Дикая Охота: Завет

Иногда меня посещают прекрасные видения. Они просачиваются во тьму моего спящего сознания, меняются, словно картинки в калейдоскопе. И тогда я чувствую радость и тревогу одновременно. Радость — потому что эти сны наполняют мое существование смыслом. Тревогу — потому что они не длятся вечно. В какой-то момент видения становятся слишком реальными, слишком яркими. И стоит мне поверить в то, что это происходит со мной на самом деле, как иллюзия рушится, и меня поглощает черная пустота. Я точно не помню, когда это всё началось — когда провалилась в сон, который затянулся на долгие сутки. Или на неделю. Или на вечность. Как долго это длится, я не знаю. Мне известно наверняка только одно — я жива. Это не смерть. У меня есть живое тело. Иногда оно воспринимает холод, и мне становится особо некомфортно пребывать во тьме. Иногда жар. Иногда чье-то пугающее присутствие прямо во мне. А еще я слышу голоса. Чаще всего они очень тихие, совершенно не разборчивые. Но мой слух улавливает их, и я знаю, что они звучат вне моей черепной коробки. Вокруг меня существует мир, что-то происходит в нем, а я остаюсь неподвижной. Нахожусь в горизонтальном положении, и мое тело лежит на чем-то, не имеющем ни температуры, ни плотности. Я сплю. И вижу сны. Вижу мать. Боже, как она красива. Она улыбается мне, и её глаза искрятся неподдельным счастьем. Я бегу к ней, и трава, высушенная июльским зноем, неприятно, но так реалистично щекочет мои ноги. Ощущение стало привычным. Стало привычным задыхаться от быстрого бега, затем падать в распростертые объятия матери и упиваться её теплом. Её черные локоны сверкают на полуденном солнце, кожа пахнет полевыми цветами, и нигде в мире нет места более сказочного, чем рядом с ней. Мама ласково перебирает мои волосы тонкими пальцами, покачивает меня в своих объятиях. И мне так хорошо, что хочется плакать. В моем сне слезы неизменно бегут по щекам, потому что видение вот-вот растает, а вместе с ним и тепло маминых рук. Позже солнце гаснет, голубое небо чернеет и за спиной поднимается ветер, но бесшумно, словно коварный убийца. И мамы больше нет. Ничего больше нет. Зато в моей черноте снова появляются посторонние звуки. Чьи-то шаги. Кажется, я уже слышала их. И это один и тот же человек. У меня нет причин быть уверенной в этом, но я точно знаю, что так и есть. Я узнаю специфический шорох одежды, кажется, различаю запах, и он принадлежит мужчине. Во рту — горечь от вновь пережитой утраты, но на сей раз она не такая уж и нестерпимая. Шаги очень отвлекают, и мне кажется, что я вот-вот проснусь... Впервые за много дней. Но хочу ли я этого? А что, если в настоящем мире мамы больше нет? Кто-то берет меня за руку. Чьи-то пальцы безошибочно находят пульс на моем запястье, и это прикосновение запускает разряд электрического тока в мое тело. И происходит непоправимое — я просыпаюсь. Мои глаза все еще закрыты, но белый свет просачивается сквозь веки. Надо мной висит лампа, которая жужжит. Я не могу пошевелить рукой, поэтому вынуждена ждать, когда незнакомец измеряет мой пульс. — Просыпайся, милая. Слова звучат как просьба, но я воспринимаю их как приказ. Совершенно не могу сопротивляться. Я знаю, что белый свет прожжет мне глаза, разорвет сосуды в глазных яблоках, но я подчиняюсь. Поднимаю веки и вижу лампу. Она почти не слепит меня. Находясь без сознания, я даже не задумывалась, что моему телу нужен воздух. Всё, необходимое для жизнедеятельности, было не важным для меня, пока я не проснулась. Теперь мне нужно дышать, и делать это осознанно и самостоятельно, что в стократ сложнее, чем это делать произвольно. У меня не получается — грудная клетка содрогается в конвульсиях, не в силах вытеснить вакуум из легких и наполнить их кислородом. Паника захлестывает меня. Я задохнусь, я умру! Кто-то рядом со мной шумно втягивает носом воздух, и я инстиктивно делаю то же самое. И это спасает меня. Выдох уже делается сам собой, а вдох по-прежнему мне помагает сделать таинственный незнакомец. Кто-бы это ни был, он заинтересован в том, чтобы я жила. — Вот так, спокойно. Дыши, — повторяет он ласково, и только на второй раз я разбираю тембр голоса, язык речи. Мужчина говорит со мной на английском, но с заметным акцентом. Я хочу ему ответить, хочу поделиться радостью с чужим человеком. Я жива! Но мои голосовые связки оказываются бесполезными, полностью атрофированными после затяжного сна. Из моей глотки доносится змеиное шипение, но никак не членораздельная речь. Я поворачиваю голову, чтобы одарить незнакомца взглядом, полным отчаяния. — Не напрягайся, — его губы шевелятся, произнося слова на чужом, но понятном мне языке. — Скоро тебе станет легче. Ты вернешься в форму, но не все так сразу. Я хочу ему верить. Это всё, что мне остается. Но облегчение быстро сменяется страхом. — Де мої батьки? — шепчу я, совсем позабыв о том, что мужчина вряд ли понимает мой родной язык. — Где мои родители? Его лицо меняется. Я не могу различить оттенок его эмоций до и после заданного вопроса, но он определенно стал другим. — Они в безопасности, — он немного наклоняется надо мной, заглядывает в мои глаза, и я отвечаю ему таким же сосредоточенным взглядом. — Хорошо, что ты помнишь о них. Эта фраза звучит странно. Как это, не помнить родителей? Ради них я подписалась на всё это. Но на что именно? Правда остается для меня недосягаемой, тело — чужим, а мужчина надо мной — пугающе незнакомым. Я вдруг понимаю, что до сих пор чувствую его руку на пульсе. Пытаюсь встать, но он не позволяет мне этого сделать. — Где я? Что со мной произошло? — мой голос крепчает вместе с паникой. Я снова дышу тяжело и сбивчиво. — Я отвечу на все твои вопросы, обещаю. Но сначала я должен убедиться, что мутация прошла удачно. Нужно разобраться, не повреждена ли твоя память. Мутация? Ох... Цепочка событий выстраивается перед моими глазами, и я больше не смею ни говорить, ни дышать. Собственные воспоминания накрывают меня с головой. — Ты помнишь как тебя зовут? — Цири, — едва дыша, отвечаю я. — Хорошо. Ты узнаешь меня? Я вглядываюсь в черты его лица, присматриваюсь к светлым зеленым глазам, узнаю холод, что касается моей кожи, но не узнаю его самого. Неужели с моей памятью действительно что-то произошло? Подобная гипотеза пугает меня еще больше. Я боюсь сознаться, но всё же делаю это, замирая всем своим существом: — Нет. Уголки его губ едва заметно ползут вверх, но он быстро подавляет эту странную неуместную улыбку и задает следующий вопрос: — Ты помнишь, почему решила участвовать в эксперименте? Я утвердительно киваю головой, потому что голос снова куда-то пропал. Но мужчина ждет подтверждения, желая убедиться в том, что я не вру. — Помню, — я сдаюсь под его настойчивым взглядом, что вдруг становится колючим и неприятным. — Я доброволец. Я согласилась на мутацию для участия в программе по истреблению ксеноморфов, чтобы... — Чтобы что? — допытывается незнакомец, присаживаясь на мою кровать. Это сбивает меня с толку, я не могу сразу найти ответ, хоть он и кажется очевидным. И я говорю то, что мне выглядит схожим на правду. — Чтобы спасти Землю от нашествия тварей, чтобы спасти родителей... — Правильно. Как зовут родителей? — Геральт и Йеннифер, — с этим у меня не возникает проблем. — Прекрасно, — мужчина заканчивает с вопросами, но вместо того чтобы начать отвечать на мои, молча прикасается к моей щеке, наклоняет голову сначала вправо, потом влево. Я позволяю ему делать это, потому что не в состоянии проявить какую-либо волю. Живое сердце отзывается в груди нескончаемой болью при упоминании о родителях, и все остальное кажется сущим пустяком. Незнакомец заглядывает в мои уши, просит открыть рот, трогает ладонью, обтянутой латексной перчаткой, мой живот, спрашивает, не больно ли мне. Я качаю головой. — Вот и славно. Тебе нужно поспать, — он поднимается с койки, чтобы уйти прочь и оставить меня наедине с жужжащей лампой. — Постойте, Вы обещали мне ответить на вопросы! — отчаянно хриплю ему вслед. Я не могу встать, сил больше нет. Я чувствую всепоглощающую слабость, а еще легкое жжение в изгибе локтя. Он что-то уколол мне... Однако незнакомец внимает моей мольбе, останавливается посреди белой стерильной комнаты, оборачивается через плечо. — Я отвечу, но позже. А сейчас тебе необходим отдых. — Всего один вопрос, — прошу я заплетающимся языком. Мужчина не уходит, я слышу согласие в его молчании. И я задаю свой один проклятый вопрос. Он не касается того, что со мной произошло, сколько истекло времени с момента начала эксперимента, где конкретно мои родители и где нахожусь я сама... Нет, я спрашиваю другое, не имеющее для меня никакого значения, на первый взгляд: — Как Вас зовут? Мужчина окидывает меня испытывающим взглядом, что почти физически ощущается на моих слабых ногах, бедрах, груди и, наконец, на моих ярко вспыхнувших щеках. И только потом он негромко произносит прежде, чем покинуть комнату: — Эредин.