Гречишный мед

Возмутитель ищет только зла, поэтому жестокий ангел будет послан против него. — Притч.17:11

Ему не место здесь. Джон Генри смотрит на мальчишку с прищуром льдисто-голубых глаз, без толики того раболепного восхищения, отражающегося в глазах Ариэля, других инструкторов или студентов Готорна, продавших свои задницы мальчишке с волосами цвета гречишного мёда. Он смотрит на него с пренебрежением, как заводчик породистых собак на бродяжку, относится чуть хуже, чем к остальным, и не спешит никак выделять, если только в негативном свете. У приёмных мальчишек не должно быть таких пальцев, пальцев пианиста, у приёмных мальчишек не должно быть такой королевской осанки, не должно быть такой соблазнительной формы губ, не должно быть таких волос, такой красоты. У приёмных мальчишек ничего не должно быть из того, что есть у Майкла Лэнгдона. Он носит оригинальные баленсиага, смеётся над шутками сына главы Попечительского Совета и удивительно быстро оказывается среди местной элиты щенков. Затягиваясь сигаретой, Джон Генри раз за разом перечеркивает эссе с идеальным почерком, вензеля которого врезались ему в память, отчитывает Майкла даже тогда, когда работа выполнена безукоризненно, не пытаясь скрыть своего отношения к нему. — Для одержимого это выполнено похвально, я бы сказал, блестяще, — голос эхом отлетает от стен кабинета, ввинчиваясь в уши нерадивых студентов, бьёт по нервам, вынуждая обратить внимание на мужчину. — Как для студента Готорна — грубая и топорная работа, не достойная марать бумагу. Садитесь, мистер Лэнгдон, свое удовлетворительно вы получили. Не спорит, но как смотрит. В свете свечей густые локоны приобретают оттенок гречишного меда. Майкл никому не жалуется, не прячется за спинами преподавателей, и это порядком удивляет его, ведь подобная реакция была куда более ожидаемой, нежели молчаливое принятие порой несправедливых заявлений. Джон Генри знает, что они несправедливые, знает, вот только притеснять не перестаёт. Бехолд просит быть мягче с Майклом, ведь он, о боже, попал в Готорн и в магический мир в целом слишком поздно, многое начал постигать лишь сейчас, и это так смешно, что Джон Генри смеётся. Смеётся холодно, зло. — Сопляк не достоин с нами даже в одном помещении находиться, Бехолд. О чем ты вообще говоришь? — Майкл — наш альфа, и… — Шабли судорожно пытается вдохнуть, тараща глаза на Мура, чей лёгкий жест руки помешал договорить переваренную речь ректора. — Мистер Лэнгдон может быть альфой только во влажных мечтах Ариэля, но никак не в реальности. Он больше похож на эскортника, чем на спасителя общества одаренных, — слова звучат презрительно и ядовито, хлестко отражая любой возможный ответный аргумент одной интонацией. — Да ты с ума сошёл от своей зависти! — тяжело дыша и пытаясь принять вертикальное положение, Шабли гневно поджал губы. — Джон Генри Мур, что бы не было ранее, в этом вопросе — ты не прав. Джон Генри не завидует. Джон Генри знает, что он не прав. Знает, принимая вместе с осознанием собственное искаженное восприятие Майкла, ровно такое же порочное, как и безумное желание Ариэля сместить ведьм. Майкла не должно быть здесь. Джон Генри затягивается третьей сигаретой за день, демонстрируя не особо положительную статистику употребления табачных изделий, и это звучит так абсурдно по-учёному, очередной шаблон жизни, который он воспринимает с неизбежностью плывущего на айсберг Титаника. Нельзя сказать то же самое о его аналогичном спокойствии в момент, когда он увидел у своего кабинета поп-звездочку Готорна, нервно сжимающего лямку рюкзака. Кажется, это Версаче? Вряд ли у приемыша или его безумной бабушки есть деньги на подобные аксессуары, а значит это очередной подарок от поклонников. Чем же потом Майкл Лэнгдон эти самые подарки отрабатывает? Открывая дверь лёгким жестом ладони, Мур сужает льдисто-голубые глаза, когда мальчишка даже не дергается пугливо, как делали это другие студенты в такой же ситуации, кривит губы в ухмылке и склоняет голову на бок. — Проходите, мистер Лэнгдон, раз уж почтили меня своим вниманием. — Благодарю, инструктор Мур, — и улыбка, эта улыбка Венди Дарлинг вызывает стойкое желание стереть её с припухлых губ, исказить в совершенно иной эмоции. Древние стены школы хранили на своей памяти множество событий, начиная от отравлений, жестоких и бескомпромиссных, заканчивая уродливыми пародиями на суд, больше направленные на расщепление какой бы то ни было личности, раз за разом ввергая систему ценностей новоприбывших юных колдунов в настоящую пучину хаоса. Джон Генри помнит время, когда он и сам носил такую же форму, какую сейчас то и дело поправляет Майкл. Помнит относительно беззаботное время, когда единственное, что его волновало, — где провести каникулы, чтобы не возвращаться домой, и где достать сигареты, чтобы дотошный староста-карлик Ариэль не спалил его инструкторам в надежде вымолить себе местечко под солнцем. Всё меняется. — Вы пришли сюда молчать, мистер Лэнгдон? — Джон Генри вскидывает сардонически бровь, садясь за стол из красного дерева, и напоминает себе о необходимости дистанции между ними, в данном случае, в виде разделяющего стола, которая точно не позволит совершить что-то непоправимое в адрес Золотого Мальчика Августуса. — В таком случае, можете заняться этим в своей спальне, и не отнимать ни мое, ни свое время. Майклу сесть никто, ожидаемо, не предлагает, но ему, судя по всему, это и не нужно. Мальчишка осматривает личный кабинет инструктора, в который попал впервые за всё время своего обучения, но фокусирует внимание на Джоне Генри сразу, как только тот задает вопрос. Майкл выглядит идеально, просто мальчик с обложки журнала о конном спорте для богатеньких старперов, самоудовлетворяющихся на невинный вид таких моделей. — Мой средний балл, сэр. Насколько я знаю, через неделю будут вывешивать результаты на доску успеваемости, а средний балл по вашему предмету всё ещё низкий для попадания на первое место. Приёмыши не должны говорить таким голосом, не должны так улыбаться и так смотреть на преподавателей. Джон Генри затягивается сигаретой, выдыхая никотиновый дым, не отводит взгляда от мальчишки, чьи локоны цвета гречишного мёда будто просят сгрести их в кулак, вынудить подставить шею под лезвие чужого контроля. — Хотите попасть на первое место, мистер Лэнгдон? — Джон Генри усмехается, стряхивая пепел в пепельницу, обращает внимание на то, как нервно пальцы Майкла сжимают лямку рюкзака, и возвращает взгляд на точеное лицо. — В таком случае, приложите больше усилий, и, может быть, в следующем году вы действительно попадёте на первое место. Ответ мальчишку не удовлетворяет. Джон Генри выгибает бровь, когда тот несколько мгновений мнётся в метре от стола, будто на что-то решаясь, а потом подходит ближе, более того, чуть ли не упираясь в стол, расстояние между ними критически сокращается, шаг за шагом забивая гвозди в самоконтроль Мура. — Я стипендиат, сэр. Чтобы продолжать обучение в Готорне, мне необходимо занять первое место, — Майкл смотрит сверху вниз на сидящего инструктора, но вряд ли ощущает себя хозяином положения, ведь Джон Генри давит, о, он давит, сгущает воздух и давит на плечи, не давая даже спокойно вздохнуть бродяжке. — Ариэль говорил нечто подобное… Я не прислушивался, — пренебрежение в голосе стегает не хуже кнута по оголенным нервам. — Что вы хотите от меня, мистер Лэнгдон? Вечер очевидных фактов закончился на оглашении результатов проектной деятельности младших курсов. — Я хотел бы переписать последние контрольные работы, сэр, — Майкл улыбается, все еще улыбается, хотя должен был прекратить еще тогда, когда увидел Мура. — Это невозможно. Срок пересдачи окончен. — Но вы давали время до конца нед… — Окончен, — с нажимом повторяет Джон Генри, перебивая мальчишку, тушит сигарету о пепельницу, и иронично оглядывает его, напряженного, подобно струне. — К вашему сожалению, ничего нельзя сделать. Надеюсь, у вашего опекуна есть средства, чтобы оплатить следующий семестр? С мерзким звоном разлетается на мельчайшие кусочки графин, стоящий на столике у стены, наполовину наполненный коллекционным виски из запасов Болдуина. Графин, не пепельница, которая с куда большей вероятностью причинила бы вред инструктору. Джон Генри не ведет и бровью на подобное проявление эмоций, а вот Майкл отшатывается, прекращает улыбаться, наконец-то прекращает, сжимает руки в кулаки. Что, больше не такой идеальный мальчик с обложки? Джон Генри растягивает губы в змеиной ухмылке. — Ваша несдержанность лишний раз характеризует вас как студента, недостойного первой строчки рейтинга, мистер Лэнгдон. Однако, несмотря на вашу реакцию, есть способ исправления вашего среднего балла, — Джон Генри демонстративно откидывается на спинку удобного и мягкого кресла, больше похожего на трон, который он занимает. — Если вы готовы, закройте дверь на ключ и оставьте рюкзак на диване. В его глазах неверие мелькает лишь на долю секунды, сменяясь осознанием истинного положения дел. Костяшки пальцев Майкла белеют, до того сильно он сжимает многострадальную лямку рюкзака, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов прочь из кабинета. Мальчишка держит спину ровно, прямо, ведь стоит хотя бы на миг продемонстрировать отклонение от нормы, немедленно налетят стервятники в виде тех, кто только и ждет чужого падения. Джон Генри — стервятник. Звук поворачиваемого в скважине замочного ключа только утверждает это, и, когда его рука зарывается в локоны цвета гречишного мёда, собственная погибель становится очевидной платой. Джон Генри ненавидит гречишный мёд.