***
Куда подевалась та Елена Соколова из Аркобалено? Наверно, она там же, где и ее высокий рост, — в мире потерянных вещей. Хотя в данный момент ее больше заботил рост, нежели та мадемуазель с пучком, в черной форме и фартуке фиалкового цвета. Это слишком тяжело — быть низкой и дотягиваться до верхней полки для мелкого багажа в самолёте. Просто выше ее сил! В прямом смысле… В последнее время Лена настолько часто носила туфли на достаточно высоком каблуке, что совсем отвыкла быть низкой и в принципе быть на низком ходу. Но не сегодня. Не сегодня, когда предстоит долгожданный полет домой из Парижа. Она здесь и без того измучилась. Мечты мечтами, но, когда давнее хотение оказывается у тебя в руках, ты тут же начинаешь замечать минусы. Правда, Елена Павловна? Ее некая заторможенность была тому аргументом. С момента окончательного ухода из ресторанного дела после некоторых событий, которые, увы, напрочь отрезали у нее всякое желание приближаться к поварскому делу, она исполнила давнюю мечту. Скорее, план «Б» на эту жизнь. Если шефство не окажется делом всей ее жизни, она уйдет писать. Тяжело — не тяжело, удовольствия ради, денег или нет, но она это сделает. И Елена это сделала. Назло усатому кошмару, который все сломал и заставил пустить в ход этот план «Б». А ведь она уже стала забывать о нем… Тяжело… Очень тяжело. Но что было, то прошло. Теперь она больше не Елена Пална из Аркобалено, с банкетами до двух ночи и с попаданием в квартиру ближе к четырем. Теперь она Елена из одного из лучших журналов Москвы обо всем дорогом, светском и даже чуточку пафосном. Дорогие рестораны с шикарным интерьером и изыском блюд там тоже были. И рядом с ними была она. Она. Женщина, которая бросила не только большую кухню, но и попытки стать слабой. С личной жизнью ей не везет, что поделать. Ни до, ни после усатого кошмара. А все потому, что каким бы кошмарным этот кошмар ни был, она его держит. Держит возле себя. Держит в своей голове. Держит где-то глубоко внутри себя и хочет, чтобы он был рядом. Но снова возвращаться в эту яму она не хочет. Нет уж… Увольте. Хватило с головой. Но все равно хотелось найти что-то похожее, что-то такое, что было бы таким же родным. Скучно, видать, жилось ей, что поделать. Хотя… Работа у нее сейчас была такая, что некогда скучать. Сегодня она в Москве, завтра держит путь в Прагу, а потом она в Париже. Обжигает новый пост аэропорта в полный рост, вдох свежих простыней отеля, улицы нового города, новая стрижка, непривычная строгость в одежде, ощущение сонливости после обеда, но все равно она находит минуту, чтобы мысленно упасть в объятия усатого кошмара. Стоп. И опять по кругу. И так пока не стошнит, но ей пока нравится. Пока что это даже работает.***
Когда он подходил к своему месту в самолете, внимание привлекла дамочка, которая все никак не могла уложить свой непослушный багаж на высокую полку. Выглядела она, мягко говоря, шикарно. Вроде ничего особенного, но ведь все дело в мелочах. Распущенные волнистые волосы до плеч, легкое васильковое платье с еле заметным узором, нежно-розовый шарфик на шее, который, кажется, он уже где-то видел. — Laisse moi t'aider… — Увидев столь шикарную француженку, захотелось немедля ей помочь. — Сe serait bien. — Она только рада. Тем более желание помочь столь прекрасной особе было настолько большим, что акцент мужчины стал моментально шикарнее прежнего. Рука незнакомца ловким движением уместила непослушную сумку на верхнюю полку, а ей захотелось пос корее повернуться, поблагодарить и хотя бы посмотреть на него. Секунда, вторая, и вот она смотрит на него. На свой усатый кошмар. Собственной персоной, черт возьми… Это страшно. Это выше ее сил. Одно дело видеть его только у себя в голове, куда он врывается без спроса, а другое — лицезреть его вот так… Прямо перед собой, на расстоянии… Господи, да даже руку вытянуть будет невозможно, настолько он близко… Воздуху ей. — Let me pass! — Американец, француз или, может быть, китаец возмущался у него за спиной, что не может пройти, хотя казалось, что стоять так можно вечно. Он не знал, кто это. Уже не различал язык, да и вряд ли он сможет сказать что-то на своем родном языке… Что уж говорить о том шикарном французском акценте? Сколько там прошло? Целая вечность? Он заметно постарел, поклялся, что с женщинами все, ушел в работу, продолжает пропивать печень, и вот она. Стоит перед ним точно так же, как и стояла с самого начала. В ту же реку. Опять. Черт бы его побрал. Она смотрит на него своими голубыми глазами, а он даже не замечает, что в этот момент готов продать душу дьяволу. Без слов, с некой неловкостью, будто ничего между ними никогда и не было, он обнимает ее за талию и прижимает к себе немного сильнее, чем положено прижимать к себе бывшую. Точно бывшую? Он как-то уже не уверен, а ведь он только вдохнул запах ее духов… Да и она хороша. Делает вдох — и понеслась… Не было бы этого жестокого накала воспоминаний, если бы он сменил одеколон. А так… Что не вдох, то новое воспоминание. Там же, тогда же… Усатый кошмар превращается в усатую мечту. Его руки — это слишком неожиданно, до такой степени неожиданно, что она понимает, что соскучилась и что не знает, как нужно действовать. Воздуха… Срочно. Наконец американец, или француз, или, может, вообще китаец прошел и даже уселся на свое место, и он ее отпускает. — Прекрасно выглядишь… Я даже подумал, что это какая-нибудь молодая красивая француженка. — Тот самый огонь в его глазах, игривый тон только для нее, но чуть больше морщин и уже заметная седина… Нет… Ну какой же это кошмар… Это вовсе не кошмар. — Да что ты. — Она улыбнулась, но с некой остротой. Он любил эту остроту. Это было хорошим знаком, особенно когда они жили вместе. После таких улыбок они засыпали позднее обычного, но не об этом сейчас. — А ты постарел, хочу тебе сказать… — Глаза опускаются, она аккуратно касается его слегка колючей щеки, задерживает ладонь буквально на долю секунды и опускается, чтобы провести рукой по рубашке на груди. Стюардесса, которая совсем не умеет застёгивать пуговицы на блузке, да и вообще натянула на себя форму явно на два размера меньше, оповестила, что все-таки скоро будем взлетать, надо сесть, пристегнуть ремни и прочую надоедливую лабуду. Как оказалось, бывшие любовники, или конкуренты, или, может, сожители сидят рядом. Интересно. Хотя уже, кажется, ничему не будешь удивляться. У нее появилась прекрасная возможность оказаться в плену любимых глаз. — Так странно жить в одном городе и за четыре года ни разу не встретиться случайно. А тут раз — и на борту самолёта в Париже. Это забавно… — Она не обращала внимания на стюардессу, а позволила себе смотреть только на него и видеть, что он тоже смотрит на нее, а не на эту красавицу в узкой форме. — Три с половиной года и два месяца. — Виктор рискнул уточнить, чем жестоко себя выдал и сразу же перевел глаза в иллюминатор, где был ещё неподвижный асфальт. — Что? — А нет… Все-таки есть на свете вещь, которая удивит ее немного больше, чем взятый билет на соседнее кресло со своим бывшим… Кем-то там… На большой высоте. — Я говорю, что мы с тобой не виделись три с половиной года и два месяца. — Виктор позволил себе расслабиться в кресле, но взгляд, которым он ее буравил, его чертовски выдавал, что несомненно ее радовало. — Ты что, считаешь? — Улыбка стала смущенной, куда-то делась та Елена, и перед ним снова сидела просто Лена. Лена, которая вечерами после работы улыбается устало его рукам на своем теле и говорит только тихим голосом, который в от-вот перейдет в шепот. Виктор снова чувствовал себя уязвимым, зависимым от женщины, и, как только начал это понимать, сразу же попытался спрятать это и в ответ лишь пожал плечами, сев на кресле ровно, потому что с минуты на минуту самолёт оторвётся от земли. Но зря он радовался… У них ещё куча времени впереди. Лететь долго, Москва не скоро. — Так что же ты делала в Париже? — Самолёт наконец набрал высоту и летел ровно. — Я? По работе… Ничего особенного. — Ей тяжело давались перелеты только в том плане, что хотелось отключиться, поэтому она всегда была ленивая и сонная. — По работе? Я знаю, что ты всё-таки начала писать. — Откуда же? — Новость. А вот она о нем ничегошеньки не слышала. — Видел статьи о ресторанах-конкурентах, после которых — твое имя и твоя фамилия. — Да что ты? И как тебе? — Ей было любопытно, что он думает по этому поводу. Да, именно любопытно, потому что кто, как не он, все ей скажет прямо? — Я знал, что рано или поздно ты бросишь кухню. — Он был спокоен как удав, хотя на самом деле ему этого так не хватало… Находясь в столь сонном и нерасторможенном состоянии, она нравилась ему больше, потому что становилась именно той Леной, которой она бывала только дома. — Так-так-так. Интересно… И почему же ты так думал? — Куда-то подевалась ее сонливость, и вот перед ним та самая Елена Павловна, которую он так хорошо знал и о которой она с таким успехом забыла. — Так бывает, когда человек работает ради работы, когда надо работать ради удовольствия. Ты готовила, потому что это была твоя работа. Твои рефлексы шеф-повара — лишь последствие твоей работы, вот и все. — Мужчина слабо, но спокойно улыбнулся, а она заметила, что он уже не тот… Разве что одеколон был все тот же. Но он… Изменился. И в лучшую сторону. Хотелось коснуться его. Прямо здесь и сейчас. — Это плохо? — Хорошо, что ты всё-таки бросила это дело и начала делать то, что приносит тебе удовольствие. Ведь приносит? — Его тон был спокойным, как у гипнотизера, но глаза… Глаза без стеснения смотрели прямо в ее собственные, и было ощущение, что этот взгляд прожигает ее насквозь и видит, что у нее там внутри: выжженная трава или же все-таки разбушевавшиеся бабочки. — Ты знаешь, я не уверена до конца. Да, мне нравится. Я стала много ездить, побывала за последние два года везде, где только можно, познакомилась с массой интересных людей, но ощущение, будто чего-то не хватает. — Милая, это старость. — Баринов с добротой и нежностью улыбнулся в усы, не отрывая от нее взгляда. А его ладонь на секунду накрыла ее запястье, где тоненькой ниточкой был серебряный браслет. Он подарил. Давно. Очень давно. Сам не сразу вспомнил, но и ей ничего не сказал. — Но я надеюсь, что ты не перестаешь готовить тот вишневый штрудель. — Ох уж этот вишневый штрудель… В свое время он был готов за него продать душу дьяволу. Ну или ей… Разницы, собственно говоря, мало. — Все хорошо? — Снова эта улыбка, снова этот взгляд, и вот она ощущает, как внутри у нее все обрывается. Куда-то девается Елена. Куда-то девается весь этот официоз и вся ее элегантность, которые сопровождали ее последние два года. Ровно с того момента, когда она сказала до свидания большой кухне и когда начала готовить только для себя и для Васи, когда тот приезжал. Ну и, конечно же, она готовила тот вишневый штрудель. По воскресеньям, после обеда, он уже был готов. Самое то к чаю, а можно и без чая. Только… Когда она ест его одна, он у нее почему-то поперек горла становится. — Я не знаю… — Такой искренний ответ. Даже себе она в этом не могла признаться. — Вместо хорошей карьеры для Васи, которая была так детально спланирована, он выбирает военные училища. Знаешь, где он сейчас? В Рязанском десантном. Я даже не заметила, как это произошло. А дома он бывает раз в три месяца! — Елену Палну прорвало. Прямо здесь и сейчас, на борту самолёта, когда до земли бог знает сколько падать, она признается ему в том, что так долго не могла сказать себе самой. Жизнь ее пошла наперекосяк. Работа, сын, одиночество. Она признает это только сейчас, находясь в гипнотическом плену темно-карих глазах. И не знает, как на это реагировать. Пугаться, радоваться или же ругать себя за каждое искреннее слово, коих было немало. — Тебе не помешало бы напиться. Я серьезно сейчас. Ты так напряжена, что ощущение, будто вместо позвоночника у тебя доска. — Дабы не потеряться в толпе прибывших в московский аэропорт вместе с ними, Виктор придерживал ее руку, но голос его был все тем же. — Это ты ещё не видел меня по средам, когда я на работу иду. Первое время ноги отваливались из-за каблуков и жутко раздражала скованность новых костюмов. Но потом втянулась. — Да какое напиться… Она как его увидела, как наконец смогла ему все рассказать о том, что копила так долго внутри… Как будто гора с плеч. — Именно — втянулась, но так нельзя. Ты не комнатное растение и не сможешь быть офисным планктоном. Тебе нужно время от времени перезагружаться. — Ты слишком много обо мне знаешь, меня это пугает. — Она улыбнулась, посмотрев ему в лицо. — Ну… — Не хотелось, прощаясь, все испортить, затронув тему прошлого. А вот и выход. — Если что, предложение о напиться всегда в силе. — Я была рада тебя увидеть. Елена позволяет себе маленькую слабость, о которой начнет жалеть буквально за дверью аэропорта. Женщина поднимается на носочки и утыкается носом в его щеку. Глаза жмурятся, а губы оказываются на запредельно близком расстоянии от его. Хочется. Ужас как хочется, но прошлое есть прошлое, и не стоит его тормошить. — Позвони Тамаре, пусть подлечит тебя. Она это умеет. Особенно если вино дома есть. — Шеф слабо улыбается и обнимает ее за талию, пряча нос в ее волосах, но губы… Она чувствует, как они мимолетно и неоднократно касаются ee шеи. Снова бегут мурашки, автоматически закрываются глаза, руки рефлекторно цепляются сильнее за его шею, а бабочки в животе Елены начинают ликовать от наслаждения. Как же хорошо сейчас, и жутко хочется продолжения. От таких приятных мыслей женщина, кажется, даже не замечает, как из ее уст вырывается тихий стон. Да. Он попал в ее уязвимое место. Но надо заканчивать. А то и так слишком много было позволено. — Так и сделаю. А сейчас извини. — Она смотрела в его глаза и ещё не понимала, что она будет жалеть далеко не о том, что сделала в самолёте или сейчас. Она будет жалеть о том, что сама же создала эту границу прошлого, которую строго-настрого нельзя переступать. — Меня ждут. — Она кивнула куда-то на дверь, где он краем глаза заметил… Мужчину. С цветами. Уже не заметил, как она улыбнулась ему шире и как поспешила от него удалиться. Он видел только Васю, ее сына, который в этой форме действительно был мужчиной. Наконец-то. Но… На его месте ведь может быть и другой. Возможно, не такой высокий, как он сам. Возможно, черты его лица будут немного напоминать ей ее бывшего. Но это будет далеко не он. Он будет лучше. Во всем. Но все равно это будет не то, и они оба это знают. Ну а что ты, собственно, Баринов, хотел? Ты, товарищ, либо действуй, либо копи деньги на подарок, ведь тебя явно позовут на свадьбу.