Angel on the other side

Доктору Джекиллу не впервые приходилось писать волнующие письма в свете рыжего пламени свечи, золотом заливающим комнату холодной полночью. Но едва ли ему приходилось слушать чужое прерывистое дыхание в пяти дюймах от себя, водя пером по бумаге. Джекилл вздохнул, окинул взглядом наскоро разложенное кресло, и вздохнул снова, склонившись над бумагой. "Дорогой друг Аттерсон, смею сообщить вам, что последний эксперимент прошёл успешно, и годы моих стараний не прошли бесследно. Действительно, после отделения мистера Хайда, я стал чувствовать себя лучшим человеком. Его грехи перестали быть нашими, из-за чего моя совесть чиста." Фигура в кресле зашевелилась. Джекилл вскинул голову, успевая уловить как всколыхнулось одеяло и как человек под ним отвернулся к стене. "Скажу вам честно, сейчас мистер Хайд живёт у меня и смиреннейше прошу не открывать моей тайны. Душа не позволяет мне отпустить его на все четыре стороны одного, без крова и без средств - коих опрометчиво лишил его я, желая в прошлом оборвать концы с ним. Прошу, не навлекайте беды на моё имя. Сейчас мистер Хайд сильно слаб, и спит в моей комнате под моим медицинским присмотром и, чтобы вам не волноваться, вполне доживёт до виселицы. Мистер Хайд нелюдим, почти не разговаривает даже со мной, и встаёт с постели только ночью, когда, видимо, думает, что я сплю." Фигура в кресле дернулась и накрыла одеялом плечи. Тёмные волосы змеями лежали на белой подушке, бледные пальцы сжимали край одеяла. "Я любезно одолжил ему несколько вещей из гардероба" — Джекилл усмехнулся и продожил, заметив, как дрожит пламя свечи, — "Зная его, насколько это возможно, я бы сказал, что он - бездна моих пороков, ловушка дьявола, которая не прекратит безумства, сколько крови не пролей. Но от чистого, теперь, сердца, мне бы хотелось поклясться, что он лишь - заблудшая душа, но сказать так мне не позволяет холодный разум. Искренне ваш, Генри Джекилл." Он выпрямился на стуле, перечитывая написанное. Джекилл, как и Аттерсон, наверно, не уснёт этой ночью - слишком переполняет ликование, слишком кружит голову от гордости. Генри поднялся на ноги, оставив письмо на столе, и вышел в гостиную за конвертом. Но стоило только тяжелой двери тихо стукнуться о стену, как фигура снова зашевелилась - подняла голову, встала на пол и, поправив на плечах рубашку, шатаясь, подошла ко столу. Мистер Хайд нахмурил темные брови и опустил взгляд в письмо. Аттерсона он помнил в лицо - неприятный тип, всегда знающий больше нужного. Бледными пальцами поднял бумагу и, предусмотрительно разорвав её, подставил в пламя свечи. Бумага вспыхнула, и чёрный пепел упал на стол. Хайд смотрел в огонь ещё несколько мгновений, а затем задул свечу. *** Время шло. Джекилл всё больше проводил времени в лаборатории, а Хайд, сторонясь его компании, сидел в кабинете дни напролёт, на улицу выходя лишь ночью, тихо отпирая дверь собственным ключом. Джекиллу о его ночных походах оставалось только догадываться, пока Пул, морщась и кашляя, не рассказал, как Хайд, вернувшись домой, украдкой застирывал перепачканные в крови рубашки и крал у доктора бинты, чтобы раны на теле могли затянуться прежде, чем поверх них появились бы новые. Джекилл хотел верить, что Хайд устраивал драки из-за какой-то причины, что, быть может, не давала ему покоя и столь сильно возмущала - но причин думать, что Хайд не создавал насилие ради насилия, не было. "Пора" — подумал Джекилл однажды за завтраком, и Хайд болезненно дернулся в кресле, будто прочитав мысли, — "Пора отпустить его" Мысль поселилась слишком глубоко, постоянно напоминая о себе. Хайд стал возвращаться в дом ещё позднее, не попадаясь на глаза ни одному живому человеку, Пул вечно молчал, видимо, не в силах говорить о том, что видел по ночам. Дарить новую трость Хайду каждую неделю казалось бесполезным занятием - сломанными щепками они разлетались по всему Лондону. Не отказывал Хайд только в обедах - но был бледен, хмур и молчалив. Джекилл вдруг с горечью вспомнил, что воспитывать добро во зле - дело неблагодарное и бессмысленное. Потому делал всё, чтобы не нарушить созданного. — Вы хотите стать ангелом? — спросил однажды Хайд лукаво с какой-то гадкой горечью в голосе. Джекилл поставил бокал с вином на обеденную скатерть и задумался: — Безгрешным, хотите сказать? — Пусть будет так. — Думаю, хотел бы. Стать чистым и творить добро людям - что может быть лучше? — Джекилл поднялся и подошёл к стеклянному шкафу, доставая новую бутылку вина, — Совесть уснёт беспробудно, общественная любовь вам гарантирована так же, как и награды за заслуги от сильных мира сего. Я мог лишь мечтать об этом. Хайд замолчал снова и опустил голову, глядя в свой бокал. Затем поджал губы, нахмурился и кинул на Джекилла взгляд, полный любопытства и фальшивой откровенности. — Я могу убить вас, если вы так этого хотите. — Простите? — Джекилл выпрямился и замер. Хайд повторил сказанное, только медленней и вкрадчивей. В голосе его не было угрозы, только обида и толика интереса. — Откуда такие мысли? — Совсем просто, — Хайд поднялся с кресла и подошёл к Джекиллу, не отрывая взгляда. Затем совсем по-мальчишески улыбнулся и, хищно прищурившись, склонил голову набок, — Ни одного живого ангела ни вы, ни я не знаем. Ангелами становятся после смерти, а вы, Джекилл, готовы умереть? — Простите, я всё не понимаю, о чём вы… — Моё исчезновение станет вашей смертью, — прошипел он, и Джекилл вдруг заметил, как пляшут отблески от каминного огня в глазах Хайда, — Если исчезну я - вы потеряете такую часть себя, что не сможете жить спокойно до скончания своих дней. Вас перестанут узнавать друзья и родственники, вы станете чужим в любом месте, где были любимы. Вы умрёте в глазах каждого, кто вас знал. Если вы добиваетесь этого - то я могу застрелить вас в любое удобное время, жить в боли - моя прерогатива, ангелам же - вечное спокойствие. — Я не хочу смерти, — сказал Джекилл серьезно, а бутылка вина уже подрагивала в его руках. — Значит и думать не смейте о моем изгнании. Я нужен вам. Вы вздумали тягаться с богом, чем согрешили достаточно - и вот я пред вами, Эдвард Хайд, наказание небес. Джекилл молча смотрел ему в лицо. В камине тревожно потрескивали угли, Хайд дышал тяжело, смотрел сердито, совершенно по-дьявольски и сжимал ладони в кулаки, ногтями царапая бледную кожу. — Вы напуганы? — спросил вдруг Джекилл с кротким сочувствием. — Ничуть. — Вы лжец. — Вам ли не знать. Хайд смотрел, грубо скалясь и будто оправдывая своё имя. Он был лживым, надменным, бестактным и самовлюблённым - был злом и ничем, кроме зла. Тем, кто чувствовал лишь боль, ненависть, жгучее неиссякаемое желание бить и уничтожать. И только сейчас он говорил правду - про ангелов и убийства - ведь сказать было больше нечего. — Надеюсь, мы поняли друг друга, — сказал Хайд наконец, бледный, как полотно, — И не пытайтесь обмануть меня - о всех ваших греховных мыслях я узнаю задолго до вас. Хотя, с моим появлением в новом теле потребность лгать своевременно исчезла, верно? Хайд наклонил голову и рассмеялся. Затем обошёл Джекилла, пожелал спокойной ночи и удалился в комнату. Джекилл выпил ещё вина, размышляя над сказанным. Всё казалось ночным бредом, но в конечном итоге имело смысл. Гнетущего упадка он теперь не чувствовал, только глухую пустоту, вспоминая, что болью больше обременён не будет - существование Хайда любезно избавило его от этого. Поставив бутылку обратно, Джекилл вернулся в комнату. Хайд, уже закутавшийся в одеяло, спал в кресле, хмуря во сне тёмные брови. Сквозь рыжий свет свечи бледное лицо казалось румяным, почти живым. Хайд выглядел спящим, но Джекилл знал - он просто выжидает. "Что же делать?" — пронеслось в голове, стоило лишь услышать беспокойное дыхание Хайда. Ответ, впрочем, спустя мгновение нашелся сам собой, — "Не быть ангелами." Джекилл разделся и лёг рядом, положив руку поверх чужого плеча, и вглядываясь в черты лица снова и снова - даже во сне Хайда не настигала безмятежность. Веки дрожали, Хайд театрально сложил руки на груди. В тревоге спал или собирался бежать. А доктор Джекилл, закрыв глаза, решил, что примет правила игры - раз уж Хайд видит его греховные мысли, то о малочисленных чистых мыслях Хайда позаботится доктор сам. Это было бы честно. Джекилл выдохнул тихо и уснул спокойным сном, надеясь, что не будет с утра разбужен грубым и бестактным укусом в шею.