Fantomschmerzen

Разведчик осторожно помогает Снайперу улечься на расчищенное от обломков место под развалинами кирпичной стены и бережно ощупывает быстро расплывающееся пятно на груди. Длинные, крест-накрест легшие глубокие порезы от ножа, вокруг - ожог, мерзкие твари, что же вы намешали в мазь для своих боевых клинков... До укрытия стрелок шел своими ногами, но сейчас ему становится все хуже. В легких полыхает пожар, рана отзывается на любое движение острой болью, в голове шум и мутные ватные клочья забытья. Данила тщательно промывает порезы, плеснув на них из фляжки со спиртом, и мягко, но настойчиво зажимает Снайперу рот - правильно делает, вообще-то. Потому что не заорать, когда на тебя льют почти расплавленный металл, невозможно, а демаскировать себя криком нельзя ни в коем случае. Потом отпускает, давая напарнику возможность отдышаться, и разрезает ножом камуфляж у него на груди. Повязка, антидот в предплечье - стрелок не стонет, но щурится и так скрежещет зубами, что, кажется, собирается стереть их начисто, в пыль. Похоже, яд руконогов удается нейтрализовать, но дело не только и не столько в нем. Снайпер терпит из последних сил, стараясь ничем не выдать, насколько ему плохо. - Может, болеутоляющее вколоть? - озабоченно интересуется Данила. - Нет, не надо... - отказывается напарник и неожиданно просит: - иди сюда. Холодно мне что-то... Ему и правда становится холодно, а может, просто одиночество раненому стрелку дается труднее всего, но кремлевский безропотно опускается рядом с ним на колени и несколько секунд вглядывается в успевшее стать родным и до мелочей знакомым лицо, после чего обнимает Снайпера. Тепла тела разведчика должно хватить, чтобы согреться, не так ли? Поцелуй, уверенный, почти собственнический. Одну руку - от плеча и ниже, к поясу... Дружинник не ошибся - стрелку мгновенно становится жарко, вот только сознание от этого, увы, ничуть не проясняется. Какое-то время ему удается игнорировать настойчивое головокружение, отвечая и щурясь, на этот раз - от чувства безопасности и накатившего спокойствия. Но потом Данила слишком сильно сжимает руки, неосторожно задев рану, и все начинается сначала. - Мне больно! - шипит Снайпер и пытается отстраниться, но его не отпускают, а после и вовсе затыкают рот поцелуем - грубым, чуть более настойчивым, чем обычно, но он не придает этому значения до тех пор, пока чересчур сильные объятия не сменяются осторожными прикосновениями к коже вокруг раны. - Зачем, ну зачем ты полез под удар? - шепчет Данила, приподнимаясь на руках и накрывая больное место ладонью. - Так было нужно. Ты знаешь, - хрипло отзывается стрелок и откидывает голову назад: кончики пальцев у дружинника почему-то абсолютно ледяные, и от этого становится легче. Внутри все еще все горит, его бросает то в жар, то в холод, мучительно медленными равномерными волнами накатывает боль. Хочется выть сквозь сжатые зубы, уткнувшись лицом в землю, пока не схлынет душащая смесь из "хреново" и "невозможно терпеть", но - нельзя. В сумке на поясе лежит шприц-тюбик с болеутоляющим, и Снайпер прекрасно знает, что оно поможет, хотя бы немного, обеспечит передышку и даст уснуть, а это сейчас практически спасение, ведь во сне боли нет. Но добраться до сумки уже не выйдет, слишком тяжело, а попросить не дает гордость. Хотя разведчик бы не отказал и, конечно же, не принял бы это за слабость. Но просить он не будет. Данила снова прижимает его к себе, одной рукой гладит по плечу, торопливо говорит что-то успокаивающее и целует опять, прикусывая губу и опираясь на свободный локоть. Снайпер не отвечает, глаза у него прикрыты, и, оказавшись вплотную, дружинник чувствует, как тот дрожит. От нового прикосновения стрелок вздрагивает: хотя он ничего не говорит и даже не отводит ладонь кремлевского, тот понимает, насколько ему больно. Решение приходит мгновенно: в подсумке лежит шприц с очень сильным болеутоляющим, только достать... А разрешение ему не требуется - да и не даст его гордый донельзя напарник. Одной рукой продолжая аккуратно накрывать рану, разведчик лезет в карман на поясе, стараясь, чтобы стрелок этого не заметил. Бросив взгляд на сжавшего зубы Снайпера, - потерпи, пожалуйста, потерпи еще немного! - Данила наугад срывает со шприца защитную обертку и заводит ладонь с иглой за спину. Стрелок напрягается от странного треска рвущейся пластиковой упаковки, но понять, что это, так и не успевает - все его силы направлены на то, чтобы не заорать от разрывающей грудную клетку боли. И, когда дружинник в очередной раз перебарщивает с силой объятий, только с трудом выдыхает: "аккуратнее", и только потом понимает, на что это больше похоже - на очень бережный, но все же боевой захват. Но сделать уже ничего нельзя, даже дернуться под разведчиком не хватает сил, и стрелок снова шипит, чувствуя, как в плечо вонзается игла - почти на всю глубину. - Все... Уже все... - Данила торопливо приподнимается на руках, а потом и вовсе слезает со Снайпера и ложится рядом, чтобы не делать тому еще больнее. - Это просто обезболивающее... Я знал, что ты сам не попросишь - и решил, что так будет лучше... Он надеется, вернее, он знает, что поступил правильно. Смотреть на то, как напарник целенаправленно пытается заработать себе болевой шок, невыносимо. Невыносимо - видеть его таким. Помощь требовалась, что бы он там себе не думал, и дружинник ее оказал. А теперь спокойно лежит рядом, продолжая гладить того по плечу. - Воспользовался... доверием... и беспомощным... состоянием, - ругается стрелок, но как-то очень уж очень неубедительно, и голос его постепенно становится тише - лекарство окутывает сознание ласковым туманом, и измученное тело отказывается ему сопротивляться. Снайпер засыпает, доверчиво положив голову устроившемуся рядом разведчику на плечо. Тот рассеянно улыбается светлеющему небу и приподнимает ствол верного Корда вверх - неизвестно, чем порадует их пробуждающийся город. На душе у него легко и спокойно. Боль отпустила стрелка под действием лекарства, но для самого Данилы он и есть лекарство - от всех тревог.