Руками

— Карты крапленые, не так ли, — скучающим голосом произносит Феликс, когда резерв уменьшается вдвое. Герт улыбается — нет, скалится, потому что азарт так велик, что он уже не может сдерживаться, и, положив свою руку лицом вниз, подливает ему еще вина. Феликс долго смотрит на него, потом, что-то про себя решив, выпивает бокал залпом. — Как догадался? — Герту казалось, что он добыл лучшие из лучших, даже ему приходилось долго щуриться и разбирать узор на рубашке, чтобы расшифровать руку Феликса. А уж тот, с его близорукостью, и вдобавок не зная легенды, уж точно не мог ничего понять. — Впервые за эти годы ты стал играть не как пятилетка, — Феликс бьет его даму, лениво отбрасывает ее в банк, кладет на сукно десятку. — И ты слишком уж пялишься на меня. — Просто ты сегодня хорошо выглядишь, — усмехается Герт, и выбирает из своей руки карту поменьше. Еще его научили подменять неудачные карты правильными, припасенными в рукаве, но, кажется, Феликс заметил и этот его финт. Он холодно следит за тем, как Герт перекладывает поудобнее свои тузы, и сам наливает себе еще вина. — Тебе предлагать бессмысленно, я правильно понимаю? — Не хочу опозориться перед тобой, — он пьян без вина и чувствует себя вором, попавшим в государственную казну — руки трясутся так, что он боится выронить карты. Феликс смотрит кисло, но уже и так понятно, что он не против, что каждый бокал — это капитуляция и попытка смириться с ней. — У меня большие планы на тебя. — Не говори гоп… — цедит Феликс, и Герт коротко смеется. У него нет шансов. Никаких. И они оба это знают. — Сука, почему так больно? — Герт торопливо целует его, поддергивает бедра повыше, свободной рукой сжимает сосок, вынуждая снова уткнуться лицом в подушку. Та глушит стон; Герт все равно его слышит. — Мне тоже было больно, терпи, — ему совершенно не стыдно. Феликс узкий, он и подумать не мог, что он будет настолько узким, почти мальчиком, затравленно сжавшимся в смятых одеялах. Он входит до конца, ладонь спускается с груди на сжатый кулак, и тот расслабляется, выпуская простыню. Герт переплетает их пальцы, хотя на самом деле ему больше всего хочется ударить по белой ягодице. Потом он делает это. Феликс давится возмущением, дергается под ним, но Герт вжимает его в постель, наращивает темп, и сопротивление стихает. — Розовые ушки, — усмехается он позже, лежа на его спине, прикусывает покрасневшую кожу, и Феликс пихает его локтем в бок. Сразу же стонет; эта поза явно нравится ему больше. Герт молится на свой стояк. Он так давно мечтал об этом, что просто не мог дать Феликсу отделаться малой кровью. Каждое движение в хорошо смазанной кишке вызывает невольный всхлип, и это лучшее, что Герту приходилось слышать в этом доме. Он просовывает руку между одеялом и животом Феликса, нащупывает член и легко сжимает головку, потом утыкается носом в затылок, в короткие мягкие волоски, вьющиеся на шее, и глубоко вдыхает запах кожи и пота. — На спину, — приказывает он, отстранившись. Феликс игнорирует, пытается свести ноги и сползти со скомканного одеяла, но Герт хватает его за плечо и легко опрокидывает на постель. Он танцор, он подбрасывает в воздух женщин тяжелее себя — уж с ним он справится. — Боги, ты как девственник. Феликс отворачивается, и Герт щипает его за пошедшую пятнами щеку, поворачивает лицо к себе, с усмешкой смотрит в глаза. Стыд, неприятие, замешательство. Дотянувшись до прикроватного столика, Герт снова опускает пальцы в прохладное масло. Желание убраться отсюда. Желание дать сдачи, вернуть прежний порядок вещей. Без крови не обошлось, но это неважно. Феликс кривится, снова пытается отвести взгляд, и Герт снова возвращает его. Пальцы выскальзывают из мягкого расслабленного ануса, Герт медленно ведет их вверх, гладит мошонку, лежащий на животе член, кладет ладонь на грудь. Наклоняется над Феликсом и медленно целует его, убирает рассыпавшиеся волосы с лица. Оно пачкается в масле. Он отвечает ему, и Герт улыбается, снова входя в него, мимолетно прикасается носом к горячечным пунцовым щекам. Феликс беззвучно хватает ртом воздух и поднимает ноги выше. — Что у тебя там дальше, — он больше не пытается сбежать, но в отвернувшейся от Герта фигуре так и сквозит самоуничижение. Полотенце с их спермой валяется у двери. — По-собачьи, — Герт ложится у его спины, кладет подбородок на плечо. — И снова на животе. И пальцами. Феликс сжимает зубы, и Герт целует его в заходивший под кожей желвак. Не удержав равновесия, валится на него всем телом и смеется. — Может, за одну ночь не управимся, — Он сжимает его ягодицу, еще красную после звонкого шлепка, Феликс дергается, сжавшись было в прежний комок нервов, но Герт проводит рукой по его животу раз, другой, и он глубоко вздыхает, привалившись к его груди. — Больше не кончай внутрь, — строгость в его голосе снова смешит Герта. Он уже видел глаза Феликса, когда тот слепо, не отрывая взгляда от него, хватался за его руки и бедра, когда прикусывал пальцы, только что сжимавшие грудь, и стонал против воли. — Я выиграл, — он чмокает его в худое плечо и поднимается, по-хозяйски оглядев его тело. — Это я тут решаю, что с тобой делать. В какой-то степени он ждал, что после этой ночи Феликс велит ему проваливать. Он никогда не разрешал ему прикасаться к себе ниже пояса, только если это не был минет, он отчетливо не хотел оказаться снизу, и даже когда они лежали под утро, уставшие и грязные, и стесняться было уже нечего, он все еще вел себя так, будто его унизили. Такое не могло пройти бесследно. Он ушел к себе до того, как Герт проснулся. В кладовой осталась остывшая ванна, вчерашняя одежда, которую они бросили на пол, аккуратно висела на спинке стула. Где-то должна была лежать записка о том, что Герту нужно подыскать себе другое жилье, но он ее не нашел. Они встретились только за ужином. Оран опять ковырялся в тарелке, выбирая куски мяса и картошки, Феликс отчитывал его за табель с четверкой за чистописание. Герт смотрел на него, затянутого в черный камзол с высоким воротником, упорно делающего вид, будто вчера ничего не произошло, и чувствовал, как в нем снова поднимается азарт. В конце концов, они еще не закончили.