***
Дело в том, что Питеру было восемнадцать. Всего восемнадцать! — и он ни разу не заходил с девушками дальше второй базы. Были пьяно-торопливые, неловкие объятия, мокрые поцелуи, в которых он больше думал о том, как и что надо делать языком, чем наслаждался нежным девичьим ртом, суетливые движения стремительно потеющих ладоней по изгибам тела. Да, вот что всему виной. Пубертатный период, повышенная чувствительность, бушующее либидо… Супергеройская жизнь лишает любой возможности найти себе девушку. Было очень легко оправдывать себя всеми этими умными словами. Но правда заключалась в том, что сейчас, принимая душ, Питер с беспомощной злостью вжимался лбом в грязно-голубую плитку, не решаясь притронуться к пылающему твёрдому члену, влажно шлёпнувшему по животу. В его ушах ещё звенели прощальные слова Дэдпула. Грёбанный урод! Питер саданул по плитке кулаком, ободрал костяшки, по голубой поверхности зазмеилась сетка трещин. Боль немного отрезвила его, но справиться со стояком не помогла. — Это неправда, — сказал Питер, дотронувшись до поджавшихся яичек и тут же воровато отдёрнув руку. — Неправда, ясно тебе? Едва ли тот, кому было адресовано столь пламенное послание, мог услышать его. Питер тяжело вздохнул, чертыхнулся и включил холодную воду. Из душа он выскочил через несколько минут — продрогший до костей, но совершенно точно уже не возбуждённый. Если ему и снилось этой ночью то, что не должно было, не имело права сниться, если он и проснулся с остывающим на губах именем, то смятые простыни, отправленные в корзину для грязного белья, несли это знание с достоинством. Что, правда, было сомнительным утешением для его гордости. Этим вечером на патрулировании Дэдпул не появился. Питер был только рад, честное слово! Не хватало ещё вновь выслушивать эти шуточки, а Дэдпул совершенно не умел вовремя затыкаться — и с лёгкостью переходил от того, над чем Питер ещё мог посмеяться, к тому, что вызывало у Паркера одно-единственное желание: сбросить грёбанного Уилсона с крыши. Разгон от весельчака до свихнувшегося ублюдка у того был в две секунды. Но Уэйд не появился. Питер поймал пару мелких воришек, разогнал стайку детей, издевающихся над щенком, и долго гладил жалобно скулящего малыша, тычущегося носом ему в сгиб локтя. Надо было что-то с ним сделать, хотя бы наведаться в ближайшую ветклинику — но щенок, при более детальном рассмотрении оказавшийся девочкой, тоскливо выл и смотрел грустно-грустно. Питер жил в крошечной съёмной квартирке с картонными стенами, а хозяйка была на редкость склочной старой стервой. Не было ни единой причины, по которой он должен был забрать этого щенка домой. — Прости, малышка, — сказал он, погладив её по макушке. — Но я не могу. Если бы только… Озарённый совершенно сумасшедшей затеей, он поднял щенка на руки и поправил маску. Дэдпул встретил его без обмундирования, в одних только штанах и маске — и Питер застыл на пороге, восхищаясь и ужасаясь одновременно. Вся эта широкая, крепкая, мускулистая грудь была испещрена старыми шрамами и чудовищными ожогами, особенно жуткий из которых раскинулся на весь левый бок; над правым соском (Питер зарделся) ещё красовался уже затягивающийся след от пули, из квартиры тянуло кровью, порохом и плесенью. — Чего притащился, Паук? — недружелюбно спросил Дэдпул, облокачиваясь на косяк, и скривился — по маске прошла волна, будто всё его лицо исказилось в гримасе. — Ты вроде отказался от приглашения, и я что-то не наблюдаю на тебе пижамы. Да завались ты уже, Белый! — он взмахнул рукой, словно отгоняя муху. — Сам знаю! Ну, чего надо? Питер облизнул пересохшие губы. Идея разом перестала казаться ему хорошей. Но щенок, будто почувствовав его смятение, подал голос и радостно гавкнул. Белые глазницы маски сделались растерянными (Питер не знал, как Уэйду удаётся так живо отображать эмоции с её помощью), он прищурился, подался вперёд и вкрадчиво сообщил: — Паучок, корейский ресторан в соседнем здании. — Я просто подумал… — вышло так себе. Питер наскрёб всю свою храбрость и выдохнул: — Это девочка. Уличные мальчишки, наверное, утопили бы её, если бы я не вмешался. Она ласковая и тихая. Может, если ты… И зажмурился. Всё, что он знал о Дэдпуле, ненавязчиво намекало на то, что сейчас перед его, Питера, носом захлопнется дверь — Уэйд был жестоким, и кровожадным, и совершенно точно сумасшедшим. Ни одно из этих качеств не вмещало в себе любви к животным. Питер разом ощутил себя полнейшим придурком, качнулся назад, готовый извиниться и позорно сбежать, но щенка как-то резко, хотя и бережно, выдернули из его рук. Она оказалась ещё меньше в широкой ладони Уэйда. И, жалобно тявкнув, тут же приникла мокрым носом к его пальцам. — Ты воняешь, как мусорный бак, девочка, — пробормотал Дэдпул себе под нос и, больше на Питера не взглянув, развернулся и исчез в глубине квартиры. Даже дверь не закрыл! Питер воспринял это как приглашение, переступил через порог (любопытство и какой-то первобытный, на уровне инстинктов, страх раздирали его на части), помялся, готовый уйти, но всё же решился. Огляделся, зябко поёжился: холодно здесь было как в морозилке, а проклятый спандекс функцией обогрева не обладал. Уэйд обнаружился в ванной: наблюдал за щенком, исследующим раковину. Стоило Питеру бесшумно шагнуть внутрь, разом ощутив, как тут тесно, и Уэйд сказал задумчиво, словно с самим собой разговаривая: — Я слишком редко бываю дома. Тут она сдохнет, а ты вряд ли притащил её с этой целью. Но я знаю того, кто сможет о ней позаботиться. — Правда? — спросил Питер радостно. Уэйд разом очнулся, будто лишь теперь поняв, что Питер тоже здесь (с кем он тогда разговаривал?), вскинул голову. Маска в отражении в заляпанном бог знает чем зеркале показалась Питеру ехидной. Издевательской. — Сколько тебе лет, Паучок? — спросил он. — А что? — воинственно ощетинившись, отозвался Питер. Уэйд под маской поиграл несуществующими бровями. — Комиксы не дают ответа, — загадочно пробормотал он, — тебе может быть двенадцать или шестьдесят три… И не то чтобы у меня были какие-то предубеждения по поводу возраста, взять хоть Старка с его столетней сосулькой, но всё же не хотелось бы… Паучок, ты знаешь, что такое ченслэш? Питер не знал. И, как выяснилось двумя минутами позже, знать и не хотел. — Мне не двенадцать, — буркнул он обиженно, когда первое возмущение вперемешку с отвращением поулеглось. — И с чего ты вообще это спросил? Я пришёл, потому что мне было жалко щенка, а не для того, что ты там себе придумал! — Шестьдесят три, судя по упругости этой попки, тоже вряд ли… — продолжил размышлять Уэйд, то ли не услышавший, то ли проигнорировавший последнюю его реплику. Щенок в раковине завозился и оглушительно чихнул. Питер посчитал это знаком к тому, что ему стоит убраться подобру-поздорову, пока дело не закончилось очередной дракой (или очередным домогательством), но уже в дверях крошечной ванной его догнало ленивое уэйдовское: — Эй. Питер остановился, не оборачиваясь. Уэйд за его спиной хмыкнул. И промурчал как-то совершенно по-кошачьи: — Может, всё-таки перепихнёмся? Будет прямо как в немецкой порнушке — ты такой невинный и робкий, а я такой страстный и решительный, искра, буря, бе… — Ты даже имени моего не знаешь, — прервал его Питер, преодолев секундное замешательство. Ему показалось, что Уэйд стушевался. — Я лезу в твои штаны, а не в душу, конфетка, — удивительно здраво заметил тот и тут же добавил: — Но, если хочешь, всегда можем начать с официального знакомства! — Пошёл к чёрту, — с чувством выдохнул Питер, и всё внутри него сладко, неправильно сжалось. Будто почувствовав это или догадавшись, Уэйд в один широкий шаг преодолел расстояние между ними, вцепился горячими даже через спандекс пальцами в его бедро, наверняка оставляя россыпь синяков, и доверительно шепнул ему в самое ухо: — Сегодня я хорошенько подрочу на твою сладкую задницу, Паучок. И буду представлять, как ты, краснея, засовываешь в себя пальцы. Сдаётся мне, Дороти, этот Изумрудный город закрыт для посещений. Как решишься — приходи, дядя Дэдпул славно поработает над этой маленькой стеснительной попкой! Питер вылетел из его квартиры пулей, подгоняемый злостью, смущением и — совершенно неуместным сейчас — жаром.***
Зеркало ему не льстило. Пылающие щёки, бешеный расфокусированный взгляд, искусанные губы — отражение в точности повторяло оригинал. Питер раздражённо почесал шею и провёл бритвой по совершенно гладкой коже над губой: щетина проглядывать отказывалась решительно. Как и выход из странной, неоднозначной ситуации с Дэдпулом. Питер решил было малодушно игнорировать Уэйда как вид до конца своих дней, но пришлось честно признаться хотя бы самому себе: грязные, пошлые, похотливые реплики, выдаваемые Дэдпулом в невообразимых количествах, не вызывали ни отвращения, ни сдержанной пуританской брезгливости — только… Только — Питер вздохнул и воровато скользнул рукой вниз по животу, вдоль тонкой дорожки тёмных волос — любопытство и, может быть… Указательный палец опасно замаячил над первой серьёзной преградой — полоской ремня. Питер помедлил, покусал губы, но всё же отложил бритву и неловко, путано, будто делал это впервые, расстегнул джинсы. Приспустил их с бёдер, подумав, стянул окончательно. И, оставшись в одних трусах, неловко повёл плечами. В школе его дразнили ботаником и считали слабаком, неспособным даже по канату вверх взобраться. И это было ему на руку: только осваиваемые силы полагалось тщательно скрывать. Но теперь… Уэйд не солгал — спина у Питера была узкой, с выступающей линией позвонков и уязвимыми лопатками. А руки и ноги — скорее жилистыми, чем мускулистыми. Уже не задохлик, но определённо не такая груда брутальности и маскулинности, как сам Уэйд или как Стив Роджерс. Паучок, мать его! Обидное уменьшительно-ласкательное защекотало горло, и Питер, злясь на себя, на Дэдпула и на целый мир, одним решительным движением сдёрнул с себя бельё. — Это вовсе не из-за того, что он сказал, — убеждённо произнёс Питер, глядя в глаза отражению. То смотрело испуганно и с вызовом. Питер отвернулся, забрался в ванну, включил воду. Сжал в руках бутылочку с гелем, скривился, выдавил немного на пушистую мочалку. Вымылся весь, до скрипа, вылил остатки геля в ладонь, огляделся испуганно, будто в его крошечную квартирку мог ввалиться какой-нибудь журналист со скандальным заявлением: «Сенсация! Сенсация! Дружелюбный Сосед Человек-паук трахает себя пальцами!» Он даже рассмеялся, так бредово это звучало. И, разведя бёдра, вцепился в ягодицу чистой рукой. От мысли о том, что это кто-то другой — не он сам — дотрагивается до него там, в животе знакомо потянуло и запекло; Питер вцепился зубами в нижнюю губу, покружил пальцем вокруг сжатого отверстия и осторожно, неловко выворачивая запястье, втолкнул один. Ощущение было… странным. Как и в прошлый раз, когда он осмелился на подобное. Но теперь слова Уэйда крутились в его голове, не желая забываться, и было как-то горячо и волнительно, и хотелось чего-то — он не знал, чего, но, как оказалось, второй палец был верным решением. Питер замер, привыкая, смакуя неясное, тревожное чувство, неуклюже погладил подушечками… И — по чистой случайности — угодил в какую-то точку, и его подбросило, короткие ногти вцепились в кожу до лёгкой отрезвляющей боли, а мгновенное ощущение — разряд тока — уже исчезло. Питер попробовал снова, зашипел сквозь зубы, сжался — стало немного больно. Развёл шире подрагивающие бёдра, чуть согнул пальцы, надавил сильнее и увереннее. И сам испугался невольного хнычущего стона, слетевшего с его губ. Осторожно, будто боясь чего-то, опустил ладонь на член, обхватил кольцом липких мыльных пальцев, задвигал — в такт тем, другим, чуточку неуклюже, немного неаккуратно, но так сладко двигавшимся внутри. Наверное, Уэйд хорошо знал, как это делать, куда и как надавливать, как заставить его, Питера… Ему хватило пары минут, чтобы кончить; стремительно подсыхающая сперма осталась на пальцах, животе, пара капель угодила даже в грудь, а сам он, опустошённый, рухнул на дно ванны и зажмурился. Синяки на бедре ныли. Когда он вылез из ванны, легче ему не стало — только больше запутался в себе и в своих желаниях.***
Грёбанный дверной звонок не работал. Питер, подслеповато моргая, тыкал в круглую чёрную бусину несколько раз кряду, но никто не спешил открыть. Тогда он забрался через окно. Уэйд устроился на двадцать третьем этаже и вряд ли мог опасаться угрозы извне — если не считать маленьких вёртких Пауков, наловчившихся за время супергеройской жизни бесшумно поднимать и опускать ставни. В тёмной комнате — видимо, гостиной — было пусто и тихо. Питер, бесшумно, насколько позволяли плещущиеся в нём дары ближайшего супермаркета, прокрался в узкий мрачный коридор, поморщился от застоявшегося запаха чего-то несвежего. Шагнул было дальше, как вдруг обо что-то запнулся и едва не полетел носом в пол. Отключившееся после первого же стакана Чутьё просыпаться не собиралось. Он с удивлением опознал в завозившейся чёрной куче меха под ногой щенка. И, разом слегка протрезвев, нечётко прошептал: — Только тихо, тихо, девочка… Она восторженно подскочила, мгновенно узнав его, и тихо гавкнула. Питер глупо улыбнулся, склонился к ней, погладил по голове и, ткнув пальцем в мокрый нос, тихо сказал: — Не шуми, не… И она, как назло, разразилась лаем. Питер чертыхнулся, рванул было обратно к окну, как полный придурок, но запутался в ногах и с грохотом рухнул на пол. Восторженный щенок маленьким чёрным смерчем пронёсся по его ноге и рухнул на груди. — Лея? — донёсся откуда-то из глубин квартиры голос Уэйда. Питер забыл, как дышать, а маленькая паршивка, словно издеваясь, залаяла ещё пуще. Нужно было сбежать, пока мозг окончательно не поплыл, но собака вцепилась в него пиявкой, ворча и порыкивая себе под нос. Вышедшему в коридор Уэйду Уилсону, одетому только в бриджи и маску, несомненно, открылась невероятно занятная картина. — Я… — пропыхтел Питер под его взглядом, тушуясь, нервничая и отчаянно пасуя. — Я могу объс… объян… Уэйд принюхался, и выражение у маски разом стало хитрое-хитрое. — Да ты налакался, Паучок, — с нежностью заметил он. И, переведя взгляд на собаку, гаркнул: — Лея, место! Собака неохотно сползла с него, и Уэйд сжал крепкими пальцами его предплечье. Питера аж передёрнуло всего от того, какая всё-таки горячая и сильная была у него ладонь. Уэйд истолковал его дрожь по-своему — поднял его на ноги и резко отдёрнул руку, а потом спросил грубовато: — С каких пор ты подался в алкоголики? — Я не алкого… — слабо залепетал Питер. Дэдпул прервал его коротким жестом и, буркнув себе под нос пару слов, которые Питер и пьяным-то ни за что не произнёс бы, сухо заметил: — Тебе лучше вернуться домой. — Моя паутина. Кончилась, — жалобно сказал Питер, наконец сумевший совладать с языком. Поднял голову. Он был на добрые две ладони ниже Уэйда, поэтому постоянно упирался взглядом в его подбородок. И почему-то вдруг разозлился на то, что не видит привычной, переставшей пугать и вызывать жалость язвы, россыпей шрамов, ожогов у самых губ… Руки сами собой потянулись к красно-чёрному спандексу. Уэйд перехватил его запястья, стиснул до боли, подтолкнул к стене, так, что лопаткам от лёгкого удара стало больно, навис сверху, большой и злой. И прорычал: — Что тебе нужно? Питер уставился в точку чуть выше его плеча. Молчание затянулось. — Ну? — Уэйд тряхнул его, как тряпичную куклу, Питер врезался затылком в стену, отпихнул его от себя, нервно переплёл пальцы. И выдал скороговоркой: — Яхочучтобытыменятрахнул. — Что? — в другое время он непременно расхохотался бы, столь комичным сделалось выражение маски, но сейчас Питеру было не до шуток. Он растёкся по стене безвольной бесхребетной амёбой, опять спрятал взгляд и пробормотал, сражаясь со смущением: — Я хочу заняться сексом. С тобой. — Неужели! — с неожиданной яростью прошипел Уэйд, и хватка его пальцев на плечах Питера стала невыносимой. — И осознать это оказалось столь тяжело, что ты, маленький храбрый Паук, решил нажраться? Питер молчал, упрямо кусал губы и смотрел в пол. Уэйд зло рассмеялся и сделал шаг назад, отпуская его. — Убирайся, — сухо приказал он. — Но… — Убирайся, я сказал! — проревел Уэйд, и Питер, движимый каким-то животным ужасом, вылетел за дверь. Только очутившись на ступеньках (он рухнул на них как подкошенный и лишь чудом не пересчитал все рёбрами), он нашёл в себе силы сделать вдох. И закрыл лицо руками, прошипев себе под нос: — Идиот, идиот, идиот! Опьянение как-то моментально отпустило. Нужно было соскрести с пола остатки собственной гордости, подняться и уйти — и больше никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не возвращаться. Но Питер зачем-то прижался ухом к захлопнувшейся за ним двери — и вздрогнул. За дверью шла война. По крайней мере, судя по звукам, это была она — по всей квартире что-то гремело, взвизгивало, билось и ломалось, и в какофонию погрома вписывался громкий, ломающийся на особо высоких нотах голос Уэйда. Питер внезапно ощутил себя последним ублюдком. Уэйд был совершенно нахрен отбитым, аморальным, безжалостным типом, но… Но, наверное, Питер ему всё-таки нравился по-настоящему, не только из-за возможности ввернуть пару сальных шуток и полюбоваться его смущением. А он… Неожиданно уверенные пальцы дёрнули на себя дверную ручку. Уэйд был на кухне. Посреди разбитых тарелок, вывороченной с мясом раковины и перевёрнутого стола он, в этих своих бриджах дурацкой раскраски, казался особенно не к месту. — Я же сказал тебе проваливать, — не удосужившись даже повернуться, сказал он. И тут же рявкнул: — Захлопни пасть, Жёлтый! — Что он сказал? — невольно вырвалось у Питера; он хотел произнести совсем другое, извиниться, может, попробовать объяснить, но… Уэйд, не оборачиваясь, содрал маску, и Питер в смятении уставился на лысый обожжённый череп. — Послушай, — сказал жалко. И замолк. — Послушай, я не… ты всё не так… Сделал осторожный шаг ближе, к Уэйду. Под ногой захрустели бренные останки чашки, и Питер поморщился: в наступившей тишине этот звук прозвучал слишком громко. Вызывающе. — Мне не нужен алкоголь, я просто… — Питер стушевался. Объяснение упорно не шло с языка, он никогда не был великим оратором, а теперь совсем не знал, как связать воедино слова — сердце, колотившееся в горле, мешало. Он, если подумать, так и не прикоснулся к Уэйду ни разу — и теперь нерешительно, робко дотронулся до ожога на лопатке. И зачем-то (идиот, идиот, идиот!) по-детски глупо спросил: — Тебе больно? Его вдруг скрутило, замотало из стороны в сторону ураганом по имени Уэйд, притиснуло к стене, щекой и грудью, сзади навалилось большое тяжёлое тело, и Дэдпул прорычал, сжимая пальцы на его горле: — Ты, грёбанный маленький адреналинщик. Питер завозился, силясь скинуть эту руку, но добился лишь того, что Уэйд ужесточил хватку; воздуха не осталось, запекло в груди, он хрипло, лающе закашлялся — и Уэйд моментально разжал пальцы. В следующее мгновение Питер впечатал его в пол, врезал кулаком куда-то в переносицу, Уэйд стиснул его бока медвежьей хваткой, но, вопреки ожиданиям Питера, не попытался ни ударить в ответ, ни подмять под себя, только уставился — глаза в глаза. Питер медленно взялся за собственную маску. Уэйд под ним заволновался, зашевелился — Питер стиснул его бёдра коленями, не позволяя вывернуться. — Паучок… — жалко выдохнул Уилсон. — Не надо. — Заткнись, — зло ответил Питер. И одним движением содрал маску с головы. Несколько секунд они смотрели друг на друга, распалённые, злые, тяжело и с трудом дышащие. Питер видел в бездонных зрачках Уэйда собственное отражение — глупое, растрёпанное. Он не знал, кто из них подался вперёд первым, как не знал и то, чья кровь сейчас обожгла его язык; это был не поцелуй — сражение, всплеск ярости и нетерпения, и всего разом оказалось как-то много: Уэйда, его горячих губ, его тесного жаркого рта, его больших ладоней, шарящих по спандексу и сминающих его с такой силой, что Питеру казалось, что костюм вот-вот не выдержит… Мир вокруг перекрутился, перевернулся, Питер потерял ориентир, вцепился что было силы в плечи Уэйда, встретил лопатками ледяной пол, неловко оттолкнул локтем особенно крупный осколок, оказавшийся в опасной близости от его руки — и на этом рациональном решении всё, что было в Питере рационального, себя исчерпало. Целовался Уэйд мастерски: зло, торопливо, грубовато, но так горячо, что Питер не выдержал, всхлипнул ему в губы, притёрся бёдрами к бёдрам, с восторгом и каким-то священным страхом ощутив мгновенный отклик, соскользнувший ниже рот оставил горящую болью и удовольствием метку у его кадыка, и это было хорошо, боже, хорошо, так, что… — Паучок, — проурчал Уэйд, беспорядочно, жадно выцеловывавший его шею, — Паучок… — Меня… — пересохшие губы едва удалось разлепить, Питер зажмурился, запрокинул голову, уронил обессилевшую ладонь на пол и тут же зашипел: крошечный осколок порезал палец. — Меня зовут Питер. Уэйд отстранился. Питера прошило острой паникой, что сейчас он уйдёт, но мгновением позже пострадавший палец оказался в плену тесного, гладкого, изумительного рта, и Питер неловко, уязвимо свёл вместе колени, не справляясь с волной дрожи. — Питер, — послушно шепнул Уэйд, отпуская его руку, и в следующие мгновения произошло сразу несколько вещей. Уэйд наскоро, неловко, неуклюже содрал с его бёдер нижнюю часть костюма; его горячий влажный язык прочертил линию по животу Питера и мягко, но настойчиво нырнул во впадинку пупка; его большая сухая ладонь крепко, больно, изумительно правильно обхватила истекающий смазкой член; Питер болезненно, жалко заскулил, вскинул бёдра, опустил отчего-то мокрые ресницы — и кончил. Долгую секунду он находился в прострации — не слышал ничего, кроме бешеного сердцебиения, кроме стука крови в руках, кроме собственного прерывистого, сбившегося с ритма дыхания. И лишь после слух вновь возвратился к нему. — Извини… — получилось жалко. — Маленький, глупый, неопытный Пити… — прошептал Уэйд, пятная зло-голодными животными укусами его шею и продолжая скользить пальцами по обмякшему члену; Питер завозился было, задёргал бёдрами, силясь уйти от неприятного, почти мучительного теперь прикосновения, но ему не позволили — стоило ему пошевелиться, и Уэйд ловко зафиксировал оба его запястья над его головой свободной рукой, коротко приказав: — Не шевелись. Такого Уэйда Питер не знал. Что-то странное — не ужас, но предвкушение — помешало ему ослушаться даже тогда, когда руки оказались освобождены. Уэйд — боже правый — соскользнул ниже, обвёл дрожащей лаской языка каждый из почти сошедших синяков, оставленных им в их прошлую встречу, и шепнул Питеру в живот: — Нежный маленький Пити с тонкой белой кожей… мы поставим тебе ещё много, много меток. И, будто в доказательство собственных слов, втянул в рот чувствительную кожу над самым пахом; Питер заскулил, прогнулся в спине до хруста, подчиняясь жаркому языку и острым зубам, мелко задрожал; Уэйд отстранился, остался круглый красный след — и Питер с ужасом и восторгом понял, что возбуждается вновь. — Неприступный Пити с выступающими косточками и изумительной, упругой, крепкой попкой, — сообщил ему Уэйд, стискивая ладонями его задницу и вынуждая Питера крупно вздрогнуть. Обласкал, огладил ямочки над поясницей и обхватил губами головку, одновременно с этим вталкивая в него первый палец. — Уэйд… — прошипел Питер, раздираемый дискомфортом вперемешку с восторгом от ласки этого болтливого рта. — М-м-м? — Уэйд не поднял и головы — только выдразнил языком дырочку уретры и жарко подул на уздечку, так, что Питер содрогнулся от удовольствия и неудовлетворения. И тут же нарушил запрет, опустив на лысый затылок непослушную холодную ладонь. — Хватит… болтать. Наверное, Уэйд заткнулся впервые на его памяти — только взглянул снизу вверх, так, что у Питера дыхание перехватило, а потом опустил голову и насадился горлом на член, разом взяв полностью; Питер заорал, вскинул бёдра, путаясь лодыжками в сползших к самым ступням лосинах, задышал часто и прерывисто, от неудобной позы уже ломило поясницу, а пальцы — теперь их стало два — пока приносили лишь дискомфорт, но если настоящий секс был хоть вполовину похож на это, он… Уэйд сосал старательно, расслабляя горло и причмокивая, отстранялся, вылизывал венки и поджимающиеся яйца, щекотно дразнил чувствительное местечко под мошонкой и — господи, как Питер не умер от стыда — щедро сдабривал слюной края тугой, с трудом раскрывающейся для очередного пальца дырки. А потом вдруг отстранился, и Питера пронзило таким безотчётным чувством потери, что он невольно хныкнул — и горячие губы торопливо накрыли его в жадном поцелуе, и Уэйд пробормотал то ли дразняще, то ли успокаивающе: — Тише, тиш-ше. Отзывчивый, страстный Пити, шёлковый изнутри! Щёки горели, Питер открыл было рот, но не успел и слова сказать — мешающиеся лосины наконец-то отшвырнули в сторону окончательно, а самого его вздёрнули за бёдра, так, что его лодыжки улеглись в аккурат на плечах Уэйда, и пришлось неудобно выгнуться, отчаянно стараясь отыскать дрожащими пальцами хоть какую-то опору. Опоры не нашлось. Уэйд заполнил его разом, резко, больно, горячо, вошёл на всю, и Питер по инерции проехался спиной по полу, пока его не притиснули обратно к пышущему жаром телу, не сложили почти пополам. — У… Уэйд… — язык не подчинялся, дрожащие губы отказывались шевелиться. Он хотел попросить дать ему секундочку на то, чтобы привыкнуть, потому что внутри всё распирало и жгло, но Уэйд не стал слушать и ждать — сразу задал торопливый, рваный, ломаный ритм толчков, к которому невозможно было привыкнуть, и у Питера не осталось других ориентиров, кроме грязного, порочного звука шлепка при каждом новом движении, кроме боли и жара во всём теле, кроме дерущих горло хрипов, то ли мольб прекратить, то ли требований продолжить. Уэйд не жалел его — трахал быстро и резко, срывая с губ то стоны, то скулёж, набрасывался жадным пылающим ртом на шею, целовал-кусал прямо через костюм ключицы, до сине-жёлтых пятен стискивал бока, а потом и вовсе сграбастал за волосы, притянул к себе, жарко выдохнул в губы. Не поцеловал — только заставил податься ближе, превозмогая боль, только сместил уровень толчков. И, глядя, как изумлённо распахнулись глаза Питера, насмешливо шепнул: — Кричи. И Питер кричал, Господьблядскийбог, как Питер кричал! Сорвал горло, изрезал все пальцы об осколки в суетливых попытках за что-то ухватиться, выжег, выпалил себя изнутри болью и удовольствием. Перед глазами всё плыло, но он упрямо смаргивал невольные слёзы и смотрел, смотрел, смотрел. Выражение лица у Уэйда было зверское, увидь Питер его в других обстоятельствах, испугался бы, но сейчас он мог только бессвязно, хрипло молить о большем, извиваться, насаживаться на твёрдый член, выпрашивать каждый новый взрыв боли, остающийся после чужих губ. — Будь хорошим мальчиком, Пити, — рыкнул Уэйд спустя бесконечное мгновение этой пытки. И накрыл ладонью его член, принявшись дрочить — не так, как надо было, не так, как дрочил бы Питер самому себе, но правильно, правильно — больно, горячо, изумительно, изумительно правильно. — Кончи для меня. Питер всхлипнул, вскрикнул, окончательно срывая голос, прогнулся до хруста и пронзившей поясницу боли, втиснул Уэйда в себя непослушными руками, вцепился в его нижнюю губу зубами, разодрав в кровь — и кончил, содрогнувшись всем телом. Мир вокруг померк. Он пришёл в себя от влажного прикосновения к щеке; разлепил мокрые ресницы, повернул голову — и нос к носу встретился с щенком. Лея смотрела на него с поистине детским любопытством. Поясница ныла, внутри всё горело, между бёдер было горячо и мокро. А Уэйд тяжеленным зверем лежал на нём, губами вжимаясь ему в ухо. Было тихо-тихо, и Питер слышал лишь суетливый барабанный грохот их сердец. — Знаешь… — сказал он почти беззвучно, и горло моментально засаднило. Уэйд поднял голову — Питер только теперь увидел в этих глазах, живых, ярких, гротескных на изувеченном лице глазах, страх. Всё понял. И, улыбнувшись, закончил: — Вышло совсем не как в немецком порно. Уэйд смотрел на него несколько секунд, прежде чем неуверенно улыбнуться в ответ. Лея, ничего не смыслившая в глупых людских переглядываниях, громко залаяла. Питер вздрогнул, тут же поморщившись от боли, и Уэйд, без слов истолковав немой вопрос его взгляда, пояснил: — Жрать хочет. Или гулять. — Кстати, что касается собаки… — было странно разговаривать об этом, лёжа на полу, в окружении осколков и обломков, только что оттраханному, неспособному, наверное, даже подняться на ноги самостоятельно. — Кому ты её отдашь? Уэйд усмехнулся, как усмехался всегда, когда замышлял пакость. Будто в ответ на вопрос Питера, хлопнула так и не закрытая дверь, послышались тяжёлые степенные шаги, а через секунду из коридора донеслось: — Ну, и где та шерстяная мочалка, которую ты собрался мне… Уилсон, блядь! Питер ещё никогда не видел, чтобы невозмутимый молчаливый Логан столько матерился.