время от времени рассеянно гладил подругу по волосам. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль – за неровную гладь озера, за заросший лесом противоположный берег, за колючую проволоку, за километры незнакомых дорог. Мыслями он был там, в ничем не приметном городке, где он родился и рос, и где теперь наверняка, упрямо, отчаянно и абсолютно напрасно ждут его родители. Он ясно видел их лица, постаревшие за три дня, представлял, как день и ночь дежурят они у экрана телевизора, надеясь хоть раз увидеть любимого сына или хотя бы удостовериться, что он еще жив. Мотомэ видел их – и от невыносимого чувства вины глаза застилала пелена слез. Он ведь знал уже, совершенно точно знал, что домой никогда не вернется. И что самое страшное – сознавал, что выбор этот был сделан им добровольно. Он ведь мог поступить иначе... нет, не мог. На его коленях дремала Никки, и ради нее он готов был на все. Даже на это. – Мотомэ? И вот он снова, тот самый взгляд, от которого все внутри вздрагивает и к груди подступает щемящая боль. Да, теперь точно не осталось никаких сомнений, что это любовь. Настоящая. Верная. Вечная. Та самая, которую воспевали поэты древности. Жаль только, что пришлось пройти через такое, чтобы это понять... – Да? – Помоги мне сесть. Я хочу посмотреть на озеро. Он аккуратно поддерживает ее, поднимает (какая же она теплая... такая живая), видит, как она стискивает зубы, стараясь не выдать, что ей больно. Усаживает рядом. Никки прислоняется к его плечу. Ей снова не страшно. Он с ней. Он защитит от всего. Он обещал. Этот день принадлежит только ей и ее любимому. Пока еще есть время, и можно забыть обо всем: о тупой боли в боку, об ошейнике на шее, о том, что все ее подруги детства мертвы, о том, что за ней сейчас наблюдает вся страна – и не отрывать глаз от спокойной зеркальной воды, по которой изредка пробегает мелкая рябь. Они остались последними. Им посчастливилось выбраться из истинного ада не только что живыми – чистыми. С самого начала и до вчерашнего полудня, когда из громкоговорителей прозвучал бесстрастный голос, оповещавший о смерти последнего из тех, кто охотился за ними, Мотомэ и Никки ни разу не пустили в ход свое оружие. Может быть, напрасно – так думал вчерашний школьник, бессмысленно осматривая парадоксально безмятежный пейзаж. Когда в поселке на них из-за угла выскочил тот верзила с копьем – если бы он только не дрогнул, успел выхватить из-за пояса пистолет, тогда бы Никки не мучилась сейчас от раны – быть может, смертельной, хотя что он в этом понимает... В каком-то смысле это все равно уже не имеет значения, но хоть как-то облегчить ее последние часы – да за это он сам бы сделал с собой все, что угодно... За спиной, буквально в десятке шагов, лежит мертвое тело. Тело убийцы. Убийцы? Парня с последней парты, которому еще неделю назад Мотомэ помогал с задачей по математике. А за прошедшие сутки этот несчастный, окончательно помешавшись, катаной зарубил пятерых. Вот только встреча с одним из них не прошла для него бесследно. Напрасно ослабевшей Никки, пока они пробирались к озеру, за каждым деревом мерещился силуэт с мечом – к тому времени бедняга сам уже корчился от боли, в редкие мгновения ясности проклиная себя за содеянное. – Мотомэ, как ты думаешь: будет что-нибудь после смерти? – Я не думаю, Никки. Я надеюсь. – На что? – На то, что все будет хорошо. И просто. В кои-то веки. – Да... Просто и хорошо. И главное – чтобы вместе. Тогда мне даже не очень страшно. – Ох... Родители ни за что меня не простят. – И меня не простят. Но поймут. А скажи, Мотомэ: правда, здесь красиво? Он в который раз огляделся и ответил: – Красиво. Вот какая она, природа: какую ей гадость ни показывай, она от этого хуже не станет. Она сама по себе. Абсолютна. Ей нет до нас дела, и она совершенно права. Нет, не такие разговоры они мыслили себе накануне, когда стало понятно, что все уже позади. У них ведь были планы. Чудесные планы, достойные их пятнадцати лет, их обид и потерь. Как следует насолить напоследок распорядителям и всему правящему режиму заодно – что может быть веселее и красивее, когда жить все равно осталось 24 часа? Но теперь, после бессонной ночи, проведенной в обнимку все на том же месте на берегу, после всех признаний и высказанных вслух сокровенных мыслей почему-то и делать, и говорить хотелось совсем другое. – Сколько у нас времени, Мотомэ? Нет на свете хуже вопроса. Но он послушно оттягивает рукав грязной и запотевшей школьной формы и смотрит на дисплей электронных часов – когда-то его главной гордости. – Три часа десять минут. А потом вот эти вот отвратительные железные кольца у них на шее исполнят свое основное предназначение, а двое несчастных успеют только услышать громкий вопль-сигнал и испугаться так, как никогда раньше и никогда больше... – Мотомэ, – твердо и вместе с тем напуганно заявляет Никки, – Я не хочу так. Не могу. Ты ведь обещал, что будет не так? – Обещал, – шепчет Мотомэ и непроизвольно попоавляет кобуру на поясе, – Будет не так. *** Они сидели рядом на берегу озера и думали о вечности. Внезапно тишину разрезал пронзительный писк, напоминающий вой сирены. Казалось, что кошмарный звук доносится не извне, а из глубин их же существа. Никки и Мотомэ в панике подняли глаза друг на друга. Для них это значило приговор. Конец всего. «Сейчас все закончится». Он готовился обнять ее и зажмуриться – все равно страшнее, чем было, уже быть не может. Но Никки смотрела на него умоляюще. Он знал, что значит этот взгляд, и не мог ослушаться. Почти не отдавая себе отчет в том, что делает, понимая одно: счет идет уже на доли секунды, он выхватил пистолет, прижал дуло к ее груди и нажал на спусковой крючок. После сигнала и грохота выстрела наступившая тишина казалась еще более оглушительной. Мотомэ поднялся на ноги и едва сумел удержать равновесие. Земля под ним ходила ходуном, в ушах звенело, а в голове стучала единственная мысль: конец прошел. Я уже «после». Поборов естественный ужас, он опустился на колени перед телом возлюбленной. Закрыл ей глаза и несмело, в последний раз поцеловал в губы. Снова поднялся, уже совершенно не понимая – зачем. Сейчас «эти» объявят победителя. А ему не нужно. Неинтересно. Он кончился. Сломался. Поздно. Гадко. Надоело. У него забрали детство, юность, жизнь, любовь. Что теперь? Он стал припоминать все то, что придумалось им с Никки в порыве азартной злости. Все дурацкие и бесшабашные способы отомстить. Обложить Программу и все, что с ней связано, десятиэтажным матом. Пройтись насчет порядочности и интеллектуальных способностей матери Диктатора. Помочиться в воздух и во весь голос заорать: «Пейте на здоровье!» Нет, чем дальше, тем глупее. Не пойдет. Он приставил пистолет к виску. Не пойдет. Ничего не пойдет. Не поможет и не исправит. Он не знал, что эта Программа затеряется в эфире, останется одной из многих, что не она через годы вдохновит на бой тех, кто справится и прорвется. Не знал, но догдадывался. Небо было высоким и светлым, как никогда. По нему бежали тонкие, полупрозрачные облака. Он долго смотрел вверх, скривив рот, потом процедил одно-единственное слово. «Отстаньте». И выстрелил.