Лёгкие наружу

Уэйд блюет в грязный и обоссанный толчок на одной из богом забытых заправок шоссе. Его руки соскальзывают с оплеванных темно-желтых плиток, и он чуть не разбивает свой подбородок о тяжелый ободок унитаза. Его подбородок весь в ебучих лепестках, вязкой слюне и разводах хреново прожаренного мяса. Он вытирает блевотину о рукав своей толстовки и на кассе мини-маркета на всё той же заправке говорит серебристоволосому пареньку: — Двадцатка за отсос. На самом деле он надеется на то, что за паренька вступится его бойфренд-байкер. Он надеется на вытянутое очаровательно-молодое личико. Он надеется на нервный смешок или предложение вызвать скорую. — Сотка и кола сверху, — отвечает паренек; он по-лисьи улыбается и делает вид, что не заметил грязно-бордового пятна на рукаве поношенной толстовки. Уэйд покупает ментос, сникерс и банку колы. Он оставляет колу и не забирает сдачу. — Купи лучше брызгалку в сортир, — советует Уэйд. Паренек сдачу долго не забирает и смотрит уходящему в спину. Цветочки в груди Уэйда шевелятся, словно черви во влажной почве: сильно уж работник мини-маркета похож на Пити. Тощий, бледный, с огромными темными глазами и непослушными волосами. Вот только у Пити улыбка не лисья — настоящая, простая, открытая. Смотри, читай как открытую книгу и копай яму где-нибудь вблизи Большого Яблока. Уэйд, только попав на свежий воздух и не успев прогнать образ Пита из головы, закашливается; его огромное тело качается влево и успевает приложиться к холодному обшарпанному покрытию магазина. Он стоит под вывеской, где горят из шести букв две, дышит тяжело и глубоко и царапает через грубую ткань свою грудь, изрытую вечно свежими кратерами и язвами. Ему-то осталось еще немного — потом Железный Дик даст пару капсул, и здравствуй, жизнь здоровая. Старк же гений, Беннер тоже. Они обещали ведь. Герои обещания держать должны, разве не? Уэйд надеется, что мамины слова из далеких-далеких воспоминаний, расплывчатых и почти таких же дерьмовых, как стряпня Уизла, всё ещё имеют смысл. Он смотрел тогда Старку в глаза — без масок, чувак, только трах авокадо с авокадо и лицо с обложки «People» — и еле держался, чтобы не вырвать самодовольному супергерою его язык. Он стал послушным как куколка Сара, — одна из куколок его дочери — стоило Старку произнести в своей бесполезной речи одно-единственное имя. И упомянуть ехидно: — Иногда такое бывает, — он предложил ему виски, — с возрастом у некоторых возникают проблемы… личного характера. Много кому известно о твоей регенерации. Или о том, что от неё остается? Не дури, Уилсон, одно поручение от Мстителей — и мы разработаем сыворотку. Эта дрянь затронула не только тебя. — Давай-ка уточним, чтоб наверняка, — он принял стакан и не сделал ни глотка. — Пару раз я играю роль вашей собачонки, умираю с десяток (пока могу), а потом вы мне, сексуальному ублюдку с кодексом убивать тех, за кого выше цена, даете лекарство от сорняка? По рукам. Он схватил тогда чистую ладонь Старка своими грязными перчатками, которые побывали тем утром в чужих кишках и пустых глазницах, и закрепил сделку. Сейчас он стоит, как когда-то, перед Старком. «Сейчас» отличается от «тогда» разве что новым костюмом-двойкой Тони и больше похожей на труп рожей Уэйда. Красные капилляры от многоразовой рвоты, потрескавшиеся губы, жуткая бледность. Уэйд знает, что та самая херня, из-за которой он подставлял свое тело под пули, мечи и другую нечесть, у Старка уже месяц — сразу после того, как он по новейшим технологиям, нажав на кнопочку, телепортировал посылку прямо в Башню. — Колбочку, — он тянет свою руку, как когда-то Старк предложил ему бокал с дорогим виски. — Колбочку? — Старк выгибает бровь и не смотрит даже на чужую ладонь. — Скляночку? Бутылочку? Гриб? Старк чуть не стреляет ему в сердце, прожигая своими репульсорами его старый, гнилой орган: — Его нет. Он толкает Старка к стене молниеносно, сбивая по пути все маленькие пуфики и стаканы, бумаги со столов. Костюм Старка появляется в следующую секунду и отталкивает взбешенного Дэдпула от своего создателя. Всю эту картину прерывает механический голос, оповещающий хозяина, что пришел Питер Паркер. Как по команде, Уэйд в железной хватке перестает дергаться, затыкает свой грязный рот и чуть не орет от твердых ветвей, проходящих ме-е-едленно по его молочным ребрам. Боль настолько невыносима, что врачи, набравшиеся опыту за последние несколько лет, сказали бы, что стадия уже далеко не первая. Что надо принимать срочные меры. Надо влюблять. Блядь. Он не орет только потому, что Тони, сука, Старк напротив. Его золотое кольцо вдруг блестит на свету — Уэйд готов перед боженькой на колени встать свои грешные, но сказать: там тонко выгравировано «Стивен Роджерс». Однажды он подарил Ванессе кольцо — Ванесса умерла с ядовито-красной дырой в животе и именем ещё не родившегося ребенка на губах. — Отпускай давай, — говорит он и не может не улыбнуться: Старк бережет своего мальчика дороже всех своих миллионов. Он не позволит убийце, у которого не только руки, но и мозги, кровью заляпаны, хоть слово мальчику сказать. Уэйд в принципе не против. Он лучше трахнет шлюху — или две — в каком-нибудь притоне, лучше выполнит десяток заказов за неделю — жизнь отнять чью-то никогда не было проблемой, лучше разок умрет от передоза, от давки грузовиком на глазах детишек, от вида голых сисек Эл. Он лучше будет драть кашлем глотку целый день, чем разрешит себе присутствовать в жизни Пити. Потому что Пити — солнце. Почти божество. Или он уже? Уэйд так запутался. Он разрезает проститутке горло. Перед этим он вежливо попросил её закрыть глаза и сделать очень трогательное выражение лица. У проститутки не получилось — ему пришлось самому опустить веки, коснуться носом её темных волос, лизнуть край ушной раковину и точным движением пустить кровь. Он платит ей в три раза больше, сразу перед тем как вспороть себе грудную клетку и посмотреть на цветущую оранжерею внутри. Адская боль выключает его. Он надеется проснуться в этот раз без Питера в мыслях, без красных зародышей в теле. Его надежды рушатся, как мамочкины сказки о героях. Однажды он просыпается в темной-темной комнате, остро улавливая рядом запах холодного пива и тошнотворно-знакомых сигар. Уэйд открывает глаза и даже не морщится от хмурого, молчаливого взгляда Логана. — Нашел тебя полудохлым. Подлатал. Теперь Логан знает о его регенерации. Логан напоследок советует носить с собой платочек, куда нормальные люди выхаркивают цветочки, и найти Человека-Паука. В последний раз, припоминает Уэйд, проверяя свои бутсы на наличие ножей, Человек-Паук, задумчиво слизывая подтаявшее шоколадное мороженое, рассказывал ему о химии, физике, стряпне своей тети и, кстати, ужине с родителями своей девушки в следующие выходные. — Ну, мне пора, — сказал тогда милый Питер, надевая опять маску и пряча пушистые волосы, пряча глаза, пряча медово-шоколадные губы. — Может, увидимся как-нибудь. И он просто прыгнул вниз с небоскреба, оставляя позади Уэйда с его первыми ростками верной смерти. Это был июнь. Уэйд точно помнил. А сейчас приближается декабрь. Кажется, кто-то из тех же врачей говорил, что чем сильнее влюблен (ебать, слово-то хуже «убивать»), тем быстрее развивается болезнь. Как жаль, что в этот раз его регенерация только добавила прогресса. Уэйд не собирается портить жизнь Пити. У Пити — колледж, тетка с финиковым пирогом и охрененным музыкальным вкусом, научные проекты вместе с кумиром своего детства, ноша Человека-Паука, девушка и нормальная такая, в общем, жизнь. Уэйду — он это даже своим растроившимся сознанием понимает — нет места. Но жизнь в который раз показывает Уэйду средний палец. В один из очень серьезных разговоров со Старком, который мог стать для него последним, Питер аккуратно стучится в стеклянные двери и заходит в гостиную с толстой папкой бумаг. Уэйд, которому Тони пару секунд назад сказал, что сыворотка — выдумка, и его наебали, снова начинает жить. Наверное, это глюки. Шизофрения. Но в груди у него словно становится чуть просторнее — не жмут больше бутоны стенки, желая порвать человеческое мясо и вырваться на свободу, не царапают нежные внутренности шипы, не обвивают до хруста ветви ребра. Уэйд, кажется, делает выдох. Этот выдох — равняется «да, я живой ещё, детки». Питер неловко мнется с ноги на ногу, явно нервничая. В его тонких паучьих пальцах цепко держится огромная кипа бумажек. — П-прости, Тони, не хотел мешать, но Брюс сказал, это важно, и я… — он прерывается, замечая за плечом Уэйда, который выглядит всё так же мертвее мертвого. — Привет. Питер улыбается ему. А Уэйд банально — блять-блять — не знает, что ответить. Он показывает два пальца, делает странный жест рукой и не может даже сказать, типа: «классные кроссы, Пити», «классные губы, Пити», «классная шея, Пити». Я обожаю тебя Он надеется, что когда-нибудь Питер сможет услышать его «я».

***

Он блюет в грязный толчок, трахает шлюх, убивает наркодилеров и педофилов за деньги, думает о Пити день и ночь. Рутина продолжается. Тянется как сладкий-сладкий сироп. Пока Питер однажды не предлагает: — По мороженому? Или это ещё одна яркая, теплая галлюцинация.